Глава 4
– Здесь живут люди? – Тео во все глаза глядел на коттедж. – Я видел свинарники и получше.
– Не сомневаюсь, – отозвался мистер Гранвилл. – И уверен, вы не станете повторять подобные замечания при людях, которые здесь живут.
– Да, конечно. – Предупреждение мистера Гранвилла вызвало у Тео раздражение. Он отнюдь не собирался оскорблять жильцов этих домов.
Но дом и прилегавший к нему двор были поистине ужасны. Конечно, он не ожидал увидеть ничего особенного и высказал свое мнение, лишь когда Гранвилл поднял эту тему. Но видимо, в его мыслях витал образ чего-то пасторального, напоминающего фермы вокруг их поместья в Линкольншире. Опрятные маленькие дворики и простирающиеся вокруг поля спелых колосьев. Здоровые дети в простой, но чистой одежде. Свежий аромат трав и луговых цветов. И запах готовившегося для семейного ужина рагу.
Прежде всего он не ожидал увидеть тут гусей и их помет. Однако эти ужасные серые твари свободно бегали по оставшейся траве, и Тео, проходя в ворота, мысленно поблагодарил миссис Расселл за совет надеть высокие сапоги. Чтобы добраться от ворот до дома, искусно маневрируя между кучками гусиного помета, следовало бы страдать пляской святого Витта, – а это испортило бы первое впечатление о нем местных жителей. Поэтому он неотрывно глядел прямо перед собой и шагал вперед.
Тут появился очередной гусь и, вытянув шею, зашипел на Тео с явно торжествующим выражением в глазах.
– Здесь живет семья Уивер, – заметил мистер Гранвилл.
– Уиверы… – повторил Тео, чтобы показать, что внимательно слушает. – Но что у них за дом? Как будто сделан из грязи. – Это было еще мягко сказано. При взгляде на стены на ум приходило содержимое выгребной ямы.
– Да, частично. Опоры деревянные, а между ними глина, смешанная с соломой. Не так красиво, как камень или кирпич, но зато довольно прочно. Дом простоял больше ста лет. Полагаю, когда-то его покрывала побелка.
Уже у самого дома Тео услышал плач младенца, от чего у него зашевелились волосы на затылке. И тут, словно для того, чтобы нанести последний штрих на эту картину запустения, из-за угла выскочила большая свинья и направилась к входной двери, явно намереваясь войти вместе с гостями.
– Почему свинью впускают во двор? – тихо спросил Тео, прежде чем Гранвилл успел постучать в дверь. – Да еще и гуси тут же…
– Потому что это – их земля. – Гранвилл насмешливо взглянул на него. – Помните, они наемные работники, а не фермеры-арендаторы, к которым вы привыкли в Браутон-Холле.
Работники… Еще один важный факт, который он упустил. И все же гусей можно было держать в загоне.
Гранвилл постучал. Свинья подошла ближе. Приближался и плач ребенка, потому что тот, кто держал его на руках, собирался открыть дверь. Тео снял шляпу, и Гранвилл последовал его примеру.
– Миссис Уивер, добрый день! – громко произнес управляющий, стараясь перекрыть все усиливающийся плач ребенка. Свинья бросилась внутрь, но Тео преградил ей путь ногой. – Позвольте представить вам мистера Мирквуда, старшего сына хозяина. Сегодня я показываю ему поместье.
С удивительной ловкостью свинья сделала ложный выпад в левую сторону, а затем резко кинулась вправо. Тео снова выставил перед ней сапог, вызвав негодующий визг и хрюканье, прибавившиеся к общей какофонии.
– Заходите, – сказала миссис Уивер. – Рада встрече с вами, сэр, – весьма неубедительно добавила она.
Честно говоря, и Тео был не особенно рад увидеться с ней, а также с ее орущим младенцем и другими бесчисленными детьми, которых он заметил в грязных комнатах. Возможно, они все были достойными людьми – но о чем ему с ними говорить? Не о чем. Точно так же, как и со свиньей, теперь громко выражавшей свое возмущение за закрытой дверью.
Мистер Гранвилл и миссис Уивер поговорили о погоде и о недавно собранном урожае, а Тео оставалось лишь оглядываться вокруг. Дом был одноэтажный, с большой комнатой в передней части и двумя дверьми в задней стене, ведущими в другую часть. Возможно, там находились спальни некоторых Уиверов. И конечно же, в этом доме было бы неплохо как следует убраться – начиная с кухонного стола, на котором стояли остатки ужина, обсаженные множеством мух. А кто-то из детей мог бы помыть посуду.
