Глава 9
Ник редко думал о том дне, когда потерял надежду завоевать ее. Как повествуют истории о романтических разочарованиях, вероятно, это был один из самых прозаических дней. Никто не стал бы покупать билеты, чтобы посмотреть об этом в сценической постановке.
Он перевернулся в постели на другой бок. Сон по-прежнему не шел. Частично из-за досадной эрекции.
Частично из-за того, что происшедшее сегодня на рауте пробудило в нем воспоминания о глупых юношеских надеждах и ошибках, в частности, о том, как все позорно завершилось.
Он посещал дом на Гауэр-стрит еще месяц или что-то около того, но уже чувствовал твердую уверенность в своих чувствах к барышне, которую практически не знал. При этой мысли Ник поморщился. Но все именно так и обстояло. Ему было двадцать шесть лет, и он был очарован ее красотой. К его восхищению, несомненно, примешивалось чувство почтения к ее отцу и уважение к семье в целом. В этот период жизни он не мог представить ничего прекраснее женитьбы на дочери барристера, благовоспитанной и внешне привлекательной, чьи родители будут рады видеть его женихом дочери.
Ник всегда бережно относился к деньгам, но в то утро раскошелился на розы. Большой букет желтых роз. Он обошел четыре цветочные лавки, прежде чем нашел именно тот оттенок, напоминавший цвет ее волос. Он сочинил ей записку и переписал ее своим лучшим почерком на безукоризненный листок бумаги, выразив добрые чувства к ней и намекнув на надежды, которые испытывает, приходя в их дом. Ему пришлось изрядно покорпеть над запиской, прежде чем он достиг оптимального баланса между искренностью и осторожностью: чтобы девушка уловила его намек и в то же время не испытала смущения в том случае, если его ухаживания нежеланны.
Он был не таким уж самонадеянным и сознавал возможность неудачи. Но по мере того, как он продвигался по Гауэр-стрит с розами в руке, получая одобрительные улыбки прохожих, у которых вызывал симпатию молодой человек, идущий на свидание, эта возможность все больше удалялась, отодвинутая невероятно возросшей надеждой почти на границу с невозможностью.
Надежда… Ник снова повернулся, приподняв простыни, чтобы избежать излишнего трения. Но почему он не мог надеяться в те дни? Он был красивым молодым человеком из хорошей семьи, с яркой перспективой на будущее. Она оказывала ему знаки внимания, давая понять, что симпатизирует ему. Только позже сумел он заметить, что она ко всем гостям мужского пола относится с живым участием.
Удар топора оказался быстр, вероятно, из соображений милосердия. Все четыре мисс Уэстбрук находились в гостиной, когда он появился с букетом. Глаза мисс Уэстбрук мгновенно сосредоточились на цветах. Дождавшись его улыбки и первого шага в ее сторону, она тут же вскочила, сказав что-то о том, как прелестны розы и как мило со стороны мистера Блэкшира принести им цветы. И прежде чем он успел придумать, как тактично поправить ее, она вынула из букета записку и передала ему с таким видом, как будто он забыл какую-то свою бумагу, случайно застрявшую в цветах.
Растерянность даже не оставила места для обиды.
— Как досадно, не правда ли, иметь дело с плохой бумагой?
Досадно. Потом она добавила еще что-то о том, что когда выйдет замуж за джентльмена с положением и богатством, у нее будет бумага исключительно высшего качества для любой корреспонденции. К тому времени, когда она завершила тираду, его растерянность сменилась вполне определенным унижением. Он и не догадывался, что его бумаге не хватает благородного качества. Переписать свою записку на чистый листок было редкой экстравагантностью для человека его достатка и привычек. Он очень гордился полученным результатом.
Ник тотчас отправился домой и бросил записку в огонь. Потом, когда нашел в себе силы снова навещать семью, он обнаружил, что способен завести с ней дружеские отношения, и, в конце концов, преодолел смущение. С того дня он больше никогда не позволял себе мечтать о ней.
Было бы глупо предаваться фантазиям о женщине, которая ясно выразила отсутствие интереса к его персоне. Для этого нужно совсем не иметь гордости.
