Глава 9
Лорд Сомертон и его спутник шли между столами спортивного клуба, и везде, где они проходили, воцарялось молчание.
Его светлости было известно, как он влияет на окружающих. Он знал, что другие члены клуба от всего сердца ненавидят его и приняли сюда лишь потому, что члены комитета всерьез опасались за свои жизни в случае отказа. Граф не сомневался, что все они без исключения были бы рады – нет, счастливы, – покинь он клуб. Но ему было наплевать.
– Проклятый негодяй, – пробормотал кто-то за его спиной чуть громче, чем следовало.
– Вы увидите, здесь великолепное вино, но кухня весьма посредственная, да и компания оставляет желать лучшего, – сказал он своему спутнику, следуя за официантом к угловому столику. – Но лондонский клуб, пусть даже такой консервативный, как этот, все же лучше, чем обычный ресторан.
Хотя он вполне мог понизить голос и сказать это шепотом, неслышным для окружающих, но намеренно не стал этого делать.
– Совершенно с вами согласен, – ответил его спутник, опускаясь на предусмотрительно отодвинутый официантом стул. – Правда, мне никто и никогда не предлагал членство.
– Ничего удивительного. Лондонские сыны привилегий никогда не бывают более сплоченными, чем когда сталкиваются с человеком, имеющим достаточно крепкие яйца, чтобы заработать себе состояние. – Граф с искренним наслаждением повысил голос на слове «яйца», чтобы его слышало как можно больше народу. Покосившись в сторону, он с большим удовлетворением отметил негодование на лицах собравшихся.
Мистер Натаниэл Райт, основатель и бессменный председатель правления колоссальной британской финансовой империи Райт Холдингс Лимитед, сохранял полную невозмутимость.
– Или если ты отпрыск родителей, которые были слишком беззаботными и не удосужились пожениться.
– Но ведь у старого графа не было выбора, разве не так? Развод – процедура крайне неприятная, а стать двоеженцем он все же не рискнул. – Сомертон улыбнулся, удостоверившись, что Райт понял юмор. Далеко не все понимали.
– Конечно, нет, тем более чтобы исполнить долг и жениться на дочери владельца кафе-кондитерской. – Лицо Райта выражало столько же тепла, сколько гипсовая маска.
Сомертону нравились такие люди.
Когда с едой было покончено, официанты убрали посуду, принесли сигары и бренди и удалились на должное расстояние, Сомертон понизил голос до шепота.
– Я очень рад, мистер Райт, что сумел оказать вам помощь в этом деле, – сообщил он.
Райт глубоко затянулся.
– Я вам очень благодарен.
– Вы достигли цели?
– Полагаю, необходимо увидеть окончание. Но ближайшая цель была достигнута. Молодой человек, о котором идет речь, оказался в весьма затруднительной ситуации. Но он предприимчивый малый, и я не исключаю, что он выпутается. – Райт стряхнул пепел и выпустил кольцо дыма. – Знаете, я даже надеюсь, что так и будет. В любом случае я с удовольствием досмотрю представление.
– Вот и хорошо. – Сомертон почувствовал даже некоторую симпатию к молодому лорду Гатерфилду, которого «обложили» со всех сторон, – видит бог, он сам имел аналогичный опыт, не понаслышке узнал, что такое отчаянное положение и властный отец, и потерпел неудачу. Зато в профессиональных вопросах давно научился холодной отчужденности от судеб своих подчиненных. Дело есть дело. В любом цивилизованном обществе кто-то должен делать грязную работу. И не бояться испачкать руки.
– А вы, Сомертон? – Райт поболтал в стакане бренди и лениво уставился на собеседника спокойными карими глазами. – Я могу что-нибудь для вас сделать в качестве ответной любезности?
– Как это мило с вашей стороны – спросить об этом, мистер Райт. Знаете, так получилось, что у меня есть одно личное дело, которое лучше было бы выполнить, минуя официальные каналы.
– Вот и хорошо.
– Вы произвели на меня большое впечатление, мистер Райт, своей прозорливостью и предприимчивостью. Мне кажется, что вы – человек, и, поверьте, я очень редко говорю это, на которого можно положиться.
Райт молча кивнул.
Сомертон воспринял жест как молчаливое согласие.
– Насколько мне известно, вы пользуетесь влиянием среди морских перевозчиков.
– У меня финансовая компания, а не судоходная.
Сомертон скользнул взглядом по темным волосам Райта, его ослепительно белой и идеально накрахмаленной рубашке, дорогому вечернему костюму. От него ощутимо пахло деньгами, причем большими.
