Глава 18

По пятнам грязи на личике дочери Лоретта поняла, что случилось именно то, чего она боялась. Нос у Беа покраснел, и было понятно, что она плакала. Дети ждали Лоретту в холле. Они умудрились отыскать портрет и перетащили его с чердака вниз. Портрет, почти в полный рост, в растрескавшейся позолоченной раме стоял, прислоненный к стене. Кэти Стенбери, одетая в золотисто-зеленое платье с кринолином, под цвет ее глаз, позировала с собакой колли, которая очень напоминала пса мистера Картера, Сэма. На портрете Кэти была еще недостаточно взрослой, чтобы убирать свои золотисто-рыжие волосы в высокую прическу, но уже и не носила косичек Беатрикс. Большой разрыв на холсте отсекал одну изящную стопу. На заднем плане была хорошо заметна надпись, сделанная художником: «Мисс Кэтрин Стенбери».

Лоретта почувствовала, как кровь отхлынула от лица.

— Боже мой! Миссис Хардвик была права. Сходство поразительное, правда? — Голос ее звучал на удивление нормально, хотя она сильно запыхалась, пока бежала к дому.

«Лучше казаться абсолютно невозмутимой. Не показывать интереса. Отнестись к этому как к чему-то несущественному, и Беа подумает, что сходство не более чем простое совпадение».

Беа метнула на Джеймса торжествующий взгляд. Лоретта приготовилась к тому, что сейчас он забросает ее вопросами.

— Она была моей бабушкой, а я ни капельки на нее не похож, — угрюмо проговорил он. — Зато ты — ее точная копия, Беатрикс Винсент. Если тебя зовут именно так.

Беа фыркнула:

— Разумеется, так! А ты похож на своего папу, за исключением глаз. Глаза у тебя леди Коновер.

Бледно-голубые. Глаза, которые смотрели так, словно им было под силу без малейших усилий пробиться сквозь тенеты лжи к правде.

Марианна всегда проявляла интерес к Беатрикс, когда та приезжала на неделю в Дорсет, и, к удивлению Лоретты, поощряла дружбу между детьми Кона. Джеймс считал ниже своего достоинства дружить с какой-то девчонкой — особенно если она выше его ростом, — это делало их дружбу горьковато-сладкой.

— Что ж, — бодро проговорила Лоретта, — неудивительно, что люди сочли тебя родственницей его светлости, Беа. Если через несколько лет тебя поставить вместе с собакой мистера Картера, Сэмом, будет точная копия. — Лоретта рассмеялась, но вышло неискренне. — Уверена, лорд Коновер поблагодарит вас за то, что нашли портрет. Он почти не помнит своих родителей.

Джеймс выглянул через открытую дверь на разбитую подъездную дорогу:

— А где он?

— Полагаю, сейчас будет. Беа, думаю, нам пора собирать вещи. Пойдем со мной наверх.

— Сейчас? А разве Сейди не может это сделать?

— У Сейди хватает хлопот и без того, чтобы еще беспокоиться о нас, юная леди.

Кон намеренно сократил персонал до минимума и оставил только тех, кому доверял. Лоретта подумала, что, наверное, следует порадоваться, что ее ситуация не стала предметом пересудов от Окни до Лэндс-Энда.

Она обняла Беатрикс:

— Идем. Боюсь, домой мы будем увозить гораздо больше, чем привезли сюда. Будет непросто втиснуть все это в наш багаж.

— Если что, мы с Джеймсом видели на чердаке много сундуков. Можно одолжить парочку. Уверена, его отец не будет против.

— Боюсь, в этом случае карета не доедет даже до конца подъездной аллей. Пожалуйста, извини нас, Джеймс. — Лоретта улыбнулась ему, но он не ответил на ее улыбку. Что-то в его упрямо выпяченной челюсти сказало ей, что Кону предстоит допрос с пристрастием. Чем скорее они с Беа уедут, тем лучше.

