Взлетев по ступенькам приюта на недавно выкрашенную зеленой краской веранду, с равными промежутками уставленную пустыми качалками, Элли заметила Джона Стогтона – неподвижного, сгорбившегося, опустившего руки. В правой руке его был зажат пакет с ручками, в нем Элли разглядела прозрачную купальную шапочку, цветастую коробочку с косметикой, двое шлепанцев с розовыми помпонами.

– Она ушла, – произнес Джон, заметив как сузились ее глаза. – Не входи лучше, – попросил он. – Не смотри на нее. Она бы не хотела, чтобы ты увидела ее такой. Ты же знаешь, сколько внимания она уделяла внешности. В любом случае здесь ее теперь нет.

Но почти рефлекторно приученной долгими годами к противоречию Элли хотелось все-таки повернуться и войти. Неужели даже в такой ситуации она может выказывать ему привычное предубеждение? Из принципа, так сказать. Но на его лице было написано неподдельное горе, не оставлявшее возможности усомниться в его чувствах к матери. Он любил ее. Может быть, даже больше, чем я, с укором подумала Элли. Мать хворала так долго, что Элли уже не раз задумывалась: как она воспримет тот самый момент. Она вспомнила, какой красавицей казалась ей мать на присланной Стогтоном фотографии, и, забыв про все свои представления об этом моменте, разрыдалась.

Вздрогнув, Стогтон шагнул, чтобы утешить ее. С видимым усилием контролируя себя, Элли остановила его жестом руки. Обнять его она не могла даже сейчас. Их, двух чудаков, связывало только мертвое тело. В глубине души она понимала, что напрасно винила Стогтона в смерти отца.

– У меня здесь есть кое-что для тебя, – сказал он, покопавшись в пакете и перерыв сверху донизу его содержимое… Она заметила кошелек из искусственной кожи и пластмассовую коробочку для искусственной челюсти. Пришлось отвернуться. Наконец он выпрямился с помятым и потрепанным конвертом в руке.

На нем было написано: «Для Элинор». Узнав почерк матери, она протянула руку. Стогтон испуганно отступил, заслоняя лицо конвертом, словно Элли собиралась ударить его.

– Подожди, – сказал он. – Подожди. Я понимаю, что мы никогда не ладили. Только сделай кое-что для меня. Не читай этого письма до вечера. Хорошо?

Горе сделало его старше лет на десять.

– Почему? – спросил она.

– Твой любимый вопрос. Просто окажи мне любезность. Разве я прошу многого?

– Ты прав, – отвечала она. – Это вовсе не много. Прости меня.

Он посмотрел ей в глаза.

– Что бы ни случилось с тобой в Машине, надеюсь, это преобразило тебя.

– И я тоже, Джон.

Она позвонила Джоссу и спросила, не согласится ли он отслужить погребальную службу.

– Незачем вам говорить, что сама я не религиозна. Но мать когда-то склонялась к вере. Вы единственный человек, которого вижу в этой роли. Не сомневаюсь, что отчим не станет возражать.

Джосс заверил ее, что прибудет со следующим самолетом.

Пораньше отобедав в своем номере, Элли сидела и разглядывала конверт, каждую морщинку и складку на его поверхности. Старый конверт. Мать, должно быть, написала письмо много лет назад и носила с собой в сумочке, все думая, настала ли пора отдать его Элли. Запечатан конверт был тоже давно. Интересно, знает ли Стогтон, что там написано? Она хотела немедленно вскрыть конверт, но какое-то предчувствие удерживало ее. И, подобрав к подбородку колени, она долго сидела в кресле задумавшись.

Звякнул звонок, ожила вовсе не бесшумная каретка ее телефакса. Он был подсоединен к компьютеру «Аргуса». Напоминание о прошлых днях – теперь в этом не было такой необходимости. Что бы ни обнаружил компьютер, все будет запечатлено в его памяти. И «пи» не изменится, если Земля совершит очередной оборот. А уж послание, заложенное в числе «пи», – если оно существует – может ждать ее целую вечность.