– Но судоходные компании обращаются к вам, разве нет? Им нужны капиталы на покупку флота и грузов.
– Безусловно.
– Значит, если, к примеру – я говорю чисто гипотетически…
– Понимаю, что гипотетически… – Райт отхлебнул бренди и взял сигару.
– Если кто-то желает обеспечить посадку на корабль пассажира с багажом в самую последнюю минуту и без внимания к содержимому багажа, вы можете это устроить?
– Полагаю, соблюдая осмотрительность?
– Конечно.
Райт сделал еще один глоток.
– На какой континент, сэр?
– Ну, предположим, в Южную Америку. – Сомертон взмахнул рукой. В воздухе повисла замысловатая кривая, словно курс корабля, проложенный на карте.
– И когда же планируется это путешествие?
– Если оно состоится, то очень скоро. Возможно, еще до конца этой недели.
Райт присвистнул.
– Слишком мало времени? – спросил Сомертон.
– Трудно сказать. Гипотетически я могу потянуть за кое-какие ниточки. Думаю, мне не откажут.
– Мой дорогой друг, не могу выразить, как вы меня обрадовали.
– Только у меня будет одно условие, если разговор перейдет из гипотетической области в практическую.
– Назовите его.
– Я никогда и ни при каких условиях не совершу действие, которое может нанести хотя бы минимальный вред Великобритании, лорд Сомертон. – Райт поставил пустой стакан точно в центр стола и уставился на собеседника взглядом, который был способен расплавить стены железного сейфа. Воздух между ними наполнился сигарным дымом.
Сомертон улыбнулся:
– Могу вас заверить, мистер Райт, что я придерживаюсь такой же позиции.
– Прекрасно. – Райт затушил сигару, встал и слегка поклонился: – Благодарю вас за великолепный ужин, ваша милость. Надеюсь, вы свяжетесь со мной, когда ваши планы станут более определенными.
Когда он ушел, Сомертон достал из кармана записку, которую принесли с утренней почтой, и задумчиво перечитал ее.
«Говорят, что лорд Р.П. планирует путешествие неопределенной продолжительности в самое ближайшее время. Возможно, он будет не один».
Он положил записку в пепельницу рядом с окурком Райта, поднес к ней свою сигару и поджег. Вспыхнуло оранжевое пламя, быстро охватившее маленький листок. Не прошло и минуты, как от него осталась лишь кучка пепла.
Три или четыре месяца назад Сомертон закончил бы столь удачный вечер в постели проститутки или чьей-то распутной жены. Потом он отправился бы выпить и поиграть в карты.
Да, три или четыре месяца назад так и было. Прохладной октябрьской ночью он вышел на ступеньки городского дома герцога Саутхема на Кадоган-сквер, недовольный и разочарованный. Его настроение не имело отношения к крайне пассивному поведению ее светлости в постели. Как и большинство светских красавиц, герцогиня соответствовала поговорке, что преследование намного интереснее заключительного акта. А поскольку была опытной прелюбодейкой, даже совращение оказалось коротким и бесцветным. Как правило, Сомертон предпочитал соблазнять верных жен. Это было интереснее во всех отношениях. Чем добродетельнее леди, тем безудержнее ее капитуляция и сильнее вспышка страсти. Врываясь в тело очередной любовницы, Сомертон, как правило, чувствовал, что жизнь не так уж плоха.
Вот только неудовлетворенность всегда возвращалась и на этот раз оказалась сильнее, чем когда-либо. Что касается герцога, этот старый самоуверенный идиот заслужил свою участь, его жена была еще хуже, и тем не менее Сомертон не мог избавиться от ощущения ошибки. Он сделал что-то плохое, нарушил некий порядок, который никогда уже не будет восстановлен. Он шел по Кадоган-сквер холодной осенней ночью, вокруг тихо кружили разноцветные листья. Мимо, спотыкаясь и пошатываясь, прошли два пьяных джентльмена. Им было очень хорошо. А Сомертон все больше мерз, и по непонятной причине теплое шерстяное пальто совершенно его не согревало. И еще его тошнило, и так сильно, что пришлось поспешно искать канализационный сток. Его долго рвало, и когда приступ, наконец, прекратился, у Сомертона появилось ощущение, что желудок вывернулся наизнанку.
Потом он не пошел туда, куда намеревался, – где его ждали стол, бутылка, колода карт и люди с такой же, как у него, черной душой. Вместо этого он двинулся по Слоун-стрит в обратном направлении, к своему собственному дому.