Всего детей оказалось десять человек. Несколько девочек, несколько мальчиков и несколько младенцев неопределенного пола в платьях с оборками и с нестрижеными кудрями. Почти все они с безразличным видом лежали на полу, на убогих тюфяках. Парочка из них удостоила его мрачным взглядом, но в основном на него не обращали особого внимания.
Разве можно было любить таких детей, неспособных к труду и даже к детским шалостям? Да, у них не было всех тех преимуществ, которыми обладал он в детстве, но в чистом доме настроение их заметно бы поднялось, и хотя бы уборку они могли бы сделать. Кто-то должен был сказать им об этом.
Один из самых маленьких проснулся, несколько раз кашлянул и снова закрыл глаза. Возможно, у него какая-нибудь заразная болезнь. Возможно, вся эта комната кишит микробами. Будь он их родителем – заставил бы выйти из дома и подышать свежим воздухом.
Его внимание привлекло движение в углу – кто-то все же не сидел сложа руки. На стуле расположилась круглолицая девочка лет пятнадцати, склонившая голову и что-то державшая на коленях. Может быть, рукоделие? Или домашнее животное? Нет, она держала листок золотистой бумаги и тщательно складывала его. Любимое занятие девочек, если судить по его сестрам. Они много часов проводили за этим делом, создавая поразительные вещи – лебедей, замки и замысловатых человечков со складными руками и ногами. Но когда им исполнилось столько лет, сколько этой девочке, они забросили подобные занятия.
Тео увидел, как она сложила листок бумаги пополам, соединив углы. Потом – снова пополам. И так еще и еще, пока не получился маленький квадратик толщиной в шестнадцать листов. Тут она внимательно посмотрела на него, перевернула и начала разворачивать – сначала до восьми частей, потом до четырех, потом до половины и, наконец, полностью. Бумага в местах складывания почти просвечивала насквозь. Девочка разгладила ее на коленях и принялась складывать заново с тем же пристальным вниманием.
Когда миссис Уивер отошла к ребенку, Тео наклонился к Гранвиллу и вполголоса произнес:
– Их старшая дочь умственно отсталая?
– Да. – Управляющий коротко кивнул, всем своим видом давая понять, что этот вопрос лучше было бы отложить до того момента, как они покинут дом.
Поэтому Тео больше не заговаривал об этом. Но теперь в доме, который посетило такое горе, все выглядело по-другому. А ведь его сестры когда-то занимались более замысловатыми делами; где-то у него даже хранилась красивая коробка, которую сделала для него Мэри. Сестры также стали интересоваться платьями и балами, на которые их можно было бы надеть. И еще – молодыми людьми, которых они там встретят. Конечно, ни одной девочке в этом доме не удастся попасть на бал, но старшая дочь останется здесь навсегда. И будет смотреть, как ее младшие сестры растут и создают собственные семьи…
«Те сестры, которым удастся дожить до зрелого возраста», – мысленно добавил Тео, когда младший ребенок в оборках снова зашелся кашлем. Каким же высокомерным болваном он оказался. Не ему их судить! Возможно, некоторые из этих детей не доживут и до шестнадцати лет.
Когда они покинули дом, Тео был удручен и чуть не споткнулся о свинью, которая разлеглась у него на пути.
– Сколько мы платим мистеру Уиверу? – спросил он, когда они вышли со двора.
– Восемь шиллингов в неделю, как и всем остальным работникам. – Гранвиллу пришлось дважды закрывать ворота, прежде чем замок защелкнулся.
Восемь шиллингов – жалкая плата. Хотя, конечно, в этом нельзя быть совершенно уверенным, не зная цены хлеба и многого другого.
– Это все, на что они живут?
– Миссис Уивер и старшие дети работают во время сбора урожая и получают еще немного денег. И дети могут еще что-то заработать, собирая камни для соседей или отгоняя птиц с их огородов. Кроме того, семья кое-что получает из благотворительных фондов. Но это все – жалкие крохи.
– Почему бы просто не платить им больше и не ждать, пока поможет приход?
– Это непросто. – На улице Гранвилл казался старше. Ему было лет сорок, но при ярком солнечном свете он выглядел изможденным. – В этом году участок пшеницы приносит всего шестьдесят шесть шиллингов, намного меньше, чем было несколько лет назад. И неизвестно, какими будут цены дальше.