«Я не жалею, что это случилось, Ник». Он закрыл глаза, гоня прочь воспоминания. С того момента, как она вышла из темной комнаты, эти слова, ее пылкий голос, которым она произнесла их, затмевали все остальные мысли, как трущийся о ноги кот, требующий внимания.
«Я не жалею». Говоря это, она была воплощением страсти. Абсолютно уверенная в себе, без малейшего намека на стыд.
Ник провел ладонью по животу. Мышцы были твердыми от напряжения, от разыгравшегося голода. Что ж поделать, видно, с этой женщиной у него ничего не получится.
Она была не единственной особой, уверенной в себе и лишенной каких-либо предрассудков. Ник близко знал немало таких. Придется навестить одну из них. Но это было так давно. В этом как раз и состояла проблема.
Ник открыл глаза и уставился в потолок. Отправляясь в постель, он зажег свечу, чтобы почитать, но не прочитал ни слова.
Господи, как она вздохнула, когда он коснулся кончиками пальцев ее затылка! Интересно, что могла она позволить ему сделать, опьяненная плотским удовольствием, с притупленным темнотой чувством стыда? Что, если бы его пальцы спустились вниз, повторяя форму позвонков, что, если бы пробежались по ключицам или забрались под корсаж? Ласковое прикосновение к шее — ничто по сравнению с тем, что он мог бы ей дать, располагай временем и ее согласием.
Его ладонь на животе вспотела, и пальцы поползли вниз по волосной дорожке, начинавшейся от пупка. Ее реакция на него сегодня ясно дала понять, что она заинтересована в нем, и это представляло собой реальную проблему. Какие уж тут фантазии вокруг недосягаемой фарфоровой принцессы! Время тоски прошло. Теперь у него имелись воспоминания и ясное представление о том, какая она на ощупь, на вкус и на слух. Две минуты работы, подпитываемой воспоминаниями, и он сможет уснуть.
Но Ник остановил себя. Нельзя этому поддаваться. Поцелуй был единственным с его стороны промахом, о чем он сожалел и в чем признался ей. Теперь ему надлежало держаться так, чтобы доказать правоту своих слов. Не стоило пестовать в себе чувства, которые могут помешать ему смириться с ее браком с маркизом, лордом Баркли, лордом Джоном, Глядящим на Звезды Чучелом, или кого там она заманит в свои сети.
Ник отбросил одеяло и, вскочив с кровати, схватил с ночного столика свечу. Вода в кувшине наверняка уже давно остыла. Плеснув немного в тазик, он намочил полотенце и, задрав ночную рубаху, приложил его к причинному месту. От шока холода Ник заскрипел зубами. Так тебе и надо, если не владеешь собой.
Но холодная вода сделала свое дело. Десять секунд холодного компресса, и его жар спал. Теперь, по крайней мере, когда он в другой раз увидится с мисс Уэстбрук, к неловкости общих воспоминаний не добавится неловкость греха, совершенного в одиночестве.
Не говоря уже о встрече с ее родителями. Боже. Ник отпустил подол рубахи и бросил полотенце в таз. Фарфор отозвался мокрым шлепком. К эффекту холодной воды можно было и не прибегать. Убить всякий пыл хватило бы одних укоров совести, что подорвал доверие Уэстбруков, что, воспользовавшись ситуацией, дурно поступил с их дочерью, от чего должен был ее защитить.
Хорошо еще, что они наверняка ничего не узнают. Он никогда никому об этом не обмолвится, да и мисс Уэстбрук, которой было что терять, наверняка сохранит случившееся в тайне. В присутствии других людей, а они отныне никогда не должны оставаться наедине, они будут вести себя как ни в чем не бывало. Потом, если повезет, воспоминания об инциденте с течением времени и вовсе выветрятся из их памяти.
Мистер Блэкшир оказался прав в своем предвидении. Кейт и в самом деле испытывала сожаление. От кончиков волос до кончиков ногтей она вся истерзалась. Зачем, зачем она вела себя столь беспечно в тот злополучный вечер?