Она вновь поглядела на конверт, но позвякивание каретки отвлекало. Если внутри трансцендентного числа заложено сообщение, оно было встроено в геометрию Вселенной от сотворения мира. Значит, она теперь обратилась к работам в области экспериментальной теологии. Но ведь так назвать можно и всю науку, решила она.

– ПРИГОТОВИТЬСЯ, – напечатал компьютер.

Элли подумала об отце… о копии его, конечно… и об «обслуживающем персонале», источившем своими ходами Галактику. Они были свидетелями происхождения и развития жизни на миллионах миров, созидали галактики, отрезали от Вселенной целые участки. В некоторых пределах могли даже передвигаться во времени. Они были богами, могущество которых превосходило представления почти всех религий – во всяком случае, западных. Но и они не были всемогущи. Не они построили тоннели: это умение было им не подвластно. Не они заложили послание в трансцендентное число, ибо были не в состоянии даже прочитать его. Тоннели и «пи» создал кто-то другой, не оставивший обратного адреса. Когда строители тоннелей невесть куда отбыли, будущие хранители были беспомощны, как одинокие дети. Как она теперь… как она сама.

Элли подумала о гипотезе Эда, о том, что тоннели – это ходы, соединяющие бесчисленные звезды в этой и прочих галактиках. В чем-то они были схожи с черными дырами, но отличались свойствами и происхождением. Они не были лишены массы – Элли заметила это в системе Веги по гравитационным возмущениям в обломочном материале кольца. По этим ходам загадочные существа на неведомых и непохожих кораблях пересекали Галактику.

Червоточины. Судя по жаргону, физики-теоретики видели во Вселенной яблоко, которое некто вдоль и поперек источил своими ходами. Чудо – с точки зрения бациллы, обитающей на поверхности. Но у стоящего перед яблоком существа подобная перспектива вызывает меньше восторга. Для него строители тоннелей – вредители. Но если и строители тоннелей только черви, тогда кто же мы сами?

Компьютер «Аргуса» уже проник внутрь «пи» куда глубже, чем это пытались сделать прежде машины и люди, но еще не настолько глубоко, как «персонал». Слишком уж быстро, подумала Элли, разве может здесь обнаружиться недешифрованное послание, о котором рассказывал Теодор Эрроуэй на берегах не нанесенного ни на одну карту моря? Быть может, в разных трансцендентных числах найдутся послания и попроще, и посложнее, а компьютер «Аргуса» уже обнаружил самое простое. Когда намекнули.

На станции она познала смирение, осознала, как мало еще знают люди. Должно быть, подумала она, между вирусами и людьми лежит не меньше категорий живых существ, чем между людьми и высшими… Но эта мысль не угнетала ее, скорее пробуждала чувство изумления. Теперь есть к чему стремиться.

Все было похоже на переход из школы в колледж – от беззаботной жизни к кропотливой и упорной работе. В старших классах она справлялась с учебой намного лучше остальных. В колледже оказалось, что иные соображают гораздо быстрее, чем она. Аспирантура предъявила к ней новые, еще более высокие требования, которые только повысились, когда она начала работать астрономом. На каждой стадии вокруг находились более знающие люди, и каждая последующая стадия представляла больший интерес, чем предыдущая. Ну, а теперь пусть грядет откровение, думала она, глядя на экран телефакса.

Она была подсоединена к компьютеру «Аргуса» через коммуникационно-ретрансляционный спутник «Дефком Альфа». Быть может, у них какие-то проблемы с ориентацией или какой-то еще запрограммированный беспорядок? И не осознавая этого, она распечатала конверт. «Скобяная торговля Эрроуэй», – гласила шапка. Шрифт был тот же, что на старой машинке «Ройял», которую отец держал для деловой и личной переписки. В правом верхнем углу была напечатана дата: 13 июня 1964 года. Тогда ей было пятнадцать. Отец не мог написать это письмо – к тому времени его уже давно не было в живых. Внизу виднелась знакомая аккуратная подпись матери.

