Герцог Уоллингфорд протянул руку, чтобы легонько ткнуть Абигайль в бедро.

— Ты опять засыпаешь, — сказал он.

Абигайль красиво встрепенулась. Ее каштановые волосы, свободные от шпилек, упали на щеку.

— Вовсе нет. Мы как раз… как раз… — Она убрала прядь за ухо и принялась листать сочинение Плутарха, лежащее у нее на коленях.

— Да ладно, забудь.

— Я остановилась вот здесь. Сейчас. — Абигайль взяла хлеб с тарелки, лежащей на одеяле рядом с ней, и рассеянно откусила кусок.

— Почему ты сегодня такая сонная? Неужели нашла себе любовника?

Абигайль наклонила голову и искоса посмотрела на Уоллингфорда своими глазами эльфа.

— И что, если нашла?

— Я выбью из него дух.

Уоллингфорд взял из ее рук хлеб и отломил немного.

Они сидели в тени, спрятавшись от солнца. Лишь небольшой солнечный зайчик размером с соверен плясал на волосах Абигайль, делая их похожими на расплавленное золото.

Она вновь наклонилась к книге, и золотое сияние исчезло.

— Ты не имеешь на это права, — сказала она. — Ты совсем меня не целуешь, а если такое и случается, то лишь потому, что я слишком расшалилась. Неудивительно, что я нашла себе другого. Ты сам толкнул меня в его объятия.

Уоллингфорд снисходительно улыбнулся. Ничто не могло сегодня утром испортить ему настроения. Он проснулся раньше, чем обычно, и открыл глаза навстречу золотистому рассвету совершенно уверенный в том, что попросит Абигайль Харвуд стать его женой.

Возможно, даже сегодня.

Мысль об этом маячила где-то в глубинах его сознания уже давно, только он не хотел осознавать ее и облекать в слова. На заре своей зрелости, когда он совсем не думал о браке, Уоллингфорд занес мысли об этом в графу воображаемого списка герцогских обязанностей под названием «Разное». Он смутно осознавал, что подыщет себе подходящую супругу, когда откладывать женитьбу будет уже невозможно, станет отцом нескольких детей и вернется к прежнему образу жизни, только более скрытному. Но чтобы влюбиться и именно поэтому попросить женщину выйти за него замуж… Нет, ничего подобного он даже в мыслях не допускал.

И что же теперь? Он влюбился. Причем влюбился уже давно. С того самого момента, когда Абигайль поцеловала его на конюшне постоялого двора под стук дождя. Занеся Абигайль Харвуд в графу «Обязанности. Разное», он совершил бы святотатство. Он не смог бы привести ее к себе в дом на Белгрейв-сквер в облаке белой свадебной тафты и заниматься с ней любовью всего раз в неделю в соответствии с принятым ритуалом. Не мог представить, чтобы Абигайль вела размеренную светскую жизнь, посещая благотворительные общества и нанося визиты знакомым, чтобы выпить с ними по чашке чаю, в то время как он будет тратить жизнь на клубы и любовниц. Нет, Уоллингфорд хотел быть рядом с ней здесь, в этом заколдованном итальянском замке, заниматься с ней любовью солнечным днем и при свете луны.

Только вот он не занимался с ней любовью. И почти ее не целовал. Ну разве что иногда, когда Абигайль, по ее собственным словам, слишком расшалится и буквально загонит его в угол.

Уоллингфорд не занимался с ней любовью, потому что она была девственницей, а он был искушен в любви.

Он не занимался с ней любовью, потому что должен был сначала доказать себе, что достоин привилегии быть первым.

Он не занимался с ней любовью, потому что хотел удостовериться в собственных чувствах. Ждал момента, когда однажды проснется солнечным утром и поймет, что женитьба на Абигайль — единственно верное решение, а с Белгрейв-сквер и графой «Обязанности. Разное» он потом разберется. Если Абигайль примет его предложение.