– Разве эта земля не прибыльна? – Подобные мысли никогда прежде не приходили ему в голову. Зачем содержать собственность, которая не приносит хороший доход?
– Сейчас – едва ли. Да ее не так уж и много, чтобы приносить настоящие доходы. Тут все не так, как в вашем поместье в Линкольншире.
– Ясно, – кивнул Тео. Не так много, чтобы приносить доходы. Но поможет ли огораживание… и все прочее? Возможно, ему стоит поговорить об этом позже, когда он изучит вопрос и посмотрит на карту Гранвилла. Значит, еще больше часов в библиотеке? Превосходно. Когда его сочтут достаточно ответственным для того, чтобы вернуться в Лондон, он уже превратится в дряхлого ученого.
Тео встретился и с другими работниками: Найты, Тинкеры, Роулендсоны и Куигли… Это были не такие большие семьи, как семейство Уивер. И с более воспитанными свиньями. Последний дом, который они посетили, принадлежал холостяку, который в это время работал в поле вместе с другими мужчинами.
Есть ли что-нибудь менее подходящее для мужчины, чем выращивание пшеницы? Возможно, Тео считал бы иначе, если бы увидел поле до сбора урожая, увидел бы золотые волны посреди суссекской зелени. Но сегодня, когда они с управляющим шли к полю по холму, он обратил внимание лишь на собранные копны, ожидавшие своей участи на жнивье. Столько пшеницы – и все равно недостаточно, чтобы принести хороший доход?
Мистер Гранвилл представил его работникам – мужьям и почти взрослым сыновьям из тех семей, которые они уже посетили. Все они были крепкими здоровыми людьми, кроме одного пожилого медлительного человека, оказавшегося холостяком мистером Барроу. Тео пожал им руки, ощутив грубые мозоли, а пальцы мистера Барроу оказались чуть загнуты, как у хищной птицы. Вряд ли он сможет работать еще много лет.
Несколько минут обсуждали сельскохозяйственные вопросы. Речь шла о будущих расценках и о том, получат ли преимущество на рынке отечественные культуры. Потом заговорили о погоде. Ничего важного.
Тео же стоял, заложив руки за спину и не участвуя в разговоре, как и подобает хозяину земли. Наконец все начали отвешивать поклоны, и он смог надеть шляпу.
– Маленьким семьям, где есть старшие сыновья, повезло больше, – заметил он, когда они с Гранвиллом двинулись обратно. – Чем меньше людей, тем сытнее жизнь.
Управляющий тут же кивнул:
– Да, это играет большую роль. Жаль, что у Уиверов нет взрослых сыновей.
Они шли по тропинке вдоль изгороди из жердей, и время от времени управляющий постукивал по ним рукой, очевидно, проверяя на прочность.
– А у мистера Барроу нет семьи? Даже племянников или племянниц?
– Нет. – Гранвилл тихо вздохнул. – Я знаю, что у него были сестры, но они давно вышли замуж и живут где-то на севере.
– Значит, о нем некому позаботиться?
– Это не такой уж редкий случай. Очень важно для мужчины создать семью. Конечно, не для мужчины, обладающего средствами. Вы-то сможете позаботиться о себе или заплатить за это другим.
Довольно унылая мысль. Лет через пять или через десять ему надо будет серьезно подумать о женитьбе, а пока – снискать расположение детей своих сестер.
– Возможно, скоро придет день, когда мистер Барроу не сможет зарабатывать себе на жизнь, – заметил Тео.
– Да. А потом – день, когда он не сможет следить за домом и заботиться о себе. – Гранвилл остановился, отыскав в изгороди слабое место. Снова постучав по жерди, он вытащил карандаш и сложил листок бумаги, чтобы сделать какие-то заметки.
Тео ждал.
– И что тогда будет с этим человеком? – снова спросил он, когда управляющий перестал писать.
Гранвилл со вздохом покачал головой:
– Если человек доживает до почтенного возраста и у него нет родственников, то его помещают в больницу при работном доме.
– Работный дом? – Больше у Тео не было слов.
– В Какфилде есть один, к северо-западу отсюда. – Воцарилось молчание, потом Гранвилл снова заговорил: – Таков трагический конец человека, который всю жизнь работал и избегал долгов. – Он убрал в карман карандаш и зашагал дальше.
Что еще можно было добавить? Ничего.