Нет. Кейт сжала руки в кулаки и стиснула зубы, уставившись в темноту комнаты. «Беспечно» характеризовало происшедшее как случайность по недосмотру. Как будто леди Харрингдон поручила ей присмотреть за спаниелем, а она отвернулась, забыв о поручении, и собачка сбежала. Беспечность — это вопрос халатности, а не умышленного проступка.
Но она-то знала, что дело обстояло совсем не так. Она позволила событиям выйти из-под контроля, поддалась наплыву непрошеных чувств.
Раскаивается ли она? Безусловно. Но это какое-то половинчатое раскаяние, если она принимает на себя только часть вины. Кейт разжала пальцы и снова их стиснула.
Это он взял в ладони ее лицо, он поднес свой рот к ее губам. Это он целовал, а ее целовали. Но между первым дружеским прикосновением его рта к ее лбу и жгучим контактом губ прошло достаточно времени, чтобы она могла остановить его, поставить на место.
Нет, все обстояло не так. Он не рассчитывал, что этот поцелуй в лоб будет иметь продолжение. Он не имел ни намерений, ни планов, которые ей следовало бы пресечь. Он бы ждал с сердечным целомудрием, когда она сможет встать на ноги, если бы она не затаила дыхание и не подняла к нему лицо, вынудив его каким-то непостижимым образом еще раз прижаться к ней губами.
Мельчайшие детали воспоминаний шершнями наводнили ее память. Ее хриплый развратный вздох. «Я не жалею, что это случилось, Ник». Неловкая горячность, с которой она схватила его за руки и припала к его губам своими. Его искреннее сожаление, высказанное вслух в тот момент, когда все ее существо еще жаждало его прикосновений. Длинный путь назад через бальный зал в полной уверенности, что ее глаза, ее щеки, ее губы являются откровенным признанием любому стороннему наблюдателю в том, чем она занималась.
Кейт поднесла руки к лицу, чтобы защититься от тягостных воспоминаний, и испустила долгий прерывистый вздох.
— Господи, что это? — Голос Виолы напугал ее до смерти. — С таким же успехом ты могла бы скакать на моем матрасе, не думая о том, что, возможно, я сплю.
— Прости. Я не хотела тебя потревожить. Я думала, ты спишь.
Сестра и вправду спала, когда Кейт вернулась в начале пятого утра. Только мама ждала ее, чтобы убедиться, что дочь благополучно прибыла домой, и не расспрашивала о подробностях вечера, за что ей спасибо.
— Да, я спала, но уже не сплю. — В темноте послышался зевок. — Что-то случилось? Леди Харрингдон заставила тебя идти на три шага позади нее или запретила с кем-либо разговаривать? Или, может, смотреть людям в глаза?
— Нет. Ты к ней очень несправедлива. Она проявила ко мне большое внимание.
— Тогда что тебя так расстроило? Ты все время вертишься, как будто твои простыни усыпаны крошками.
Кейт медленно убрала руки от лица. Темнота, как она убедилась сегодня на собственном опыте, имела свойство представлять безрассудные поступки разумными. Внезапно темнота предложила ей: расскажи все сестре. Почему бы и нет?
Она слышала в тишине комнаты собственное дыхание. Почти ощущала биение своего сердца.
Когда Кейт вернулась в бальный зал, у нее было такое чувство, как будто она смотрит на гостей и все происходящее сквозь стекло в паутине трещин. Скромность, которой она поразила леди Харрингдон, была всего лишь обманом и сплошным лицедейством. Миссис Смит, знай правду, не позволила бы больше своей дочери разговаривать с мисс Уэстбрук. В начале вечера ей казалось, что она, наконец, нашла свое место среди людей, которые говорили на ее языке, но под конец ощутила себя совершенно одинокой. Недостойной. Лишенной возможности входить в это общество из-за своего распутного поступка и вытекавшей из него невольной секретности.
— Кейт? — Виола села. Раздражение в ее голосе сменилось сестринской озабоченностью. — В чем дело? Что случилось?
И вдруг Кейт вновь ощутила всю полноту своей ответственности как единственной в доме, кто оценивает свои поступки по тому, как они могут способствовать или препятствовать доброму имени семьи, как могут сказаться на благополучии младших сестер.