Легкое беспокойство слегка омрачило спокойное добродушие Уоллингфорда. Абигайль ведь уже высказывалась — и довольно смело — об институте брака и о браках представителей высшего света в особенности. Он мог сколь угодно твердить ей о своей любви, но в то время как любая другая леди с готовностью откликнулась бы на предложение стать герцогиней Уоллингфорд, его маленькая сумасшедшая принцесса эльфов с гораздо большим удовольствием сбежала бы в Париж и жила там в скромной мансарде окнами на север вдвоем с грубым исхудавшим поэтом.

— В любом случае, — продолжала Абигайль, переворачивая страницу, — он гораздо более внимателен, нежели ты сегодня утром.

Нет, Господь свидетель, он сделает ее герцогиней! И будет жить с ней в мансарде в Париже, если придется, где они будут будить своих богемных соседей посреди ночи скрипением пружин старого матраса.

— Глупости, — возразил Уоллингфорд. — Я внимателен к любому твоему желанию. Пикники и латынь каждый день. Прогулки под луной каждую ночь.

— Кроме тех дней, когда не было луны.

— А еще я, джентльмен до кончиков ногтей, каждую ночь доставляю тебя к дверям комнаты с наступлением полуночи.

— Я общаюсь с тобой не из-за твоих джентльменских ногтей, а совсем по другой причине.

Она — само совершенство! Ну почему подобное решение, такое правильное и изящное, не пришло ему в голову раньше?

Отчасти потому, что женитьба на Абигайль полностью разрушала матримониальные планы его деда.

Уоллингфорд подскочил, преисполненный радостной уверенности, и положил руки на бедра Абигайль.

— Какого черта, Уоллингфорд?! — воспротивилась поначалу она, но герцог накрыл ее губы своими, прогоняя недоумение. Абигайль не осталась в долгу — обхватила его щеки руками и ответила на его поцелуй столь страстно, что желание вспыхнуло в низу его живота, подобно факелу.

Абигайль откинулась назад, опершись о ствол дерева, и Уоллингфорд последовал за ней. Провел языком по контуру ее губ, и она, вздохнув, чуть приоткрыла рот, впуская его язык внутрь, позволяя вкусить ее сладость и насладиться бархатом языка. Еще в мае она перестала носить множество нижних юбок, оставив лишь одну, и теперь ее кожа находилась так возбуждающе близко под ладонью Уоллингфорда, что он мог ощутить каждый изгиб ее тела сквозь преграду платья, корсета и сорочки.

— Скажи, чему я обязана удовольствием испытать на себе столь неджентльменское обхождение?

Ее пальцы скользнули по его щекам и принялись ласкать волосы.

Уоллингфорд ощутил, как горячие губы прокладывают дорожку от его подбородка к уху.

— Я не могу оставить все своему сопернику.

— М-м-м… Да, он очень опытен, так что тебе потребуется изрядно попрактиковаться.

— К твоим услугам.

Абигайль отстранилась. Ее глаза стали огромными на изящном личике.

— В самом деле, Уоллингфорд? Ты не шутишь?

— Ни капельки. — Он провел пальцем по ее уху.

— О! Ты просто хочешь меня подразнить. Это бессмысленное самоотречение совершенно ни к чему, ибо даже моя неопытная девственная кожа чувствует, как ты сгораешь от желания обладать мной.

Уоллингфорд отпрянул.

— Ради всего святого, Абигайль!

— Господи, Уоллингфорд, ты покраснел? Думаешь, я не понимаю, как ты возбужден? Знаешь, я изучала мужскую анатомию.

— Не удивляюсь. — Уоллингфорд с трудом удержался от желания посмотреть вниз. Он прекрасно знал, что обсуждаемая часть мужской анатомии отчаянно упирается в ткань брюк в попытке вырваться на свободу, что не преминула заметить Абигайль.

— Ну и ну! Да ты и правда покраснел! Тебе так идет румянец. Он делает твое лицо живым.

— А раньше я тебе живым не казался?

Абигайль удрученно вздохнула:

— Послушай, мы так и будем обмениваться остроумными замечаниями? Мне больше нравится целоваться.