Когда же они вернулись домой, Тео казалось, будто он прошагал дюжину миль с тяжелым грузом, возможно, со свиньей Уиверов на плечах. Спасибо судьбе за то, что сегодня его ждало удовольствие в постели вдовы. Мужчина, облеченный ответственностью, должен порой сбегать от нее.
Он приехал за полчаса до назначенного срока и вошел в дом без стука – как в свой собственный.
– Вы быстро нашли комнату? – спросила Марта, глядя на него из кресла.
– Когда меня там ждет женщина? Конечно же, быстро. – Он закрыл дверь и едва заметно улыбнулся собственной шутке. – К счастью, наши поместья окружает лес, а в нем есть тропинка, которая ведет прямо к вашему черному ходу. Очень удобно.
Тео продолжал болтать и разглядывал комнату, моргая в полумраке. В целях безопасности шторы были плотно задернуты, и между ними виднелась лишь тонкая полоска света.
Когда Марта выбирала эту комнату, то не думала, понравится ли она ему, но теперь оказалось, что это был неплохой выбор. Гостиная была побольше ее спальни, к тому же с большим мраморным камином и выдержанная в голубых и серых тонах. Серовато-голубой ковер, стены, отделанные голубыми панелями, а также диван и массивные стулья, обитые камчатной темно-синей тканью с серебристыми полосками. При более ярком свете цвет его глаз будет удачно гармонировать с оттенками комнаты.
– Тут все намного пышнее, чем у вас в спальне, – заметил Тео, подходя к ней и садясь в кресло напротив. Здесь он оказался на своем месте, не то что в креслах на тонких ножках.
– Мне и та комната вполне подходит. Уверена, многие люди сочтут ее невероятно богатой.
– Согласен. – Он уперся локтями в подлокотники, соединил пальцы и принялся их внимательно изучать. Если что-то и было у него на уме, он не собирался делиться своими мыслями.
Марта выпрямилась.
– Вижу, сегодня вы надели высокие сапоги.
– Да-да! – Тео с радостью ухватился за новую тему и вытянул перед собой ногу, показывая Марте сапог со всех сторон. – Недостаток элегантности компенсируется мужественностью, верно?
– Не знаю. Надеюсь, вы надели их не ради меня.
– Нет, дорогая моя. – Он скрестил ноги и потянулся. – Сегодня утром я занимался обходом своих владений и именно поэтому их надел.
– Хотите сказать, вы работали на земле?
Он покачал головой:
– Нет, просто ходил с управляющим и знакомился с делами. – Его взгляд скользнул мимо нее, возможно, к полоске света между шторами. – Похоже, мы выращиваем пшеницу, – добавил он после минутного молчания. Одна его рука теперь беспокойно ерзала по подлокотнику.
– Как и некоторые из моих фермеров. И конечно, они разводят овец.
– Значит, у вас есть фермеры? И нет наемных работников? – Он в задумчивости нахмурился, что придало его лицу непривычное выражение. – На моей земле – только последние. А фермеров нет. И никто из них не выращивает овец.
Может, он ожидал ответа? Марта не была в этом уверена.
– Думаю, у вас недостаточно места для ферм, помимо вашей собственной. Насколько я помню, у вас небольшое поместье.
– Сейчас – да. – Снова нахмурившись, он посмотрел на нее так, словно впервые увидел. – Вы что-нибудь знаете… об огораживании?
– Боюсь, что нет. – Она подалась вперед. – Но я могла бы посмотреть в библиотеке мистера Расселла. Возможно, у него есть книги по этому вопросу или даже записи об огораживании в нашем поместье.
– Нет, благодарю. У меня есть свои книги. – Он отвел от нее взгляд и, казалось, о чем-то задумался.
Интересно, о чем он думал? Пора бы ему уже перейти к цели своего визита. Ведь первые два раза он был полон энтузиазма…
Наконец он проговорил:
– Выяснилось, что кое-кто из моих работников частично зависит от пособия, выплачиваемого приходом. Скажите, у вас есть такие?
Ей показалось – или в его голосе слышалось смущение? От этой мысли ее охватила странная нежность. Возможно, он был смущен и обеспокоен условиями, в которых проживали его работники.
– Никогда не слышала, чтобы кто-то из моих людей получал пособие. – Она старалась говорить как можно мягче. – Но уверена, в приходе есть такие семьи. Если хотите, я могу спросить викария…
Он вскинул руку и покачал головой:
– Нет, не надо. Ничего страшного. Просто мне это не очень нравится. Неприятно просить всех владельцев земли в приходе заботиться об этих людях, когда это – моя обязанность.
