Глава 11

Максимус запечатывал письмо у себя в гостиной, когда вдруг услышал, что дверь его спальни отворилась. Крейвен уже ушел вниз — присматривать за Килборном, а остальным слугам было строжайше приказано не беспокоить хозяина с десяти вечера до шести утра.

Герцог встал и пошел заглянуть в свою спальню. У кровати стояла Артемис, молча смотревшая на него своими очаровательными серыми глазами.

— Это мои личные покои, — сказал Максимус. Чувствуя, как по его жилам разливается жар, он шагнул к гостье.

— Я знаю. — Она смотрела на него безо всякого смущения. — Я пришла, чтобы вернуть вам кольцо.

Артемис развязала на шее кружевную косынку, скрывавшую квадратный вырез платья и цепочку, исчезавшую в ложбинке между грудей. Просунув палец в темную впадинку, она достала цепочку и сняла ее через голову. Герцог успел заметить на цепочке что-то еще — что-то зеленое, — но Артемис, сняв кольцо, тут же убрала цепочку в карман. Приблизившись к ней, Максимус взял кольцо — оно нагрелось от ее тела, словно она оживила старинный металл. Не отводя от нее взгляда, он надел кольцо на левый мизинец и заглянул ей в глаза. А она, казалось, перестала дышать, и у нее на щеках появился румянец — нежно-розовый, создававший иллюзию беззащитности. И у Максимуса вдруг возникло необъяснимое желание — захотелось стиснуть ее в объятиях и прижать к груди.

— Зачем вы здесь? — проглотив комок в горле, спросил герцог.

— Я же сказала, чтобы отдать вам кольцо. — Она повела изящным плечом.

— Вы совсем одна приходите вечером в комнату к неженатому мужчине, чтобы отдать ему безделушку, которую легко могли вернуть утром. — В его голосе звучала издевка. Ему хотелось уничтожить ее, заставить почувствовать, как возмущен он ситуацией, в которой оказался. Если бы не ее положение — и не его, — он, возможно, ухаживал бы за этой женщиной, возможно, даже сделал бы своей женой. — Вас не волнует ваша репутация?

Она медленно приближалась к нему, пока не оказалась совсем близко — теперь они стояли почти вплотную друг к другу. Тут он снова взглянул ей в лицо и понял, что она совсем не так спокойна, как ему казалось.

— Нет, — тихо ответила она голосом сирены, — нисколько не волнует.

— Тогда будь я проклят, если это будет волновать меня, — ответил герцог и поцеловал ее.

И вот опять этот водоворот закружил ее, смыл все сомнения, все страхи и сожаления — оставил только чувство, простое и жгучее. Едва лишь губы их слились в поцелуе, как Артемис, стремясь быть как можно ближе к герцогу, приподнялась на цыпочки и положила ладони на его шелковый халат. Если бы такое было возможно, она забралась бы в грудь этого мужчины — устроила бы себе дом в его широкой сильной груди и больше никогда не выходила бы оттуда.

Она хотела этого мужчину, только этого хотела вовсе не из-за его высочайшего титула, его денег, земель, родословной и всех бесчисленных должностей. Да, она хотела Максимуса, просто Максимуса, она страстно желала его без всяких атрибутов, но так как они были неотделимы от него, то ей волей-неволей пришлось бы взять и их тоже.

Чуть отстранившись от нее, он со вздохом пробормотал:

— Не начинайте то, что собираетесь прекратить.

— Я не собираюсь прекращать. — Артемис смело встретила его взгляд.

— Но я не могу на вас жениться. — Он внимательно смотрел на нее.

Конечно же, она это знала и никогда об этом не думала. Тем не менее, его слова больно, как стрела, вонзились ей в сердце.

— А разве я просила об этом? — Артемис попыталась улыбнуться.

— Нет, не просили.

— И никогда не попрошу, — заявила она.

Стянув с герцога белый парик, который еще оставался на нем, Артемис отшвырнула его в сторону, открыв коротко постриженные темно-каштановые волосы. Наслаждаясь интимностью своих движений, она несколько раз провела ладонью по его волосам. И ей внезапно захотелось снять с герцога все его одежды. Собравшись с духом, она набросилась на пуговицы его халата, в спешке чуть ли не разрывая переливчатый тонкий шелк.