Когда несколько минут спустя Кон вошел в дом, Джеймс сидел на нижней ступеньке, подперев кулаками подбородок.

— Я думаю, сэр, — сказал мальчик недрогнувшим голосом, — вам лучше сказать мне, что происходит.

Взгляд Кона метнулся от сына к портрету, и у него перехватило дыхание. Всякая радость, которую он мог испытать при виде своей матери, какой она была в юности, улетучилась, когда он заглянул в холодные как лед голубые глаза Джеймса.

— Боже милостивый. Неудивительно, что старушка пришла в замешательство. Надо же, какое совпадение, а? — попытался выкрутиться Кон.

Джеймс поднялся.

— Я не ребенок. Ну, возможно, по годам — да, но мне пришлось быть мужчиной, главой семьи, пока ты где-то там… в общем, пока вас не было. День рождения Беа всего на несколько недель раньше моего. Мама говорила, что я дитя медового месяца. — Его загорелое лицо смущенно вспыхнуло, но он продолжал: — Должно быть, вы оставили какую-то бедную девушку в беде до того, как женились.

Кон хотел положить руку на плечо мальчика, однако Джеймс отшатнулся.

— Не здесь, Джеймс. Кто-нибудь может услышать. Поговорим за пределами дома.

Он должен был сказать правду сыну — хотел сказать, — но как сдержать обещание сохранить тайну Лоретты? Совсем не в такой обстановке надеялся он поведать о прошлом. В своих сумасшедших мечтах он представлял их всех на лугу, смеющимися, выглядевшими как семья.

Чистейшая глупость с его стороны. Неудивительно, что Лоретта так злилась на него.

Кон и Джеймс молча прошли позади дома к воротам в каменной стене.

Джеймс взобрался на изгородь, и теперь его глаза и глаза Кона были почти на одном уровне. Возможно, это был неосознанный ход, но на Кона это произвело впечатление. У мальчика явно есть талант вести переговоры. И хотя его распирало от вопросов, он ждал, когда Кон заговорит первым — еще один признак того, что в нем сильна кровь Берриманов. Кон вспомнил старую поговорку: «Кто первый заговорит — тот считается проигравшим».

Кон проиграл уже много раз. Так что одним разом больше, одним — меньше. У него было чувство, что он никогда не завоюет уважение сына. Любовь сына. Он их просто не заслуживает.

— Это крайне неловкий разговор. Не давай волю своему воображению, Джеймс.

— Не нужно особого воображения, чтобы сложить два и два. Беа говорила, ты в этом году пару раз приезжал к ней в школу. Зачем бы ты стал это делать, если б она не была тебе родственницей? И почему она сейчас здесь?

Тысячи мыслей проносились в голове Кона.

— Не так бы я хотел вести этот разговор, — сказал он наконец. — Выслушай меня. Можешь осуждать меня, если хочешь. Еще один жирный минус мне в добавление к уже имеющимся у тебя, но, пожалуйста, не осуждай Беа. Или ее мать.

Джеймс взглянул ему в глаза:

— Кто ее мать?

Кон покачал головой, но не отвел взгляда от непреклонного лица сына.

— Я не назову тебе ее имени. Она была той девушкой, которой я очень сильно дорожил когда-то давно, когда сам еще был мальчишкой. Той, которую я… которую я любил, Джеймс. Достаточно сказать, что все случилось до того, как я женился. Я ничего не знал о Беа — понятия не имел, — пока не вернулся из-за границы в прошлом году. Понятия не имел, что оставил двоих детей. И одного этого достаточно, чтобы устыдить меня. — Он сглотнул. — Я знаю, что разочаровал тебя, Джеймс, и что было бы слишком просить тебя простить меня. Я был молодым и глупым, когда уезжал из Англии, и очень, очень несчастным. Мы с твоей мамой не… не подходили друг другу. В этом не было ее вины, ни в малейшей степени. Это был брак по расчету, устроенный моим сумасшедшим старым дядюшкой и твоим дедушкой. Я… в общем, финансовое положение в Гайленд-Гроув было очень плохим. Наверняка мама тебе что-то рассказывала, — добавил Кон с растущим отчаянием.