Он не мог в таком виде отправиться к жене – едва выбравшись из постели другой женщины, бледный и ослабевший после рвоты, чувствуя, что проиграл. Но, возможно, утром, подкрепив силы кофе, он сможет подняться в детскую и начать разговор. Нужно найти слова, которые станут мостом через пропасть между ними, расширявшуюся и углублявшуюся много лет, опуститься на колени у алтаря ее добродетели и попросить благословения.
Повернув на Честер-сквер, Сомертон ускорил шаги. Он согрелся и почувствовал некое подобие мира в душе.
И тут увидел его.
Высокая фигура в темной шляпе неторопливо прошествовала из ворот его дома, в точности так же, как он сам только что вышел из ворот дома герцога Саутхема. Как и Сомертон, мужчина надвинул шляпу на лоб, оглянулся, бросил последний взгляд на окна верхнего этажа и пошел по темной улице ему навстречу.
Ноги Сомертона приросли к земле. Даже если бы хотел, он не в силах был сделать ни шагу. Мог только стоять и беспомощно смотреть на приближающегося мужчину. Только в самый последний момент он сумел отвернуться, но успел заметить красивые черты лорда Роналда Пенхэллоу.
На следующее утро он не пошел в детскую, а отправил по обычным каналам записку, вызывавшую к нему Эразма Нортона.
Однако не смог вернуться к прежнему ночному образу жизни. Задумав очередное совращение или же деловую сделку с опытной шлюхой, он начинал чувствовать, как к горлу подступает рвота. Ощущение было настолько сильным, что ему приходилось искать место, где можно сесть, опустить голову на колени и, медленно и глубоко дыша, дождаться, когда тошнота отступит.
Сейчас, морозной февральской ночью, он вышел из спортивного клуба, когда еще не было одиннадцати. Улица, покрытая комьями замерзшей снежной каши, была пуста. Не было видно ни одного извозчика. Вздохнув, Сомертон не стал даже думать о посещении девочек Гарриет. Не пошел он и в сторону доков, где располагалось питейное заведение, завсегдатаем которого он одно время был.
Вместо этого, проверив, на месте ли нож и пистолет, направился домой и, когда вошел в свой кабинет, чувствовал себя достаточно спокойно, чтобы, увидев на своем столе шкатулку, не ощутить ставших привычными неприятных физических симптомов.
Сомертон оглядел комнату – в кресле у камина вполне мог сидеть мистер Маркем. Но комната была пуста. Все его домочадцы спокойно спали в своих постелях. Граф был один.
Он медленно обошел стол, сел в кресло и, ни секунды не колеблясь, открыл шкатулку.
Некоторые предметы были ему знакомы. Он сам их дарил жене. На протяжении всего периода их брака он не уклонялся от первейшей обязанности мужа-аристократа и всякий раз на день рождения и Рождество дарил супруге драгоценности, соответствующие ее красоте и высокому статусу. При этом всегда следил, чтобы они были дороже, чем те, что он дарил своей любовнице, если таковая в этот момент имелась. Граф перебрал сверкающие бриллиантовые браслеты, изумрудные серьги и сапфировые подвески и в конце концов отыскал двойное дно шкатулки. Под ним находился только один предмет.
Сомертон взял его и поднес к свету.
Миниатюра была выполнена превосходно, этого он не мог не признать, хотя художнику не удалось передать озорной блеск в карих глазах Роналда Пенхэллоу. Кроме того, на миниатюре пышные каштановые волосы лорда были в полном порядке, а в жизни они всегда падали ему на лоб, придавая дополнительное очарование… этому идиоту. Более того, на ней нельзя было видеть его могучего телосложения, которое привело Кембридж к победе в лодочных гонках 1882 года, и небрежной позы, которую он принимал, прислонившись к колонне очередного лондонского бального зала, ожидая всеобщего обожания, как другие мужчины – завтрака.
Хорош, мерзавец, ничего не скажешь: совершенные черты, счастливая улыбка. А почему бы ему не улыбаться? Его изображение лежит в тайнике шкатулки, принадлежащей самой красивой женщине Лондона, супруге одного из могущественнейших аристократов. Вот он и рад-радешенек, улыбается, словно кот на сметану.
– Будь ты проклят, Маркем, – прошептал граф.
Маркем не ответил. Он просто положил эту шкатулку на стол и ушел, чтобы Сомертон мог ознакомиться с ее содержимым в одиночестве.
Возможно, в конце концов, все к лучшему.