Уоллингфорд наклонился, чтобы это сделать, но прежде чем он успел коснуться ее губ, Абигайль испуганно вскрикнула и ударила его в грудь.

— Подожди-ка. Как долго я спала? Сколько сейчас времени?

Уоллингфорд со стоном достал из кармана часы.

— Девять двадцать три.

— О Боже! Уже? Мне ужасно жаль, дорогой, но я действительно должна идти. Я обещала Морини помочь с масками. Мы не успеваем, хотя я работала полночи…

Абигайль вскочила и начала поспешно собирать то, что осталось от пикника, и бросать в корзину из ивовых прутьев. Проникающее сквозь листву солнце раскрасило ее голову золотистыми пятнышками.

— Маски? — рассеянно спросил Уоллингфорд, завороженный видом ягодиц, мелькающих у него перед глазами.

— Да, для сегодняшнего маскарада. У тебя ведь есть маска, правда?

— Конечно, есть.

Абигайль замерла и повернулась с фляжкой воды в руках.

— Ты напрочь забыл об этом, да?

— Не забыл. Моя маска… она… Словом, все готово. Действительно готово. С этим… — Уоллингфорд беспомощно покрутил пальцем, — с пером. С перьями. Если быть точным, это скорее не перья, а гусиный пух. Я очень полюбил его в последнее время. — Уоллингфорд с надеждой улыбнулся.

Абигайль опустила фляжку в корзину и захлопала в ладоши.

— Отлично сыграно. Я почти тебе поверила, если бы не упоминание о гусином пухе. — Она подняла с земли корзинку. — А теперь поможешь мне сложить одеяло?

Уоллингфорд взял из ее рук корзинку, поставил на траву, а потом принялся складывать одеяло. Сейчас, когда он пребывал в состоянии крайнего возбуждения, любое занятие и тем более физические упражнения были даже полезны. За последние несколько месяцев он научился укрощать постоянно одолевающее желание. Научился отвлекаться от этого состояния с помощью какого-нибудь дела. Например, с помощью плавания на озера, когда нужно просто продолжать грести, ибо ничего другого не остается. Он научился управлять желанием и получать удовольствие не от поспешного совокупления, а от предвкушения, прикосновений и взглядов, от самой Абигайль.

А от нее не было никакой помощи. Она просто не понимала, в чем дело.

— Не понимаю, Уоллингфорд, — сказала она, пробираясь рядом с ним между деревьями. Ведь они ушли очень далеко, на другой берег озера, как делали это каждый день, чтобы остаться наедине. — Мы не в Лондоне с его нормами морали. Я очень хочу оказаться с тобой в постели. И ты тоже. Так чего же, черт возьми, мы ждем?

Уоллингфорд улыбнулся:

— Ты никогда не слышала о добродетели самоограничения?

— Да что ты об этом знаешь? Я уверена, ты ни разу не пытался в чем-то себя ограничить.

— Кажется, ты сердишься, дорогая.

— Да, я сержусь. — Абигайль остановилась и повернулась к герцогу. — Ты спал с дюжинами женщин. Почему отказываешься со мной?

Ну и как ответить на это? Герцог повесил корзину на руку и коснулся волос Абигайль.

— Ты знаешь ответ на свой вопрос.

Она ударила его по руке.

— Ах да, этот скучный и смешной запрет на соблазнение девственниц. Или, вернее, девственниц благородного происхождения, ибо я считаю, что вы, джентльмены, не испытываете угрызений совести, когда речь идет о тех леди, которых некому защитить.

— Это неправда. Я никогда… — Уоллингфорд нахмурился. — В любом случае угрызения совести здесь ни при чем. Дело в…

Абигайль повернулась и пошла дальше.

— Традициях? Сомнениях?

— Господи, нет. В желании, чтобы все было по-другому… — Последние слова Уоллингфорд произнес еле слышно, как если бы разговаривал сам собой.

— В чем?

— В той сентиментальной чепухе, которую ты так презираешь. Расскажи-ка мне о солнцестоянии. — Уоллингфорд вновь взял корзину в руку.