Как он мог думать, что это будет легко?

— Она только читала мне твои письма, все до единого, даже если мне было скучно и неинтересно. Но дедушка Берриман был страшно зол на тебя. Называл тебя обманщиком.

— Я и был им. Но за все эти годы скитаний я ни разу не изменил твоей матери. Ни единого раза.

Джеймс фыркнул. Желчь подступила к горлу Кона, и ему захотелось исчезнуть. Дрожащей рукой он откинул волосы со лба.

— Можешь мне не верить. Да я и не жду, что ты мне поверишь. Если это может послужить хоть каким-то утешением, я ненавижу себя гораздо сильнее, чем ты меня.

— Я не ненавижу тебя. — Кон не услышал полной убежденности в голосе сына. Джеймс сказал это машинально, из чувства долга, а не из-за какой-либо привязанности.

— Пожалуйста, слезь с изгороди. Давай прогуляемся к озеру. Там прохладнее.

Джеймс перебросил ногу и соскользнул вниз, зацепившись курткой за проволоку. Кон хотел отцепить его, но Джеймс дернулся, порвав куртку. Кон напомнил себе, что должен уважать границу между ними, которую установил сын, хотя все, чего ему хотелось, — это обнять Джеймса и сказать ему, как он сожалеет, что так испортил им жизнь.

Он пошел вслед за мальчиком по поросшей травой тропинке, держась сзади на почтительном расстоянии в пять шагов. Они вошли в рощу, которая спускалась к озеру, и Кон развязал свой пропитанный потом шейный платок.

— Мне было всего девятнадцать, когда я женился на твоей матери, даже еще совершеннолетним не был. Я не оправдываюсь, но мой дядя, как опекун, настоял на этом браке. Я был по уши в долгах у твоего дедушки Берримана. Очень много людей зависело от меня и моего поместья, а я был почти банкрот. Дядя очень хорошо позаботился об этом.

В Джеймсе было слишком много от Берриманов, чтобы когда-либо оказаться в таком уязвимом положении, и Кон был искренне этому рад. Его сыну не придется принимать решения, которые будут разрывать его сердце — если оно у него есть — надвое.

— Мама не любила твоего дядю. Ей постоянно приходилось посылать ему деньги.

— Она была мудрой, твоя мама. Он и его брат, мой отец, никогда не ладили, и когда он стал моим опекуном, увидел свой шанс поквитаться с династией Коноверов. Было ли все это намеренно, или виной всему плохое финансовое планирование, я точно не знаю, но к тому времени, когда я вернулся из Кембриджа, положение было ужасное. Мы с дядей заключили сделку с твоим дедушкой, и брак был, таким образом, устроен.

Блеск солнца на серебристой воде ослеплял. Кон повернулся к воде спиной и сел на землю. Джеймс опустился напротив.

— Мы с матерью Беа любили друг друга. Мы… мы повели себя не очень благоразумно, когда узнали, что я должен жениться. Уверен, ты слышал — ведь ты же учишься в школе, — о чем говорят в дортуаре. Что происходит между…

— Да-да. — Лицо Джеймса скривилось от отвращения.

Кон чуть не улыбнулся. Через несколько лет это изменится. Когда он встретит свою девушку. Когда встретит свою Лоретту.

— В общем, мы с этой девушкой расстались, и я женился на твоей матери. Твоя мама была красивая и умная. Она помогала своему отцу в ведении дел. Была значительно старше меня и очень… волевая. Марианна знала, чего хочет, стремилась к этому и получала это. — Кон помолчал, заново переживая ту унизительную угнетенность, которую чувствовал, находясь под пятой Берриманов.