– И фермеры тоже. Фермеры тоже платят отчисления в пользу бедных, – пояснила Марта.
– Еще лучше! – Он невесело рассмеялся. – Видите, какой я невежественный. Но по крайней мере у меня есть кое-какие представления о том, что должен и не должен делать джентльмен, и все это показалось мне довольно подлым. А вам? – Он поднял голову и посмотрел на нее. И его глаза были чрезвычайно серьезны.
Он не мог бы выбрать лучших слов, чтобы завоевать ее симпатию, заручиться ее поддержкой и уважением. Одно уже желание выслушать ее мнение могло смягчить Марту, но его поразительная чувствительность требовала самого дружелюбного ответа.
– Вы имеете в виду чувство долга? – Она подалась к краю кресла и сжала руки. – Да, помимо обязательств друг перед другом, землевладельцы должны нести ответственность за своих фермеров или работников и делать их жизнь достойной по мере своих сил. – Какая радость понимать, что она говорит правильные слова. Он пристально смотрел на нее, и выражение беспокойства постепенно исчезало с его лица. – У нас так много возможностей делать добрые дела для этих людей… Сейчас вы можете считать себя невежественным, но ведь это только начало, верно?
Он робко улыбнулся:
– Не знаю…
– Ну конечно же, только начало. Если бы вы считали, что все знаете, то не были бы открыты к постижению нового. Но вы всему научитесь. – Он должен был это услышать. Ему нужна была поддержка. – Я почти уверена: как только вы начнете, то добьетесь больших успехов. Через это прошли многие молодые люди. Даже представители высшего света. Сейчас ведь это считается модным занятием, да? Я имею в виду изучение сельского хозяйства.
– Надеюсь на это. – Он уже не скрывал улыбки, и теперь его лицо озарялось каким-то новым светом. – Продолжайте, миссис Расселл.
– В любом случае чувство долга – это очень похвально для начала. Даже если вы не знаете, как улучшить дела на вашей земле, долг поможет вам изменить жизнь своих работников. Просто посещая их и узнавая получше людей из более низкого сословия, вы сможете…
Он внезапно встал с кресла и опустился перед ней на колени, взяв за руки. А его лицо… Ах, она ошиблась! Вовсе не новый свет озарял его лицо.
Разочарование пронзило Марту насквозь, а с ним появилась и досада на собственную глупость.
– Продолжайте, – сказал он, хотя было ясно, что он скорее обращался к ее запястьям.
– Не думаю, что вы меня слушали. – Теплота исчезла из ее голоса.
– Не слушал слова. – Он склонил голову и коснулся губами ее изящной руки. – Но вы довольно милы, когда так говорите. Такая пылкая и пламенная…
Неужели есть женщины, которым пришлось бы по душе подобное замечание? Возможно, женщинам с чувствительными запястьями. Наверное, он привык к женщинам, которые с такой полнотой отдавались наслаждению, что с радостью слушали его бессмысленную болтовню.
Ее руки отяжелели. И она почувствовала неимоверную тяжесть во всем теле.
– Я больше не буду говорить. Если вы готовы, сэр, мы можем идти в постель.
Раздеваясь, он разглядывал комнату. Голубые парчовые шторы, узор на обоях, огромную кровать, свое отражение в нескольких зеркалах. Внимательно все изучив, он лег с ней рядом.
Все прошло быстро. Надо отдать ему должное. И он был… сравнительно аккуратен. По крайней мере не сильно потел и не метался – неприятная привычка мистера Расселла. Он выполнял свои обязанности целеустремленно и быстро, как она и хотела, и в будущем ей следовало быть ему за это благодарной и не пытаться изменить его к лучшему.
Но оказалось, что все гораздо хуже. На четвертый день он настоял, чтобы она не звала Шеридан, и сказал, что разденет ее сам.
Было бессмысленно спорить и говорить, что это неуместное проявление близости. Поэтому она вынуждена была согласиться с тем же молчаливым стоицизмом, с которым ей приходилось терпеть случайные причуды мистера Расселла.
Должно быть, он принял это за одобрение, потому что на следующий день снова пожелал сам раздеть ее. На сей раз он действовал намеренно неторопливо, словно считал, что подогревает ее нетерпение. И без умолку что-то говорил. Снова она услышала, что ее кожа напоминает шелк, а руки, ноги и другие части тела восхвалялись за их форму и пропорции. Потом – как будто она сама не могла догадаться об этом! – он счел необходимым сообщить о том, какое воздействие оказывают на него ее чары.