Он ощущал какое-то странное томление, думая о своем секретаре, его узких, но всегда расправленных плечах, величественной осанке, спокойных карих глазах. Его худощавая юная фигура манила, обещала…
Граф схватил шкатулку и швырнул ее в стену. Она ударилась с глухим стуком, но не разбилась, а покатилась по восточному ковру и замерла в окружении своего драгоценного содержимого. Несколько секунд Сомертон молча таращился на нее, кажется, даже не дыша, потом подошел, опустился на колени и медленно сложил украшения обратно.
Теплый влажный язычок лизнул Луизу в нос, потом стал энергично облизывать щеки, пробудив от глубокого, полного цветных видений сна.
– Куинси! – Она, не открывая глаз, обняла собачку. – Какого черта? Разве уже утро?
В комнате стояла непроглядная тьма. В щелях между плотными шторами не было и намека на рассвет. Облизав щеки, Куинси переключился на ухо и лизал его до тех пор, пока Луиза не засмеялась.
– Перестань! Я сказала, прекрати! – Она приподнялась на локтях и заморгала, оглядываясь. В первый момент спросонья она не поняла, где находится. Ей снились дом, красочные пейзажи осеннего Швайнвальда на фоне лиловых гор. Вот только мужчина, скакавший рядом с ней, был совсем не похож на худощавого Петера. У него были иссиня-черные волосы…
Она опустила голову на подушку. Она теперь не принцесса Луиза, а Маркем. И это не ее большая и светлая комната, из окон которой открывается великолепный вид на Хольштайн. Это темная комната в лондонском доме заносчивого графа, на ней, Луизе, полосатая фланелевая пижама, а грудь сжимает плотная повязка. Ее нельзя было снять даже на ночь, потому что за стенкой спал граф Сомертон во всем своем мужском величии.
Куинси взвизгнул и боднул ее маленькой головкой.
– Что случилось, малыш? – шепнула Луиза. – Давай спать.
Собачка спрыгнула с кровати и побежала к двери. Ее не было видно в темноте, зато было хорошо слышно, как когти цокают по деревянным половицам, пока она нетерпеливо крутится у двери.
Луиза зевнула.
– Ради бога, Куинси, неужели ты не можешь подождать до утра?
Цок-цок-цок. Куинси вернулся, запрыгнул на кровать и принялся с удвоенной энергией лизать ее и толкать головой.
– Ладно, ладно, – прошептала она, поспешно надела халат, сунула ноги в тапочки и побрела к двери, где Куинси выделывал нетерпеливые пируэты. Не успела она открыть дверь, как он стрелой вылетел в узкую щель и метнулся к лестнице.
В доме было темно. Луиза осторожно спустилась вниз по лестнице к подпрыгивающему от нетерпения Куинси.
– Мне еще надо отыскать ключ от двери в сад, – начала говорить Луиза, но песик устремился не к двери, а к кабинету графа. – Куинси? Что случилось?
Собачка оглянулась, тоненько взвыла и побежала к двери, из-под которой, Луиза это заметила только сейчас, струился тусклый свет.
– Ох, Куинси!
Песик приплясывал у двери, недоуменно оглядываясь на медлительную хозяйку.
У девушки тревожно забилось сердце, и она поспешила за собакой. Граф, наверное, уже обнаружил шкатулку. Что он сделал?
– Что-то не так, Куинси? С ним все в порядке? Он не пострадал?
«Боже, молю тебя, только не это!»
Луиза в панике ухватилась за дверную ручку и, только распахнув дверь, услышала тихие звуки виолончели.
В первый момент ей показалось, что в комнате никого нет. Но потом она увидела графа. Он сидел за столом в своей обычной позе. Огонь в камине почти погас, в комнате было прохладно. Ее наполняли только звуки виолончели – звуки заброшенности, тоскливого одиночества. И еще пряный запах шотландского виски.
Сомертон играл, закрыв глаза и отвернувшись от двери. Он, вероятно, знал, что она вошла, но никак этого не показал. Виолончель рыдала в его руках, жалуясь всему свету на свою печальную судьбу.
Луиза не могла сказать, как долго стояла, замерев, на пороге. Когда, наконец, последний звук растаял в насыщенном парами виски воздухе кабинета, она поняла, что сдерживает дыхание. Сомертон сидел не шевелясь, опустив голову, словно прислушиваясь к умирающим звукам. Потом взял стоящий рядом стакан и залпом осушил его.
– Что вы играли? – едва слышно спросила Луиза.