Он признался Лоретте, что нарушил свою языческую клятву ей и скоро станет отцом. Он устало тащился назад, сунув руки в карманы. Пальцы теребили вышитый мешочек, который он нашел вчера на ветке дерева, полный серебристых бусин с выходного платья Лоретты — в этом платье она была в ночь их «свадьбы». В их ночь он взял ее девственность под низко свисающими ветвями дерева. Тот первый раз был слишком быстрым и неуклюжим, но потом, позже, они нашли свой, ведь в течение лета они старались встречаться так часто, насколько это было возможно. Когда они занимались любовью после своей языческой свадьбы в кольце камней, они уже хорошо изучили друг друга.

Теперь он потерял Лоретту навсегда. Потрясение в ее глазах сказало ему, что он предал ее окончательно. У него долг перед своей женой и их ребенком, долг перед теми, кто от него зависит. Он со злостью отшвырнул с дороги упавшую ветку. На следующий год он получит свои деньги и освободится от Берриманов. Уговорит Лоретту бежать с ним. Они могут поехать куда угодно. Можно даже отправиться по стопам его бесшабашного деда.

К тому времени у него будет сын или дочь. «Молись о сыне», — сказал ему тесть, ибо, пока его жена не произведет на свет наследника, он будет привязан к Марианне Берриман сложным договором, который дядя подписал от его имени.

Кон подавил в себе порыв разорвать что-нибудь в клочья. Одной рукой он перекатывал гладкий камень в кармане, а другой сильно, до боли сжимал мешочек с бусинами. Два бесполезных символа многолетней любви и дружбы. Он мог швырнуть их в реку и покончить с ними, но Лоретту так просто из его сердца не выбросить.

Он вошел в прозрачную пустоту, которая когда-то была Гайленд-Гроув. В доме было тихо, рабочие закончили ремонт. Городские слуги Марианны двигались с безупречным изяществом, когда провожали его в спальню — истинный образчик того, какой должна быть опочивальня аристократа. Здесь, по крайней мере, был какой-то цвет: темно-красное покрывало, одного тона со стенами, пушистые коврики перед камином, картина, изображающая настороженно застывшего оленя. Не было и следа коллекции камней Кона, или дедушкиных книг, или лодок, которые они с Лореттой вырезали, чтобы пускать по реке. И хотя был разгар дня, Кон бросился на кровать прямо в одежде и сапогах и дал волю слезам.

Кон осторожно подбирал слова:

— Я был возмущен, зол и обижен. Чувствовал себя подкаблучником. Я был еще глупым мальчишкой, а твоя мама… она была женщиной.

Джеймс почти улыбнулся:

— Она любила командовать. Она и мной командовала.

— Я пытался наладить наши отношения, правда пытался, — солгал Кон, надеясь, что Джеймс ему поверит. — Твоя мама очень обрадовалась, когда узнала, что у нас будет ребенок. Ты. Мы оба обрадовались. Но когда ты родился, я почувствовал себя еще более бесполезным, чем раньше. Поэтому я уехал… Я не собирался отсутствовать долго. Но дни превращались в недели, а месяцы в годы, а я все не возвращался. Я… просто не мог.

В двадцать Кон чувствовал себя мухой в куске янтаря, которая не может даже слабо шевельнуть крылом. Он боялся возвращаться, боялся, что его с таким трудом завоеванная независимость испарится под холодным взглядом голубых глаз Марианны.

Но у него был сын. Кон вернулся домой ради Джеймса, хотя и слишком поздно.

— Я знал, что твоя мама хорошо позаботится о тебе и о себе тоже. Она была очень толковой, гораздо толковее меня. Мне было стыдно, что я оставил ее одну, и в то же время я был зол. Не хотел зависеть от состояния Берриманов, поэтому стал сколачивать свое собственное. Теперь я сознаю, как был не прав, но не могу изменить того, что было. Никакими моими деньгами и делами не возместить того, что я покинул тебя.

— А как же Беа? Что будет с ней?

Кон пожал плечами:

— Не знаю. Меня заверили, что она счастлива там, где живет сейчас.