— О, это будет чудесно! Ты обязательно должен прийти. Я серьезно. Будет костюмированный бал, танцы. Придут жители деревни. Лилибет, Александра и я будем одеты официантками…

— Официантками?

— По словам Морини, это традиция. Леди, проживающие в замке, в праздник летнего солнцестояния наряжаются служанками. Конечно же, нужно все организовать.

Абигайль продолжала болтать о пасте с соусом из анчоусов и о местном оркестре, но Уоллингфорд потерял способность воспринимать какую-либо иную информацию, услышав слово «официантка». Воображение его разыгралось не на шутку. Он сразу же представил Абигайль в платье с глубоким декольте, почти обнажающим полную грудь, и — о милостивый Боже! — в фартучке и с подносом изысканных кушаний в руках. До его слуха донеслись слова «оливки», «начинка» и «труба», но он мысленно стаскивал с Абигайль платье и поэтому совершенно забыл о том, где находится. Лишь удар тычок и сопровождающий его возмущенный голос вернули его к действительности.

— Я говорю, Уоллингфорд, ты пойдешь со мной?

— О да, оркестр, трубы. Ужасно весело.

Интересно, в какой момент праздника появится этот самый оркестр с его трубами? Успеет ли он увлечь Абигайль в укромный уголок и заставить потчевать оливками лишь его одного? Интересно, будет ли на ней маска? Герцог судорожно сглотнул.

— Трубы? Да ты совсем меня не слушаешь, Уоллингфорд. Я говорила о значимости такого события, как летнее солнцестояние.

— Солнцестояние, конечно. Самый долгий день в году. Я считаю, это причина для праздника.

— Для замка это действительно праздник. Это волшебная ночь. Ее называют ночью любовников. Мы с Морини так долго готовились. На этот раз все получится, я уверена.

Сочетание «ночь любовников» возымело на герцога точно такой же эффект, как слово «официантка», и его воображение хотело уже разыграться с новой силой, когда что-то в словах Абигайль привлекло внимание.

Покачав головой, он спросил:

— Что ты сказала?

— Я говорила о подготовке. Ты даже себе не представляешь…

— Ты сказала: «На этот раз». Словно были и другие.

— В самом деле? Ты же знаешь, что я постоянно несу чушь, Уоллингфорд. Так что не обращай внимания.

Абигайль пошла чуть быстрее, оставив его позади. Единственная нижняя юбка взлетала и обвивала ее стройные лодыжки, которые время от времени представали перед взглядом герцога.

Уоллингфорд вновь покачал головой:

— Нет, Абигайль Харвуд, в твоей болтовне зачастую кроется самая суть. — Уоллингфорд догнал ее и зашагал рядом. — Ну-ка рассказывай, что ты задумала?

— Вовсе ничего. Так, глупость. Как думаешь, Филиппу нужна маска? Не знаю, будет ли у меня время…

— Абигайль! — проревел Уоллингфорд, хватая ее за руку.

Она попыталась вывернуться, но герцог вовремя поймал ее, так что она оказалась между его руками, бросил корзину на землю. По щекам Абигайль разлился румянец, который вполне мог быть следствием ее попыток вырваться.

— Расскажи мне о празднике летнего солнцестояния, — сладко протянул Уоллингфорд.

Абигайль опустила глаза и посмотрела на расстилающуюся под их ногами траву. Несмотря на ранний час, было тепло, а начинавшее припекать солнце обещало жару во второй половине дня. На верхней губе Абигайль блестели крохотные капельки пота.

— Я уже тебе рассказывала. Это волшебная ночь, ночь любовников. Я надеялась… — Она подняла руку и коснулась ими сюртука Уоллингфорда. — Ты и я… Не заставляй меня умолять…

— Абигайль!