Элли поглотила письмо залпом и снова перечитала его. Она едва могла дышать. Ладони ее взмокли. Узурпатор оказался отцом. Почти всю свою жизнь, не зная того, она отвергала родного отца. И какую же силу характера проявил он во время всех ее девичьих вспышек, когда она корила его только за то, что не он ее отец… и потому не имеет права учить ее. Телефакс звякнул дважды. Ей следовало нажать кнопку, подтверждающую прием. Но у нее не было сил на это. Пусть подождет. Она думала обо всех: об от… Теодоре Эрроуэе, Джоне Стогтоне и своей матери. Они стольким пожертвовали ради нее, а она в слепом эгоизме и не думала замечать. Ей захотелось, чтобы Палмер скорее оказался рядом. Телефакс вновь звякнул, каретка осторожно пошевелилась. Она запрограммировала печать так, чтобы компьютер проявил настойчивость, даже настырность, если в «пи» что-нибудь обнаружится. Но теперь она была так занята – перестраивались сами основы ее внутренней жизни. Должно быть, мать сидела тогда за столом в большой спальне, что на втором этаже, и, обдумывая фразы, глядела в окно на пятнадцатилетнюю Элли, неуклюжую, возмущенную и обиженную. Мать подарила ей и кое-что еще. Письмо обратило Элли вспять, к себе, какой она была так давно. С тех пор ей было чему научиться. Над столом, на котором трещал телефакс, висело зеркало. В нем она увидела женщину, не молодую, не старую, теперь уже не дочь, но и не мать. Они были правы, не доверив ей правды. Она еще не стала по-настоящему взрослой – не могла принять и тем более понять этот сигнал. Всю свою карьеру она потратила на то, чтобы связаться с невероятно далекими и чуждыми ей созданиями, и ухитрилась так и не войти в контакт с кем-нибудь в своей собственной жизни. Занятая борьбой с мифами, с верой, жившей в душах других людей, она проглядела ложь в собственном сердце. Всю свою жизнь она изучала Вселенную, не заметив простейшего: эти немыслимые просторы одна только любовь может сделать пригодными для мелочи вроде нас.

Но компьютер «Аргуса» настаивал, изобретая все новые уловки, чтобы вступить в личный контакт с Элинор Эрроуэй, дабы поделиться открытием. Наиболее явно аномалии обнаружились при базе системы счисления, равной 11. Здесь ее можно было записать нулями и единицами. По сравнению с тем, что еще недавно передавала Вега, сообщение было простым, но абсолютно невероятным с точки зрения статистики. Программа перестроила числа в квадратный растр с равным числом цифр в строке и столбце. Первую строчку слева направо образовали только нули. Во второй ровно посередине была единица, а в обе стороны от нее отходили нули. Несколько последующих строчек образовали явную дугу из единиц. Строчка за строчкой они создавали геометрическую фигуру, замкнутую и многообещающую. Наконец в строчке вновь оказались только нули с единицей посередине. Следующая будет состоять из одних нулей, ограничивая ими кадр. Итак, глубоко в трансцендентном числе в строке цифр спрятан круг, четко вырисованный теперь единицами на фоне нулей. Круг этот гласил – Вселенная сотворена. В какой бы галактике ты ни оказался, возьми длину окружности, раздели ее на диаметр, вычисли с достаточной точностью и увидишь чудо – другой круг, нарисованный в километрах за запятой. Дальше найдутся и новые сообщения. И не важно, на что ты похож, из чего состоит твое тело, откуда ты родом. Если ты живешь в этой Вселенной и хотя бы слегка одарен математическими способностями, рано или поздно ты обнаружишь все это. Он ждет тебя. Он во всем. И чтобы найти Его, не надо покидать свою планету. В ткани пространства, в природе материи, как на величайшем шедевре, запечатлен этот круг – подпись Творца, чей разум выше людей, демонов и богов, «обслуживающего персонала», строителей тоннелей и древнее Вселенной. Круг замкнулся. Она нашла то, что искала.