Вернее, она оценивала так свои поступки раньше. Она всегда помнила, что главное — семья. Но теперь зашаталась под этим грузом ответственности и получила возможность снять его с себя, по крайней мере на время откровенного разговора с сестрой.
— Я целовалась, — произнесла она очень тихо, зажав в кулаках одеяло. — Сегодня на вечере.
— Что? — Шепот Виолы прорезал комнату, как стрела воздух. — Как это могло случиться? Как ты могла позволить мужчине увести себя в уединенное место после папиного предупреждения? Где находился мистер Блэкшир, который должен был уберечь тебя от этого?
Они не могли вести этот разговор через комнату, хотя их кровати разделяло совсем небольшое расстояние. Выскользнув из-под одеяла и перебежав по ковру, Кейт забралась в постель к сестре. У нее было такое чувство, будто она ступила в воду, глубины которой не знала. Девушка сжала рот, чтобы еще немного сохранить свой секрет в тайне, потом заговорила:
— Мистер Блэкшир был в это время там.
Темнота не позволила ей увидеть выражение лица Виолы, но она с легкостью представила, как тень осознания расходится по нему, как круги по воде от брошенного в спокойное озеро камня. Прошло несколько секунд, прежде чем первый круг достиг берега понимания ее сестры.
— Мистер Блэкшир?
Кейт не могла упрекнуть Виолу в недоверчивости, прозвучавшей в ее приглушенном тоне. История и впрямь представлялась абсурдной, почти невероятной.
Внезапно ее осенило, что она могла бы уклониться от правды, но не сумела придумать никакой более или менее правдоподобной лжи. Кейт сделала глубокий вдох.
— Да. Мистер Блэкшир.
Ви, до сих пор сидевшая, медленно сползла на подушки. Когда были маленькими, они спали в одной постели. И теперь знакомое присутствие сестры, ее широко расставленные локти действовали успокаивающе.
— От него я такого не ожидала. — Несмотря на значение слов, ее тон уже не был таким уже недоверчивым, хотя теперь в нем появились нотки удивления, граничащие со страхом. — Он всегда вел себя у нас как образец чести и уважения. Мне бы никогда не пришло в голову, что он способен воспользоваться доверием леди в своих низменных интересах.
— Он не воспользовался. Это было не совсем так. — Объяснение застряло у Кейт в горле. Ей пришлось сглотнуть, чтобы начать заново: — Он не такой. Он не воспользовался.
— Я не понимаю. Тебя поцеловал мистер Блэкшир?
— Да. Но он не должен был этого делать. Он сам в этом признался. Он ничего такого заранее не планировал. Просто отвел меня в сторону, чтобы поговорить кое о чем с глазу на глаз, и нас чуть не обнаружили. Иначе случился бы скандал. И этот страх, что нас увидят… а потом облегчение, что опасность миновала… — Слова были бессильны передать то, что они пережили. — Я дрожала и была на грани обморока. Он подхватил меня под локти, чтобы поддержать, когда у меня подогнулись колени. И тогда мы оказались совсем близко друг от друга. И было темно.
— Он отвел тебя в сторону, чтобы поговорить с глазу на глаз в темноте? — поинтересовалась Виола, как одержимый барристер, ухватившийся за подробности, подтверждавшие самые мрачные предположения.
— Он ничего такого не замышлял, — ответила Кейт, как самый упрямый свидетель, упорно повторяющий одну и ту же версию, потому что она и есть правда. — Я уверена в этом до глубины души.
Возникла короткая пауза, в течение которой Виола размышляла над убежденностью сестры и, возможно, анализировала собственный опыт общения с мистером Блэкширом для сбора дополнительных доказательств. Наконец она бросила все на одну чашу весов, оставив на другой голый факт его проступка.
— Очень хорошо, но это его не извиняет. Поддаться страсти в силу возникающих обстоятельств, возможно, не так подло, как действовать по заранее обдуманному плану, но все равно возмутительно. Я не могу уважать человека, который до такой степени не в состоянии владеть собой, что навязывает леди свои знаки внимания, даже если оскорбление ограничивается поцелуем.