Ему нравилось таким образом облегчать душу. Поделившись с ней своим беспокойством и новыми идеями, будучи в состоянии получить ее постоянную дружескую поддержку, он вместо этого предпочел говорить банальности – как и любой другой мужчина. И наверное, он воспринимал их близость как награду. Но перед ним могла бы лежать любая другая женщина, и он получал бы такое же удовольствие.
«Конечно, это не имеет значения», – думала она позже, отдыхая на подушке. Если он даст ей свое семя, она сумеет вытерпеть все остальное. Какие бы еще бесстыдства он ни предложил, она вынесет их с терпением и решимостью.
Срок – месяц. Прошло уже пять дней и осталось еще двадцать пять, считая сегодняшний день.
Двадцать пять дней. Как он их выдержит?
– Обхватите меня ногами, – пробормотал Тео, и ее руки чуть сильнее сжали его плечи, прежде чем она повиновалась.
Она чуть нахмурилась, но не стала протестовать, когда он поднял ее еще в одежде и посадил на комод. Она разглядывала свои руки, пока он раздевался, и разглядывала потолок, когда он поднимал подол ее платья. И одному Богу известно, на что она смотрела теперь.
Она не получала радости от комплиментов. Ей было все равно, когда он ее раздевал. Она не хотела, чтобы он ласкал ее. Ну что можно поделать с такой женщиной?!
Он склонил голову, чтобы не видеть ее спокойного безмятежного лица, и увидел их отражения в самом большом зеркале – его, Тео, профиль и ее строгое черное платье. Наверное, нетрудно представить более экзотическую картину. Нетрудно представить бесстыдную вдову и мужчину, которого она хочет заполучить любой ценой. Представить охватившую ее безумную страсть, когда она смотрит, как он снимает свою одежду, – страсть, заставившую бы ее забыть о постели и предаться с ним любви прямо здесь, еще будучи в трауре, опорочив память своего мужа и святость вдовства.
– Долго мне еще тут сидеть? – спросила она таким тоном, словно позировала для портрета и у нее случилась судорога. Неужели она хотела, чтобы у него пропало желание?
– Сколько потребуется, – ответил Тео, стиснув зубы. – Мы перестанем, если станет больно или неудобно. – Он замедлил движения, чтобы она смогла опустить ноги, если пожелает.
– Все хорошо. Просто я хотела узнать, нужно ли вам это.
Черт бы побрал ее мужа, который позволял ей говорить подобное в спальне. Еще, чего доброго, она спросит, когда он закончит.
– Так нужно, – прошептал он ей на ухо. – Но прошу вас – сильнее… Сожмите ноги сильнее.
Ее ноги восхитительно сжались, и она приподняла колени чуть выше. Он видел в зеркале, как его, Тео, пальцы игриво коснулись полоски кожи между верхом чулка и смятым платьем.
– Неужели вы не видите, как чувственно это выглядит? – прошептал он, касаясь ее щеки и заставляя повернуться и посмотреть в зеркало. – Шелковистая белая кожа… Обнаженная на фоне черного платья. Видите?
Молчание. Очевидно, она решила, что он обращался к самому себе.
Проклятие! Зачем он старается?! Почему ему так важно доставить ей наслаждение, когда оно не имеет значения для нее?
А что, если его пальцы будут скользить все выше и выше по ее ноге, пока не наткнутся на самую прекрасную часть тела? Возможно, женщине в зеркале это понравится. Она вздохнет и приподнимет бедра, прося большего. Черт возьми! Ноги этой женщины уже обхватили его, вынуждая прижиматься к ней все сильнее.
Тео оставил ее ногу в покое и ухватился за край комода. Поддерживая любовницу, он остановился, запрокинул голову и прикрыл глаза. Хорошо. Пусть она удивится.
– Что-то случилось? – послышался ее голос.
Если он сейчас откроет глаза, то увидит, что она смотрит на него с любопытством и неприязнью. Это зрелище способно уничтожить все его старания.
– Ничего. Прошу вас, молчите. – Позже он пожалеет об этом. Такого нельзя говорить женщине. Но ему следовало держать в голове образ той вдовы в зеркале и видеть, как расширяются ее глаза, когда он мучительно медленно входит все глубже. Потом он снова подастся назад, чтобы пробудить ее голод. И – черт побери! – это будет прекрасно.