— Ш-ш-ш… — Он перехватил ее руки. — У вас есть опыт, моя Диана?

Артемис помрачнела. Ей ужасно не хотелось, чтобы герцог выставил ее из-за какой-то нелепой щепетильности. Но, с другой стороны, она не хотела никакой лжи между ними.

— Нет, — ответила она.

Он едва заметно улыбнулся и проговорил:

— Тогда, с вашего позволения, не будем спешить — как ради вас, так и потому, что я хочу насладиться вами.

С этими словами он широко развел ей руки и, наклонившись, снова прижался губами к ее губам. На сей раз их поцелуй длился невероятно долго — целую вечность. Когда же он, наконец, прервался, она простонала:

— О Максимус…

— Терпение, моя Диана, — с укоризной шепнул он, — и снова приник к ее губам.

Артемис попыталась высвободить руки, но герцог держал ее слишком крепко. Усмехнувшись, он вдруг прижался к ней, удерживая ее руки в том же положении, а в следующее мгновение Артемис почувствовала, что падает назад.

Испугавшись, она тихонько вскрикнула — и оказалась на мягкой пуховой перине. Глянув вверх, она увидела, что Максимус стоит над ней все с той же едва заметной улыбкой на губах.

Потянувшись к ней, он провел пальцами по ее шее, потом двинулся дальше, туда, где над грудями заканчивался лиф ее платья. Артемис невольно вздрогнула, а герцог прошептал:

— Не думай, что я забыл момент, когда твоя кружевная косынка соскользнула с платья. Странно вообще-то… Хотя на каждом балу, где я присутствовал, были более откровенные декольте, мне так и не удавалось выбросить из головы мысли о твоих грудях. — Он заглянул ей в глаза и добавил: — О грудях… и о всех прочих частях тела. Возможно, именно из-за того, что ты так тщательно скрываешь себя на публике, процесс раздевания становится столь желанным. Или, возможно… — Он наклонился и шепнул ей на ухо: — Возможно, из-за тебя самой.

Артемис судорожно сглотнула, а он, легонько прикусив зубами мочку ее уха, пробормотал:

— Никогда прежде я так не сходил с ума по женщине. — Он принялся покрывать поцелуями ее шею. — Интересно, не околдовала ли ты меня, Диана?

Тут язык его проник в ложбинку между ее грудей, и Артемис шумно выдохнула. Когда же Максимус, наконец, отпустил ее руки, она взяла его лицо в ладони, а он сквозь одежду стал ласкать ее груди. «Ох, если кто-то и околдован, то это, несомненно, я», — промелькнуло в мыслях у Артемис. В эти мгновения она не чувствовала ничего, кроме ликования. Сейчас она точно знала, что наконец-то будет жить — несмотря ни на что. Ведь именно этого она хотела, не так ли? И если она действительно была околдована, — то пусть это колдовство никогда не кончается!

Внезапно она увидела, что Максимус внимательно смотрит на нее.

— Что, передумала? — спросил он.

— Совсем наоборот. — Артемис привлекла герцога к себе и на этот раз сама его поцеловала — горячо, хотя и неумело.

— Тогда перевернись, моя богиня Луны, и позволь освободить тебя от груза земной одежды, — прошептал он у ее губ.

Она легла на живот и ощутила легкие подергивания, когда он расстегивал лиф ее платья, развязывал юбки и расшнуровывал корсет.

Максимус оказался прав: с каждым снятым с ее тела слоем одежды она чувствовала себя все более раскрепощенной, все более свободной.

Затем он осторожно перевернул ее на спину и снял с нее корсет, после чего начал вытаскивать из волос шпильки. Когда же волосы упали на кровать огромной тяжелой волной, он прошептал:

— О, Артемида, богиня охоты, Луны и деторождения. Впрочем, последнего я никогда не понимал. — Герцог криво усмехнулся. — Ведь она — богиня-девственница.