— Виола. — В ее признании настал решающий момент. Шаг в глубину. И все же Кейт ощутила странное спокойствие. — Не было никакого оскорбления. И он мне ничего не навязывал. Если его поведение возмутительно, то и мое тоже.
— Я тебя не понимаю. — Ви повернулась на бок, как будто могла в темноте разглядеть сестру.
— Я хотела, чтобы он поцеловал меня. Сомневаюсь, чтобы он позволил себе это, если бы не почувствовал, что я этого хочу. И я не остановила его ни вначале, ни потом. Он первый остановился и сказал, что мы не должны были этого делать.
— Кейт! — Голос Ви взвился возмущенным шепотом, и она приподнялась на локте. — Ты влюбилась в него?
— Трудно сказать. Мы давно его знаем. Наверно, если бы я могла в него по-настоящему влюбиться, то не ждала бы столько времени.
Она и сама спрашивала себя об этом в карете леди Харрингдон, когда ехала домой.
— Да, это непохоже на то… когда люди влюбляются. — Вздох матраса подтвердил, что Виола снова легла на подушки. — Папа говорит, что когда впервые увидел маму, то его словно молния пронзила.
— Да. — Так, во всяком случае, рассказывают о том, как возникает любовь. — Но у нее все обстояло иначе.
— Нет. Она полюбила его, когда узнала. — Сестры так часто слышали эту историю, что могли бы пересказать слово в слово. — Но это заняло несколько недель или месяцев, самое большее. А ты знаешь мистера Блэкшира гораздо дольше.
— Вот видишь? Так что о любви говорить не приходится. К тому же, будь я влюблена, разве стала бы сомневаться в этом?
Над этим вопросом больше всего она ломала голову, когда пришла к выводу, что не влюблена. «Потому что я распутная», — пришел в голову первый постыдный ответ, самоосуждение, постигшее ее, едва ступила на террасу, возвращаясь в бальный зал.
Однако чем больше Кейт рассуждала на эту тему, тем менее убедительным представлялся ей этот ответ. Да и ее сестру подобное заявление вряд ли удовлетворит. Она потребует доказательств и подробностей.
— Я начинаю думать, Виола, что в наших познаниях о любви имеются существенные пробелы. — Распутное поведение? Возможно. В этом содержится часть правды. — Я всегда считала, что целовать — это удел мужчины, а удел женщины — позволить ему это или отказать. Мужчина ищет благосклонности женщины, а женщина идет навстречу, порой ради любви. Но никто мне никогда не говорил, что у меня может возникнуть желание целоваться ради самого поцелуя. Теперь не знаю, что и думать.
Кейт почти услышала, как ее сестра задумалась над этой неожиданной мыслью.
— Хочешь сказать… что тебе было приятно, — произнесла Виола некоторое время спустя.
— Приятно, как приятны, вероятно, в моем представлении крепкие напитки. — Кейт хотелось рассказать сестре все в подробностях: о пьянящем воздействии его близости, о воздушном скольжении его губ по ее губам, о ярко выраженных свидетельствах его радости, о подушечках его пальцев на ее затылке. Но она уже и так немного предала мистера Блэкшира, рассказав о том, о чем, наверное, можно было и умолчать. Так пусть хоть это останется между ними. — И так же затмевают сознание, как алкоголь.
Если бы он попытался пойти дальше поцелуя, то я не уверена, что стала бы препятствовать этому.
— И даже позволила бы ему себя обесчестить? Зная, что может появиться ребенок?
Голос Виолы от изумления стал совсем тонким.
— Наверное, я все-таки вспомнила бы о возможных последствиях и вовремя остановилась бы. Но я и так рисковала, целуясь с ним в таком месте, где нас могли застать. Я ничего не соображала. И мне стыдно в этом признаться. Но это правда. — В голове Кейт промелькнула мысль: какое хорошее выражение — «снять с себя груз». Вот она и призналась в своем темном позоре и теперь чувствовала себя гораздо легче, словно и в самом деле сняла груз с плеч и груди. — Я тебя шокировала?