Тео перевел дух и опустил голову на грудь. Открыв глаза, он заметил ее кружевную косынку, черную и неприступную. Не говоря ни слова, он схватил ее зубами, легко представив себе вместо молчания крик удивления, и потянул.
Но что-то помешало ему. Она приколола косынку. Ради всего святого! Какая женщина станет прикалывать косынку перед любовным свиданием?! Но он нашел и отстегнул булавку, снял косынку и отшвырнул ее в сторону. Теперь в зеркале он мог видеть больше обнаженной кожи. И с каждым легким вдохом ее грудь поднималась и опадала.
Он повернулся и припал к груди любовницы, покрывая ее поцелуями. Как она его хотела! Как втайне мечтала о нем с того самого первого дня, когда выследила в церкви. Да-да, она приняла решение любой ценой заполучить его, отбросив все приличия.
Он снова начал медленно двигаться, одновременно продолжая ласкать ее грудь. А она замерла. Боже, он никогда не встречал таких неподатливых сосков! Неужели ее совсем не волнует то, что он делает?
Застонав от отчаяния, Тео оттянул вниз вырез ее платья и коснулся груди губами.
По ее телу пробежала волна… отвращения?
– Это так необходимо? – спросила она. Словно светская дама обращалась к человеку, вдруг принявшемуся распевать за обедом морские песни.
– Нет. – Он отдернул голову. – И не говорите ничего. Прошу вас.
Как ему удалось попасть в эту жуткую ситуацию? Любое ее слово могло сейчас все разрушить – к его ужасу и стыду. Он боялся, что даже если взглянет на нее, у него кровь застынет в жилах. Поэтому снова закрыл глаза и стал думать о других женщинах.
О миссис Чивер и о том, как она прижималась бы к нему, если бы сидела на комоде, потому что его ласки всегда лишали ее хладнокровия. И об Элизе, чья спина выгибалась бы от мучительного восторга. А также обо всех бесчисленных женщинах, которые царапали бы ему спину ногтями и кусали бы его за плечо.
Она платила за его семя. И он даст ей его, чего бы это ни стоило. Тео продолжал трудиться, думая о женщинах, которые сейчас шептали бы ему на ухо непристойности. Восхитительные непристойности…
Так, уже лучше. Намного лучше. Тео склонил голову к плечу любовницы и сделал усилие. И если бы он не опустил голову, то не услышал бы легкого вздоха, говорившего об иссякающем терпении.
Этот вздох пронзил его насквозь – словно стрела, выпущенная из лука существа, являвшегося полной противоположностью Купидона. Он пошатнулся, как раненый олень, и сделал глубокий вдох.
– Вы не могли бы… – Как же об этом сказать? Не могли бы вы постараться скрыть свое отвращение? Не могли бы не вести себя так, словно не дождетесь, когда я закончу?
Тео промолчал и стал двигаться быстрее. Если ему удастся закончить, пока…
– Не говорить? Вы уже об этом просили. И я ничего не говорила.
Нет, она не поняла.
– Дорогая, я не имел в виду… – У него не было сил говорить. – Простите, я просто… – Проклятие, у него ничего не получается, он уже чувствует, как силы покидают его. – Дело в том, что вы… – Делаете наше единение невозможным? Наказанием? Чудовищной обязанностью? – Вы все так затрудняете… – наконец выдавил он.
Она тотчас отпрянула и пробормотала:
– Разве обязательно это говорить? – В ее голосе сквозило неодобрение.
Матерь Божья! Неужели она действительно так глупа? Неужели она сама не чувствует?
– Нет, я имел в виду, что это очень трудно. Вы мешаете мне продолжать. – Он не мог взглянуть ей в глаза. Произнести эти слова вслух оказалось намного страшнее, чем он представлял.
И снова она дернулась, осознав свою ошибку. На какое-то мгновение ему показалось, что она вот-вот поймет и что-нибудь сделает, чтобы помочь ему прийти в себя и завершить начатое.
Но тут она спросила:
– В чем вы меня обвиняете? – Ее голос был, как всегда, холодным и безразличным. – Разве я мешаю вам делать свое дело?
Это стало последней каплей. Тео прекратил свои бесплодные усилия, и все вокруг было словно в тумане. Ничего не видя перед собой, он с трудом выпрямился. Его гордость была уязвлена. Он со вздохом прислонился к стене. Ее последние роковые слова по-прежнему звучали у него в ушах, и он подумал: «Нет, это вы ничего не делаете! Как будто передо мной труп!»