— Но она моя сестра, — сказал Джеймс, вынудив Кона кивнуть. — Я сказал ей, что так думаю. А она разревелась.

Кону не понравился самодовольный тон сына.

— Пожалуйста, давай пока не будем об этом, Джеймс. Сейчас не время говорить ей. Возможно, когда она станет постарше.

— Несколько лет не изменят того, что она незаконнорожденная.

Кон тяжело вздохнул:

— Не будь жестоким, Джеймс. Нельзя заставлять ее платить за мои ошибки.

— Не знаю, смогу ли не проговориться. Они должны были уехать только через два дня, однако уже пошли собирать вещи.

Проклятие! Свою часть договора Лоретта исполняет день в день. Возможно, им стоит уехать завтра. Даже сегодня. Кон не был уверен, что его сын сумеет сохранить такую важную тайну. Теперь у мальчишки власть над всеми ними.

— Джеймс, во всем этом нет вины Беа. И она тебе нравится. Вы друзья. Прошу тебя, не говори ей ничего.

Кон видел по глазам сына, что он все обдумывает и взвешивает. Он как будто снова видел Марианну, пока Джеймс решал его судьбу.

— Мама знала, да? Поэтому она всегда старалась свести нас вместе, когда Беа приезжала в гости к тете Лоретте. — По его лицу пробежала тень, и он резко встал. — Я не понимаю, — прошептал он. — Они же были подругами. Лучшими подругами.

Последний кусочек мозаики встал на место.

Слова Кона были бессвязными, предложения обрывочными. Он как мог попытался объяснить Джеймсу, почему все лгали ему. Впрочем, от этого лицо сына не перестало быть менее мрачным.

Наконец Кон отпустил его. Но ему все же удалось добиться от Джеймса обещания хранить тайну Лоретты. И еще он предложил ему дать прочитать последнее письмо Марианны. Прочитав его, Джеймс поймет, что он, Кон, не такой уж отпетый негодяй.

Этот необычный документ был написан незадолго до ее смерти. Мистер Фостер вспомнил о существовании письма и отдал его Кону слишком поздно — уже после того, как он сделал свое злосчастное предложение Лоретте. Было ясно, что мистер Фостер считает, что Кон не заслуживает ни словечка от жены, но внимание к деталям и преданность оказались выше антипатии к человеку, который покинул дочь хозяина.

В письме Марианна рассказывала Кону не только о Беатрикс, но и о своей роли в этой истории.

После встречи с Фостером Кон распалял в себе злость до тех пор, пока ему не показалось, что он знает способ исправить прошлое. Но весь его план потерпел крах. Этот год нанес тяжелый удар по его эмоциям и кошельку и не принес ничего, кроме обиды и неприязни сына и окончательного и бесповоротного отказа Лоретты быть рядом с ним.

Пришло время сдаться, на этот раз навсегда. Нет смысла питать надежду.

Кон поплелся назад к дому, держа руку в кармане и рассеянно потирая камень. В Греции, чтобы смягчить остроту отчаяния, ударяют камнем о камень. У католиков есть их четки. У Кона же — камень из реки Пиддл, отполированный водой и освященный детской радостью.

Как он признается Лоретте, что Джеймс теперь все знает?!

Он доверял Джеймсу. Они обменялись рукопожатием, и если Марианна что и сделала, так это вырастила их сына джентльменом. Но для мальчика это непосильная ноша. Чем скорее Лоретта и Беатрикс уедут, тем лучше.

Арам открыл ему дверь, чего делать был вовсе не обязан. Кон сказал слугам, что для них это что-то вроде каникул, как и для его семьи, хотя Надия с Сейди смотрели на это не совсем так, когда готовили восхитительно вкусные блюда на отремонтированной и заново обставленной кухне. Но атмосфера была непринужденная, по крайней мере, Кон хотел, чтобы она была такой. Воскресный ленч будет состоять из холодных закусок, приготовленных из овощей с огорода мистера Картера, булочек и нарезанной ветчины. Возможно, было бы лучше завернуть это и поесть на свежем воздухе, чтобы не сидеть в напряженной атмосфере, которая непременно воцарится за столом.