— Немного. По меньшей мере удивила. — Ви говорила медленно, так у нее всегда происходило, когда некий механизм в ее голове начинал усердно крутиться. — И с какой стати мне удивляться? Мужчины часто теряют разум, когда поддаются страсти, — не об этом ли нас предупреждают, когда говорят, чтобы мы не оставались с ними наедине? Не на этой ли фантазии строят свои многочисленные романы писатели вроде мистера Ричардсона? — Тогда с какой стати у женщин должно быть все иначе?
Слава богу, что ее обычно непримиримая сестра так быстро справилась с шоком, оставила стыд и начала облекать полученный опыт в новую форму для одной из своих теорий. Кейт улыбнулась в темноте и натянула одеяло до подбородка.
— Может быть, поэтому мне никогда не нравились романы мистера Ричардсона. Наверно, я всегда подозревала, что они полны лжи.
— Думаю, наш пол ввели в огромное заблуждение. Ричардсон — лишь один из неисчислимой армии шарлатанов. В этом виноваты матери каждой девушки, если они открыто не говорят с дочерьми на тему плотского наслаждения и страсти. Неподготовленная девушка оказавшись в такой ситуации, как ты сегодня, может с легкостью пасть жертвой обстоятельств.
— Но я не могу судить сурово молчаливых матерей. — Посреди этой мысли Кейт зевнула. Теперь, когда она сделала свое признание и получила прощение от греха распутства, к ней пришла теплая, приятная сонливость. — Я уверена, что они опасаются посеять там где его до сих пор не существовало.
— Тогда я должна сделать то, чего не делают они. Вооружить юных леди правдивой и достоверной информацией. Думаю, в отдельной брошюре. Затем я перепишу главу о падших женщинах.
— Виола выдержала паузу. — Еще мне, очевидно, придется пересмотреть свои взгляды на тему физической неприкосновенности девушек.
— Я рада, что поделилась с тобой, Виола.
Эти несколько слов заменили ей дюжину других. «Спасибо за понимание того, что со мной произошло. Спасибо, что выслушала. Спасибо, что ты единственная из всех женщин, кого я знаю, кто, выслушав мою историю, не нашел причины меня упрекать».
— Я тоже. — Ви повернулась на другой бок, утащив за собой большую часть одеяла, что было свойственно ей в ранней юности. — Иначе я бы не смогла узнать правду о поцелуях, а теперь мне есть о чем подумать и написать.
Кейт осталась в постели сестры. Спать с ней, как в детстве, прижавшись друг к другу, было настоящим утешением. Она почти поверила, что она еще маленькая и невинная.
В ожидании прихода сна ее дыхание стало медленным и ровным. Будущая встреча с мистером Блэкширом представлялась непростым испытанием. Она смутно сознавала это даже в свете оправдательных речей Виолы. Эта перспектива будоражила мысли, отвлекая от сна. Как же ей вести себя в новых обстоятельствах? Есть над чем подумать.
* * *
Все три дня, что прошли с момента того события, он не переставал размышлять, что нужно сделать, чтобы Кейт не испытывала неловкости. Чтобы убедить ее, что между ними ничего не изменится; что во всем виноват он один; что он уже забыл обо всем, особенно о ее словах: «Я не жалею о случившемся, Ник».
Вероятно, она тоже над этим размышляла и решила скрыться за маской гостеприимства, веселости, хорошего настроения. Видеть это было больно. Ему не хотелось заставлять ее притворяться.
Но вот он пожаловал в их дом впервые после обещания ее отцу оберегать девушку от посягательств беспринципных мужчин, и всё их общение друг с другом сводилось к обмену ничего не значащими фразами. Она сидела на диване рядом с мисс Виолой, занятая вышиванием, в то время как ее сестра читала книгу. Время от времени они прерывались, чтобы взглянуть на странные упражнения на другом конце гостиной у камина.
Хотя, вероятно, эти упражнения не выглядели для сестер такими уж странными. Нечто подобное они неоднократно наблюдали и прежде.
Ник сгибал и разгибал пальцы правой руки, отгоняя таким приемом прочь посторонние мысли.