Так он подумал. Или произнес эти слова вслух?
В наступившей тишине слышалось его тяжелое, прерывистое дыхание. Он пытался сконцентрироваться на лилиях, изображенных на обоях. Господи, неужели он сказал это вслух?
Наконец он осмелился взглянуть на нее. Проклятие! Он действительно не сдержался.
– О черт, – пробормотал Тео, упершись лбом в стену. – Простите. – Он снова перевел на нее взгляд.
– Нет… – Она сидела очень тихо. Краска отхлынула от ее лица, и она пристально глядела в пол. – Это вы меня простите. В следующий раз я постараюсь получше…
– Нет! – Он отскочил от стены. – Ради всего святого! Разве вы не видите? Какое удовольствие может получить мужчина, занимаясь любовью с женщиной, которой приходится стараться, чтобы вытерпеть все это?
Ответа не последовало. Ну конечно же! Она всегда уходила в себя при первой же возможности. Так с чего бы ей открываться ему сейчас? Она даже не удостоила его взглядом. Продолжала сидеть, разглядывая мыски своих туфель. Явно ожидая, когда он успокоится и вернется к своим обязанностям.
Это было выше его сил. Помотав головой, он наклонился и поднял с пола брюки.
Она наконец-то подняла голову.
– Что вы…
– Все кончено. – Он с удовольствием произнес эти слова. Пусть она испугается. Пусть хотя бы раз почувствует себя не в своей тарелке.
– А вы не могли бы…
– Нет, ничего не выйдет. – Он искоса наблюдал за ней, надевая брюки. Видел, как она напряженно размышляла.
– Кажется, в библиотеке есть эротические романы, – наконец произнесла она, снова глядя на свои туфли. – Возможно, вы могли бы…
– Нет, не мог бы. – Придерживая одной рукой брюки, другой он нашарил рубашку, жилет и галстук. – Если я не в состоянии довести до конца дело с женщиной, то вряд ли эротические романы мне помогут.
Она вздрогнула? Отлично! Собрав одежду, Тео подошел к зеркалу. Натягивая через голову рубашку и просовывая руки в рукава, он видел ее. Странное, непристойное зрелище: платье по-прежнему задрано, а ноги раскинуты в стороны. Но если у нее и были какие-то идеи насчет того, как снова пробудить в нем желание, то она с ним не поделилась. Продолжала сидеть, склонив голову. Потом наконец-то медленно свела колени и одернула платье.
И сейчас она выглядела такой маленькой и одинокой…
Тео со вздохом закрыл глаза. «Не стоит ее жалеть, идиот», – сказал он себе, застегнув жилет. Но он все же раскаялся в том, что расстроил ее.
Она по-прежнему молчала. Он завязал галстук без особого старания. Каких усилий ей стоило заговорить об эротических романах? Сколько их в этом доме? И откуда она о них знала? Нашла случайно? Или они были выставлены напоказ?
Черт бы побрал его доброе сердце! Разве она хотя бы раз пыталась ему помочь? Будь он ее мужем, то рано или поздно, наверное, тоже начал бы читать эротические романы.
Но не стоило ему сравнивать ее с трупом. Эта вспышка все равно не смогла загладить последствий его унижения, и вряд ли она вызовет у нее чувства, которые помогут ему справиться с задачей, напоминавшей к этому времени геркулесовы подвиги. «Да, иначе и не скажешь», – подумал он, садясь в кресло и натягивая сапоги. По сравнению с этим меркнет все остальное. И даже сражение с гидрой показалось бы детской забавой, если положить на другую чашу весов его стремление помочь миссис Расселл зачать ребенка.
Тео полностью оделся, оставалась только шляпа. Но он не спешил вставать с кресла. Возможно, ему удастся придумать какие-то слова. Возможно, она первая заговорит.
Секунды проходили в молчании. Ему оставалось лишь встать и потянуться за шляпой. Он откашлялся.
– Мне прийти завтра? – В тишине комнаты его голос прозвучал очень громко.
– Если вас не затруднит, – ответила она, по-прежнему глядя в пол.
Он ушел, унося с собой тяжелые мысли о завтрашнем дне. Завтра и послезавтра. О Боже, впереди почти целый месяц, прежде чем его миссия будет выполнена.