— Я знаю, ты не прикасался ко мне. Знаю, что ты пытаешься вести себя благородно, доказать, что способен сдержаться. Я уважаю эти твои стремления, но видишь ли… — Абигайль подняла наконец горящие страстным желанием глаза. — Тебе необязательно продолжать в том же духе. Я не дебютантка, не обычная девушка, мечтающая о замужестве. Я никогда этого не хотела, и тебе это известно. Я не жду никаких обещаний и уж тем более помолвки. Я обожаю тебя, ты об этом знаешь. И сейчас это чувство стало еще сильнее. Мне так хочется верить, что я тебе небезразлична. Я хочу узнать тебя, каждый дюйм твоего тела и души. И не нужно сдержанности и обещаний. Просто мужчина и женщина, которые… которые нравятся друг другу и которые… — Абигайль топнула ногой. — О, прошу, не заставляй меня продолжать, скажи же что-нибудь!

Уоллингфорд не в силах был говорить, лишь пробормотал что-то, какие-то нежности, и поцеловал Абигайль в лоб. По крайней мере так он мог избежать ее умоляющего взгляда.

— Ты знаешь, что я невинна, — прошептала Абигайль. — И я всем сердцем желаю, чтобы ты стал моим первым мужчиной. Неужели ты мне откажешь?

Когда Уоллингфорд обрел наконец способность говорить, голос его зазвучал хрипло.

— Не первый мужчина, Абигайль. — Он снова коснулся губами ее лба. — Единственный.

— Не говори так.

— Я буду говорить то, что мне, черт возьми, хочется, мисс Харвуд! Я не для того сдерживал себя все эти месяцы, чтобы потом наброситься на тебя в разгар деревенской вакханалии…

— В таком случае когда же?

— В нашу первую брачную ночь! — отрезал Уоллингфорд.

— В нашу — что? — Абигайль отскочила в сторону.

— Нашу брачную ночь! Не делай вид, будто удивлена. И не говори, что подобная мысль не приходила тебе в голову. — Уоллингфорд произносил эти слова, а самодовольный внутренний голос нашептывал ему, что он сделал самое ужасное предложение руки и сердца за всю историю романтической любви.

Уоллингфорд, конечно же, винил в этом Абигайль. Эта женщина смогла бы свести с ума самого Черного Принца .

— Эта мысль не приходила мне в голову! Ни на секунду! О чем ты только думаешь, Уоллингфорд? Из меня получится самая ужасная герцогиня на свете. Я постоянно буду ставить тебя в неловкое положение. И уже к Рождеству все проклятое аристократическое общество Лондона будет лежать в руинах!

— Ради всего святого, Абигайль! Я только что сделал тебе предложение.

— А я предложила тебе свою невинность.

— Эти две вещи неразрывно связаны.

— В отношении меня! Но ведь ты совсем другое дело, не так ли?

Уоллингфорд всплеснул руками:

— Я думал, истории о моем беспутном прошлом пойдут на пользу. Ведь ты сама сказала: чем больше опыта, тем лучше.

— Так и есть! Мне все равно, со сколькими женщинами ты спал. А вот тебе нужно непременно жениться на девственнице. И если бы не моя девственность, которая так чертовски важна для тебя, ты никогда не подумал бы о браке, давно уже переспал бы со мной и забыл об этом.

Ярость застила глаза Уоллингфорду, от чего раскрасневшееся от возмущения лицо напротив превратилось в размытое пятно.

— Да как же я могу забыть тебя, — процедил он сквозь зубы, — когда ты со своими проклятыми родственницами не собираешься уезжать из замка?

В воздухе разлилась тишина. Только в виноградниках прозвучал напевный голос какого-то итальянца. Ему ответили, а потом раздался смех.

— О! — вымолвила наконец Абигайль, топнула ногой и уже открыла рот, чтобы сказать какую-нибудь колкость в своей привычной манере, однако ничего не получилось. — О! — вновь разочарованно повторила она и решительно направилась в сторону замка.

Потом остановилась, вернулась, пнула ногой корзинку для пикника прямо на глазах у ошеломленного Уоллингфорда и пошла прочь, гордо вздернув маленький подбородок.