— Готовы? — Он поднял свою бумагу, чтобы лорд Баркли мог прочитать, что там написано. — Тогда попытаемся еще раз.
Баркли наклонился, подхватил в обе руки по ведерку с углем и выпрямился. Набрал в грудь воздух и сосредоточился на бумаге.
— «Кровь разожгите, напрягите мышцы, свой нрав прикройте…» Господи, разница ощутимая.
— Вы чувствуете, как источник голоса опускается? — с легкостью донеслись слова миссис Уэстбрук через две комнаты и два дверных пролета, где она остановила свою царственную поступь. Ник для иллюстрации постучал пальцами по собственной грудной клетке и повернулся к ней лицом. — Здесь ваш природный источник речи, — продолжала она. — Если хотите, чтобы вас услышали на задних рядах без малейшего напряжения с вашей стороны, отсюда нужно и начинать. Тщательное произношение согласных выполнит остальную работу. — У нее в руках была трость, которой она произвела в воздухе изящный росчерк. — И не забывайте делать правильные вдохи. «Свой нрав прикройте…»
Баркли кивнул, облизнул губы и снова взглянул на страницу.
Свой нрав прикройте бешенства личиной!
Глазам придайте разъяренный блеск —
Пускай, как пушки, смотрят из глазниц;
Пускай над ними нависают брови,
Как выщербленный бурями утес
Над основанием своим, что гложет
Свирепый и нещадный океан.
Они повторяли речь уже седьмой раз. Баркли прошептывал ее, произносил разговорным тоном, артикулировал с зажатой винной пробкой в передних зубах. Ник подозревал, что все присутствующие в комнате уже могли бы повторить без запинки заключительные строки:
Сцепите зубы и раздуйте ноздри;
Дыханье придержите; словно лук.
Дух напрягите. — Рыцари, вперед!
В вас кровь отцов, испытанных в бою.
— Отлично, сэр. Полагаю, что мы теперь все готовы сорваться с места и броситься в атаку на врага, которого вы укажете.
Она, миссис Уэстбрук, и сама могла бы стать отличным полководцем. Ник хорошо помнил, какую гордость испытал первый раз, когда она его похвалила.
Вероятно, полная мера ее гнева произвела бы на него не менее сильное впечатление. И наверняка он прочувствовал бы его, как и гнев мистера Уэстбрука, если бы они узнали, что он посмел прикоснуться к их дочери.
Но куда хуже гнева стало бы их разочарование. «Я не сожалею о том, что случилось, Ник» было бы для него жалким утешением, если бы в результате своих действий он утратил их доброе расположение, которое ценил превыше всего.
Ник вновь сжал пальцы, чтобы прояснить мысли.
Баркли склонил голову в знак признательности за похвалу миссис Уэстбрук.
— Вы очень добры. Признаюсь, что все еще чувствую себя несколько нелепо, произнося эти великие слова. Я думал, что мы будем практиковаться на простых предложениях.
— Считайте, что вам повезло, лорд Баркли. — Мисс Уэстбрук буквально искрилась озорством, когда Ник повернулся к ней. Ее игла продолжала деловито мелькать. — Когда на вашем месте стоял мистер Блэкшир, мама заставила его произносить одну из речей Порции из сцены суда.
Барон, уловив ее настроение, вскинул брови и улыбнулся Нику.
— «По принуждению милость не действует»?
— Ничего подобного. — Миссис Уэстбрук сделала несколько шагов в соседнюю комнату; Ник слышал стук ее трости. — Если бы я назначила ему задание выучить эту затертую до дыр речь, ему пришлось бы вызубрить ее, чтобы проникнуться смыслом слов. То же было бы и с вами, если бы я велела вам прочесть речь о дне Святого Криспина. Я выбираю нечто такое, что требует от говорящего приложения некоторого количества энергии.
— Кроме того, все эти дела с милостью не пройдут в реальном зале суда. Ни один судья не станет опираться на милость. Это не юридическое понятие и, стало быть, не входит в их компетенцию. Такого рода педантизм греет сердце барристера.