Граф не ответил. Он взял из открытого футляра кусочек ткани, аккуратно протер сначала смычок, потом струны инструмента. Прислонив виолончель к столу, пошел к столику с напитками и наполнил стакан.
– Хотите выпить, Маркем?
– Нет, спасибо. – Луиза поежилась и сунула руки в карманы.
Граф вернулся к столу и сел на привычное место, откуда управлял своим богатством и обширной сетью шпионов, где разрабатывал сложные планы, плел паутину своего могущества. Он поставил стакан, уперся локтями в стол, обхватил голову руками и воззрился на шкатулку.
– Милорд, – тихо проговорила Луиза.
– Она никогда меня не любила, – сказал он.
Луиза опустила голову.
– Ее сердце для меня закрыто. И так было всегда. – Он взял стакан и задумчиво уставился на янтарную жидкость. – Я помню день нашей свадьбы, как она смотрела на меня – на мой длинный нос, ничем не примечательное лицо. Таким глазами смотрят на труп. Еще тогда у меня было чувство, что она не на свадьбе, а на похоронах.
– Сэр…
– Я был влюблен в нее до безумия. Однажды увидев ее на вечеринке в саду, я понял, что она должна быть моей. И знаете, что она сделала?
– Нет, сэр.
– Она ушла с Пенхэллоу. Прежде чем я успел сказать хотя бы слово, он увел ее в кусты. У меня не было ни единого шанса рядом с ним, этим гладкокожим Адонисом. – Граф сделал большой глоток. – Но я все-таки убрал его с дороги. Я дал ее родителям сто тысяч фунтов за нее. От такого предложения никто не может отказаться.
– Боже мой! – Луиза почувствовала комок в горле. Ей пришлось дважды сглотнуть, чтобы вновь обрести способность дышать.
– Я делал все, что мог, клянусь. Я никогда не умел ухаживать за женщинами, но знаю, как доставить им наслаждение в постели. И я дал ей это наслаждение. Но даже это не помогло. Она лишь возненавидела меня еще больше. Считала, что если будет выносить меня, словно мученица, если не будет чувствовать ничего, то тем самым сохранит ему верность. Но я заставил ее хотеть меня, и она возненавидела меня за это.
– Она не испытывает к вам ненависти, – прошептала Луиза.
Сомертон поднял глаза и улыбнулся, причем так жалко, что у нее заныло сердце.
– Мой дорогой Маркем, могу вас заверить, жена ненавидит меня. Когда она забеременела, я больше не приходил в ее постель. Она смотрела на меня так, словно я ее предал, сделав ей ребенка. Видеть это было невыносимо. Знаете, она ни разу не отказала мне. Такая вот у меня хорошая, покорная жена. Так что это не она, а я ушел. И никогда больше не возвращался в ее постель.
Граф быстро встал. Луизе казалось удивительным, что такой крупный человек двигается легко и быстро, с неповторимой кошачьей грацией. Девушка смотрела, как он пересек комнату, швырнул стакан в камин и остановился, опершись обеими руками о каминную полку.
– Она никогда не любила меня. Никогда.
Луиза стояла у двери. Куинси спокойно сидел рядом. Девушке казалось, что она снова и снова слышит душераздирающий плач виолончели.
Она сделала один нерешительный шаг, потом другой. Ноги мерзли в тапочках – создавалось впечатление, что все тепло ее тела скопилось в области сердца. Граф ничего не сказал, не приказал ей убираться к черту, и она подошла совсем близко, остановилась, только почувствовав жар, исходящий от его тела.
Она коснулась дрожащей рукой ослепительно белой ткани рубашки.
Из его груди вырвался звук, похожий на тихий рев больного зверя. Но Луиза не убрала руку, чувствуя, как сильно бьется его сердце. Его тело затряслось, и девушка поняла, что стоящий перед ней властный надменный мужчина рыдает.
– Мой сын, – с отчаянием в голосе проговорил он. – Я почти не знаю моего сына.
– О милорд!
Сомертон глубоко вздохнул и выпрямился. В стеклянном корпусе каминных часов отразилась часть его лица – скула и один глаз.
– Идите спать, Маркем. Мы оба постараемся забыть этот час.
– Сэр, но я не могу…
– Идите спать!
Луиза сжала кулаки, сунула их в карманы и медленно направилась к двери. Куинси шел за ней.
В последний момент она оглянулась:
– Вы должны немного поспать, сэр.
Сомертон, продолжая стоять у камина, невесело усмехнулся:
– Я высплюсь на том свете, Маркем.