— Он осел, Морини! Самый большой осел из тех, что я знала. — Абигайль яростно воткнула в свою маску еще одно перо.

— Синьор герцог — осел? — Экономка ошеломленно посмотрела на молодую английскую леди.

— Я хотела сказать, что он ведет себя как настоящий осел, упрямый, — она мстительно воткнула в маску очередное перо, — глупый, — затем ударила по столу кулаком, — неучтивый осел!

— Он вас обидел?

— Да, он меня обидел! Он сделал мне предложение! — сказала Абигайль таким тоном, словно герцог предложил ей испорченный сыр.

Синьора Морини хлопнула в перепачканные мукой ладони, отчего стоящие рядом служанки сразу же начали чихать.

— Какая чудесная новость! Чудесная! Наконец-то проклятие будет снято!

Абигайль отложила готовую маску в сторону и взялась за другую. Она сидела за кухонным столом и пыталась совершить невозможное — украсить оставшиеся маски до того, как начнется праздник, — в то время как синьора Морини и ее помощницы готовили угощение.

— Проклятие не будет снято, — сказала Абигайль, рассматривая очередную маску. Она решила, что теперь их стоит украшать блестками, потому что от перьев она уже порядком устала. — Я каждый день говорила, что дружба между мной и герцогом не имеет никакого отношения к вашему проклятию. Это совершенно разные вещи. Мы должны сосредоточить внимание на других обитателях замка, которые, к счастью для вас, так безумно влюбились друг в друга, что с их помощью можно превратить в хороших людей целую тысячу неисправимых английских джентльменов. И я уверена, что сегодняшний праздник лишь поспособствует этому.

— Но вы и герцог, синьорина! Это так романтично! Он так вас любит. — Экономка перестала замешивать тесто и мечтательно закатила глаза.

— Уверяю вас, Морини, как уверяла и раньше: герцог Уоллингфорд не способен на всепоглощающую искреннюю любовь. Мне он ужасно нравится, и я всем сердцем желаю, чтобы он отказался от своего смехотворного обета целомудрия хотя бы на одну ночь…

С губ одной из молодых служанок сорвался вздох, и Абигайль бросила на нее настороженный взгляд. Очевидно, девушка стала понимать английский язык достаточно хорошо.

— А еще я верю, что в его душе очень много добра. Ну, или по крайней мере благих намерений. Только я…

Голос Абигайль сорвался. Блестки слились перед ее глазами в одно переливающееся пятно. И вновь в памяти возникла та волшебная ночь в персиковом саду, когда она наконец увидела настоящего Уоллингфорда и заглянула в его драгоценную душу. Они были так идеально близки в те несколько часов на берегу озера, закутанные в одеяло и освещенные луной. А потом, когда они ежедневно проводили вместе по несколько часов, читали и смеялись, она так и не смогла больше пережить этого ощущения физического единения, этого слияния в одно прекрасное целое. О Господи! Как же она хотела этого! Каждую ночь она лежала в постели без сна, сгорая от желания. Сила его была такова, что всякий раз слезы начинали струиться из глаз. Она жаждала не столько плотского единения, которое представлялось ей довольно смутным, сколько душевной близости и родства. Уоллингфорду никогда не стать ее преданным и верным любовником. Он просто не создан для этого, как и любой племенной жеребец. Но она могла, по крайней мере хотя бы один раз, насладиться безупречным актом единения с ним.

Если только Уоллингфорд ей это позволит.

— Он так вас любит, — вновь повторила Морини, разминая тесто.

Абигайль поднялась со стула.

— Масок слишком много для меня одной, — заявила она. — Наверное, нужно позвать кого-нибудь на помощь.

— Синьорина! — крикнула ей вдогонку синьора Морини. — Вы не забыли о планах на сегодняшний вечер?

— Не беспокойтесь, Морини, — ответила Абигайль, взявшись рукой за дверь. — Я останусь вашей преданной соратницей. Но только в отношении других.

— Конечно, синьорина. — Экономка вновь сосредоточила внимание на тесте. — Как скажете.