— Где мисс Винсент, Арам?

— Полагаю, она наверху, в своей комнате, милорд. Собирает вещи. — Арам особо подчеркнул последние слова.

— Да. Боюсь, все вышло не так, как было задумано, и наверняка будет еще хуже. Когда мастер Джеймс вернется, не мог бы ты попросить Томаса или Нико — или обоих — отвлечь его? Они могли бы увести его куда-нибудь на природу. Или поехали бы покататься верхом. Или обследовали бы пещеру. А Надия с Сейди пусть присмотрят за Беатрикс. Может, они все вместе что-нибудь испекут.

Арам взглянул на своего хозяина:

— День слишком хорош, чтобы торчать на кухне, милорд. И сегодня воскресенье. Вся выпечка была приготовлена вчера.

— Ну, тогда отведи Беа куда-нибудь на прогулку или еще что. Я хочу, чтобы их с Джеймсом подержали порознь. Ленча в столовой сегодня не будет.

Арам вскинул бровь. Ему было все известно, и он давным-давно убеждал Кона вернуться домой к своим обязанностям. Сыновья Арама были светом его жизни. Кон жалел, что не послушался его раньше.

Он медленно поднимался по лестнице, с трудом переставляя ноги. Через несколько минут Лоретта устроит ему нагоняй, и, верно, он заслуживает всех бранных слов, которые она будет бросать в него. Но если завтра она уедет, возможно, крах можно будет отложить, если не совсем предотвратить.

Дверь в ее комнату была открыта. Лоретта стояла среди гор муслина, шелка и атласа, наваленных на кровати и на всех креслах и стульях, с выражением оцепенения на лице.

— Кон, ты можешь войти. Только, пожалуйста, закрой дверь.

Он исполнил просьбу, гадая, что она скажет дальше. Пытала ли ее Беатрикс насчет портрета? Не похоже. Она выглядела слишком спокойной, хоть и находилась посреди кринолинового хаоса.

— Я никак не могу забрать все это домой. Люди начнут сплетничать, да и куда мне все эти наряды? Возможно, ты мог бы отдать их Шарлотте Фэллон. Моей соседке на Джейн-стрит. — Лоретта покраснела. — Конечно, ты можешь распорядиться ими как пожелаешь. Просто сэр Майкл совсем ничего ей не покупает и она ходит в обносках.

Только Лоретта может думать о другой женщине. Кон откашлялся.

— Платья твои, и ты можешь делать с ними все, что захочешь. А сейчас мне надо кое-что тебе сказать. Пожалуйста, присядь.

* * *

Лоретта оглядела комнату и сдержала смех. Зрелище было такое, словно ее платяной шкаф взорвался. Она понаблюдала, как Кон снял охапку платьев с кресел у камина и бросил на пол. Возникло желание пожурить его за небрежность, но она промолчала и села. Мускул у него на скуле задергался, когда он ухватился за каминную полку, потом повернулся к Лоретте.

— Ты злишься на меня, потому что я убегаю домой? Не стоит. Как я и думала, дети отыскали портрет, но все в порядке. Я отнеслась к этому спокойно, и Беа не задавала слишком много вопросов. Сейчас она укладывает свои игрушки. — Лоретта нахмурилась. Кон был таким напряженным, каким она еще никогда его не видела. — Что случилось? Я думала, мы достигли договоренности.

— Да. И теперь Джеймс — часть этой договоренности.

Ее сердце замерло.

— Что? Что ты имеешь в виду?

— Он все знает. И это означает, что вам придется уехать завтра.

— Все? — переспросила Лоретта слабым голосом.

— Он догадался, что ты мать Беа. Я не говорил ему, но не мог лгать.

Лоретта, пошатываясь, встала.