— Вы забыли дикую природу, — прошептала в ответ Артемис. — Богиня охраняет всех диких животных и места их обитания, а деторождение — величайшее таинство, познавая которое женщина как бы становится животным, разве нет?

Он отстранился, чтобы рассмотреть ее лицо, потом весело рассмеялся.

— Не очень-то толковое объяснение, но я все равно восхищен ходом твоих мыслей.

От слова «восхищен» ее сердце подпрыгнуло, но Артемис понимала, что в спальне такие заявления ничего не значат. Так как ей придется довольствоваться тем, что она могла получить, а не тем, о чем мечтала.

— Вы до сих пор в халате? — Она обняла его за шею.

— М-м-м… — протянул он, снова сосредоточив все внимание на ее груди. Сорочка Артемис была старой, изношенной, и она не сомневалась, что сквозь тонкую ткань прекрасно были видны ее груди. — Ты сама это сделала? — Максимус провел большим пальцем по маленькой почти квадратной заплатке, скрывавшей дырку на материи и случайно оказавшейся как раз над левым соском.

— Да, а кто же еще?

— Практичная женщина. — Он прижался к ее соску губами.

Артемис тихо застонала и тут же пробормотала со вздохом:

— Просто женщина, у которой нет другого выбора.

— Ты пришла ко мне из-за отсутствия выбора? — Герцог внезапно помрачнел.

— Нет-нет! — Артемис посмотрела на него с удивлением. — Я пришла к вам потому, что так захотела. — Приподнявшись, она провела губами по его подбородку и снова опустилась. — Я пришла… потому что имею полное право делать то, что хочу.

— Да, безусловно, — кивнул герцог. И вдруг, взявшись за сорочку, разорвал ее сверху донизу.

Теперь Артемис оказалась перед ним абсолютно нагая, и ей следовало бы почувствовать стыд, прийти в замешательство, смутиться, но вместо этого она ощутила себя удивительно свободной.

Она вытянула руки за головой, выгнула спину и взглянула на Максимуса сквозь ресницы.

— Теперь вы снимете свой халат?

Глядя на ее бедра, он коротко кивнул.

— Да, конечно.

Тотчас же выпрямившись, герцог стал расстегивать пуговицы на халате. Под халатом же была рубашка, которую он тут же начал снимать, и при этом у него на плечах играли мускулы.

При виде его обнаженного торса Артемис затаила дыхание. Она видела не так уж много обнаженных по пояс мужчин — несколько фермеров, однажды пьяного солдата на улице Лондона и, конечно, мраморные статуи; но она полагала, что у аристократов не такие мускулистые тела. Впрочем, Артемис тут же напомнила себе, что этот мужчина не только герцог Уэйкфилд, но еще и Призрак Сент-Джайлза. Интересно, какие упражнения создали такие мускулистые плечи, такие налитые бицепсы, такую мощную грудь? У него было тело, готовое к сражениям, тело тренированного воина.

Максимус внимательно посмотрел на нее, словно угадав мысли. Потом быстро скинул панталоны и забрался в постель.

— Теперь мы оба такие, какими нас создал Бог, — сказала Артемис, когда он лег на нее.

— А ты предпочитаешь меня именно таким?

— Конечно. Ведь теперь между нами нет ничего — ни вашего прошлого, ни моего. Ваше положение и титулы сейчас ничего не значат.

Он поцеловал ее груди и пробормотал:

— Думаю, большинство дам предпочитают мое герцогское положение.

— Но я не такая, как большинство, — заявила Артемис.

— Да, верно. Ты не похожа ни на одну из знакомых мне леди. — С этими словами Максимус принялся целовать ее соски.

Ее тотчас обдало жаром, и у нее вырвался стон. Когда же Артемис почувствовала, как твердое бедро Максимуса прижалось к ее лону, у нее перехватило дыхание. Она, возможно, не стыдилась наготы — и своей, и его, — но это не означало, что она не испытывала ни малейшего трепета перед тем, чему предстояло произойти. Она никогда этим не занималась и никогда даже близко к этому не подступала. Пока ее сверстницы выходили замуж и познавали радости материнства, она сортировала у Пенелопы нитки для вышивания.

Но она хотела этого — хотела Максимуса.

Артемис с удовольствием провела пальцами по его коротким жестким волосам; легкая седина на висках делала его более солидным, но в то же время более мягким. Положив руки ему на плечи, Артемис ощутила тепло и скрытую мощь его тела. «Какой же он сильный, полный жизни, — думала она. — И скоро он станет моим любовником».

Тут герцог осторожно прикусил ее сосок, и Артемис невольно вздрогнула. Он тотчас отстранился и внимательно посмотрел не нее.

— Все в порядке?

— Да, да, да… — простонала Артемис, отчаянно желая продолжения.

А герцог смотрел на нее все так же пристально. Внезапно краска запила его высокие скулы, складки у рта стали глубже, и Артемис почувствована, как часть его тела — мужская часть, — упершись ей в бедро, запульсировала словно какое-то живое, отдельное от него существо.

И тут он вдруг улыбнулся и, поцеловав ее в губы, прошептал:

— Терпение.

— Я не желаю больше ждать. — Артемис вызывающе посмотрела на него; ей ужасно хотелось узнать, как все будет происходить, что она будет чувствовать и станет ли после этого другой женщиной.

Максимус снова ей улыбнулся, и в этот момент его пальцы добрались до нежных завитков меж ее ног. А в следующее мгновение, почувствовав, как он осторожно раздвигает их, Артемис замерла в ожидании. Он же заглянул ей в глаза и прошептал:

— Ты влажная…

Артемис нахмурилась, не зная, хорошо это или плохо.

— Влажная для меня, — добавил он с улыбкой.

Значит, хорошо. И она вздохнула с облегчением.

А он вдруг опустил в ее складки большой палец и, нащупав бугорок, надавил на него. Артемис непроизвольно приподнялась, и все ее тело словно запело от незнакомого ощущения. Максимус же снова надавил, и в тот же миг его палец скользнул в ее лоно.

Закусив губу, Артемис смотрела на него, не отрывая взгляда. «Продолжай, продолжай, продолжай…» — мысленно твердила она.

— О Господи!.. — выдохнул герцог, и его ноздри внезапно затрепетали. В следующее мгновение он снова ее поцеловал.

— Максимус, быстрее, — задыхаясь, пробормотала Артемис.

Он замер на мгновение, потом спросил:

— Вот так? — И пошевелил пальцем.

— Да… — Она закрыла глаза. — Да, о-о… да!..

Целуя Артемис с неспешной основательностью, Максимус поглаживал ее своими длинными пальцами, и каждое его прикосновение все ярче разжигало пламя ее страсти, и она ликовала, чувствуя себя распутной — и свободной.

В какой-то момент, прервав поцелуй и зажав губами ее сосок, Максимус стал все быстрее двигать пальцем, вошедшим в ее лоно, и ей показалось, что внутри у нее… словно что-то взорвалось. Артемис содрогнулась и выгнулась, а по всему ее телу одна за другой прокатились волны жгучего блаженства. И в тот же миг она, как ей почудилось, обрела какой-то новый мир.

Открыв глаза через минуту-другую, Артемис увидела, что герцог внимательно смотрит на нее.

— Тебе понравилось? — спросил он.

Она молча кивнула — не могла вымолвить ни слова. А он внезапно зажмурился и, опустившись на нее, со стоном пробормотал:

— Больше уже не могу… — В следующее мгновение Максимус стремительно вошел в нее, так что она едва не задохнулась. — Сейчас, — буркнул он и, взяв ее за ноги, развел их пошире, после чего вдавил ее в матрас своим огромным телом.

Артемис невольно вскрикнула, а он, взглянув на нее, с ласковой улыбкой сказал:

— Будь храброй.

Артемис посмотрела на него с удивлением, — а потом ей вдруг стало больно, и она снова вскрикнула. «Неужели я действительно этого хотела?» — промелькнуло у нее.

— Не бойся, прекрасная Диана. — Максимус опустился и потерся губам о ее нос, а затем сделал стремительный выпад.