— Где он? Если он скажет Беатрикс…

— Не скажет. Он пообещал не говорить. И сейчас его нет дома, куда-то ушел, ему хотелось побыть одному. Думаю, мы все ему противны.

— О Боже! — Мысли Лоретты смешались. Чутье ее не обманывало, и теперь все — все, через что она прошла, чтобы защитить Беа, под угрозой. Лоретта примирилась с прошлым, по крайней мере, думала, что примирилась, но Кон умудрился его возродить.

— Я знаю, что это моя вина, Лори. Целиком и полностью.

Лоретте сделалось дурно. Ее худшие страхи в любой момент могут подтвердиться. Она тяжело опустилась в кресло. Сердце ее колотилось, как молот.

— Сегодня я подержу его от вас подальше, а завтра вы можете уехать с первыми лучами солнца. Если мы ограничим его общение с Беа — с тобой, — думаю, он сможет сдержать свое обещание, пока у него самого все это не уляжется.

Как может одиннадцатилетний мальчик держать в себе такой важный секрет?

— А что он сказал?

— Вначале много чего обидного. Но я объяснил насчет Марианны. И его деда. Теперь он знает, что дедушка не был святым, как и его мать, как выяснилось. Я надеялся избавить его от этого.

— У Марианны были любовники, — выпалила Лоретта. Она не собиралась говорить Кону ничего плохого о своей подруге, ибо Марианна на самом деле всеми силами пыталась возместить те страдания, которые она им причинила. Она была необычайно щедра по отношению к Лоретте и ее дочери. Что плохого в том, что она искала хоть немного утешения в свете того неприглядного факта, что муж ее бросил?

— Я знаю. Мне говорили. Я не смею ставить ей это в вину. Я не был ей мужем и никогда не стал бы им, даже если б она была жива. Ты была и есть единственная женщина для меня. — Кон зашагал взад-вперед с выражением муки на лице. — Но мы говорили не об этом. Мы говорили о том, как они с отцом сговорились утаить от меня правду о тебе и Беатрикс. Я был настолько прямолинеен, насколько это возможно, об обстоятельствах своего брака, Лори. Представь себя на месте одиннадцатилетнего мальчика. Каково было бы тебе услышать, что ты появился на свет в результате отчаяния и обмана? Не думаю, что он когда-нибудь простит меня. На секунду Лоретте захотелось подойти к Кону и обнять его. Только на секунду. Вместо этого она села, уставившись на камин. Она могла бы уехать прямо сейчас, если уж на то пошло, оставив это «приданое» без малейших сожалений, но тогда ей предстоит нелегкая задача объяснить Беа, почему они должны бежать в такой спешке. Завтрашнее утро казалось еще таким далеким. Она знала, что сегодня ночью не сомкнет глаз.

— Мы не будем ужинать вместе. Нет смысла делать вид, что все нормально. Я скажу Сейди, чтобы принесла поднос сюда.

— Я не голодна. — Лоретта сглотнула. — Может, мне следует поговорить с Джеймсом?

— Не думаю, что это поможет. Хуже, чем я сделал, тебе уже не сделать.

— Жалко, что… — Нет смысла сетовать на то, что она хотела бы, чтобы Кон был честен с ней с самого начала. Если у кого и была причина возражать против скрытности и махинаций после всего того, что сделали Берриманы и его дядя, так это у него. Они не оказались бы в этом обманчиво идиллическом йоркширском аду, если бы Кон сказал ей правду, рассказал о своих планах. Она ни за что бы не приехала, ни за чтобы не подпустила свою дочь к нему. — Уверена, все будет хорошо, — сказала она, ни в чем таком не уверенная. — Он умный мальчик. Он поймет, что во всем этом нет твоей вины.

Кон уныло улыбнулся:

— Ты еще можешь находить для меня оправдания?

«Ведь я же люблю тебя. Всегда любила. И, наверное, всегда буду любить, но наше время ушло».

Лоретта пожала плечами:

— Ну мы же старые друзья, в конце концов.