Она почувствовала обжигающую боль и судорожно вздохнула. Но боль — это неважно, ведь она названа в честь Артемиды, а богиня может вынести любую боль. Гораздо важнее, что теперь он был в ней, стал ее частью. И эта близость, это слияние с ним — такое запомнится на всю жизнь. Впрочем, и сама ее жизнь совершенно изменилась. Потому что в этот момент, здесь и сейчас, этот огромный сильный мужчина принадлежал только ей — и не имело значения, причинял он ей боль или нет.

Продолжая внимательно следить за ней, Максимус шевельнулся, наполовину вышел из нее, а потом медленно снова погрузился.

И эти его движения, казалось, зажгли в ней какую-то искру — не тот огонь, что был раньше, но возникло… что-то теплое и даже приятное. Она взяла в ладони его лицо и пошире раздвинула ноги. А он вдруг застонал — словно от боли — и пробормотал:

— Обхвати меня ногами, Диана.

Она подчинилась, и новая поза дала ему возможность погрузиться в нее еще глубже. И в тот же миг он начал двигаться быстрее и при этом то и дело шептал:

— О Диана, моя Диана…

Она коснулась его губ, и он, поймав ртом ее палец, осторожно прикусил его.

Артемис чувствовала, как его живот терся о ее живот, как его твердая плоть скользила в ее влаге, как его грудь касалась ее сосков, — и все это ей очень нравилось. Боли уже не было, осталось только ощущение близости — животной близости. Возможно, она была не права, возможно, именно это тот самый момент, когда женщина ближе всего к дикому животному: когда ее ничто не сдерживает, когда она ни о чем не думает, когда нет никакого общества, говорящего ей, что она должна и что не должна делать — когда она свободна от всего на свете.

Внезапно Максимус задрожал, и голова его запрокинулась; войдя в нее в последний раз, он содрогнулся всем телом, и Артемис, глядя ему в лицо, почувствовала, как в нее выплеснулось его горячее семя.

Что бы ни случилось с ней на следующий день или в оставшейся жизни, она точно знала: этот момент навсегда останется с ней.

Когда Аполло в первый раз пришел в себя, он решил — но только на мгновение, — что уже умер.

Ему было тепло. Руки, ноги, лицо и все тело, разумеется, болели, но удивительное тепло и его мягкое ложе вызвали у него мысль о том, что он, возможно, оказался в каком-то очень хорошем месте — вероятно, в раю.

А потом он вспомнил Ридли. Вспомнил глаза надзирателя и кривившую его губы безжалостную ухмылку…

Аполло в ужасе содрогнулся, и ему показалось, что его вот-вот вырвет, однако у него изо рта потекла лишь желчь, зеленая и отвратительная.

И в тот же миг раздался голос, а затем чьи-то руки взяли его за плечи.

Руки были мужскими, и Аполло, вздрогнув, быстро повернулся и взглянул на нападавшего. Незнакомец тотчас же вскинул руки вверх, как бы призывая его успокоиться. Он был высоким и довольно жилистым, но в нормальной обстановке Аполло такого не испугался бы. Однако сейчас обстановка не была нормальной — и, вероятно, никогда уже не будет нормальной.

— Милорд, я Крейвен, камердинер герцога Уэйкфилда. Вы в его доме и вы в безопасности. — Незнакомец произносил слова так, как будто старался успокоить дикое животное… или безумного человека.

Аполло привык к такому тону, поэтому, не обращая внимания на сказанное, осмотрелся. Он лежал на низкой кровати или на койке в просторной, но сумрачной комнате. Рядом с койкой и стулом Крейвена стояла железная жаровня, наполненная раскаленными углями; несколько мерцающих свечей создавали пляшущие узоры на древних арочных сводах и колоннах; и здесь стоял отчетливый запах сырости.

Что ж, если это и впрямь дом Уэйкфилда, то выходит, он, Аполло, очень ошибался, представляя себе, как живут герцоги.

Аполло снова повернулся к камердинеру, чтобы спросить, как он попал сюда, что с ним произошло и где герцог… Но он не смог произнести ни слова, лишь почувствовал острую боль в горле.

И тогда Аполло понял, что не может говорить.