Последнюю фразу Ник бросил через плечо с улыбкой, адресованной матери семейства Уэстбрук.
Нет, она не знала о его поступке. Он разумно полагал, что мисс Уэстбрук не станет рассказывать, и теперь убедился в этом. Дело было не в том, что миссис Уэстбрук не смогла бы притвориться, что ничего не знает, а в том, что не стала бы этого делать и сразу выложила бы ему все, что думает о его поведении.
— Если бы я была судьей, то непременно позволила бы говорить о милосердии, — высказала свое мнение мисс Виола, сердито глядя на Ника. — Как и барристер должен зачастую убеждать людей пересмотреть свое первоначальное видение событий, опираясь на милосердие. Почему нет? И лорд Баркли, я уверена, сумеет убедить членов парламента посмотреть на вещи со своей точки зрения.
Кейт сидела с опущенными ресницами, так как следила за работой своих пальцев, и только в конце подняла глаза на обоих мужчин и улыбнулась.
Барон улыбнулся в ответ.
Она нравилась ему. Это следовало ожидать. Он встретил ее во всем блеске на балу, когда она светилась от радости, и теперь, видя ее изысканные манеры в кругу семьи, не признающей условностей, куда судьбе было угодно ее поместить, он, несомненно, лишь утвердился в своем хорошем мнении, сложившемся на балу. Широкая улыбка на его лице сделала заметной перечеркнутую шрамом ямочку.
Отлично. Это был триумф. Но реакция барона на знакомство с семьей мисс Уэстбрук с легкостью могла бы выразиться и в нескрываемом разочаровании, что прелестная девушка, которую он встретил на рауте у Эстли, не относится к числу приемлемых невест. Но Ник рассчитывал на справедливость его суждений, и расчет, похоже, оправдался.
Как и расчет мисс Уэстбрук. В данном случае их цели совпадали.
Ник отступил на полшага назад и повернулся вполоборота к миссис Уэстбрук.
— Следует ли ему повторить все второй раз с ведрами, или можно оставить их в покое?
Уже без ведер Генрих V снова и снова понуждал своих людей к свирепости, а потом еще раз, обращая внимание на стратегические паузы и модуляцию слогов. Ник сохранял свою позицию, держа бумагу и вставляя время от времени свои предложения.
По его поведению она могла видеть, что он имел исключительно дружеские намерения, разве нет? За прошедшие после раута дни у него было достаточно времени, чтобы подумать о своем поведении с того момента, когда застал ее с лордом Джоном, и до того, как коснулся пальцами ее затылка. На ум приходили самые нелестные мотивации. Ревность. Зависть. Желание, над которым он был не властен. Продвижение ее интересов, связанных с другим мужчиной, наверняка было наилучшим способом доказать им обоим, что собственных видов на нее у него не было.
Ник повел плечом, которое стало уставать из-за неподвижной позы, которую приходилось сохранять, пока держал бумагу с монологом, и, воспользовавшись возможностью, взглянул на диван. Мисс Уэстбрук тотчас отвела взгляд и еще прилежнее сосредоточилась на вышивании.
Будь оно все проклято! Ему было невыносимо видеть, что она испытывает неловкость в его присутствии и вынуждена то притворяться, то вести себя не совсем естественно, избегая в любом случае встречаться с ним глазами. Им нужно было поговорить с глазу на глаз. Несмотря на твердое решение не видеться с ней наедине, Ник хотел улучить момент, чтобы побеседовать с ней без свидетелей. Быстрое и честное признание своей ошибки, поставившей обоих в неловкое положение, позволит им оставить случившееся позади и вернуться на дорогу дружбы, устраивавшей их обоих.
Упрямая гордость удерживала Кейт на диване. Чем больше ей хотелось проскользнуть незаметно вдоль стены до открытой двери на дальнем конце комнаты или отвернуть угол ковра и проползти под ним тем ярче делалась ее глупая улыбка и размашистее — упражнения с иглой и ниткой. Дважды она уколола палец, так что выступила кровь.
Кейт подняла глаза и обнаружила, что Ник перестал разминать плечо и вновь сосредоточился на речи и лорде Баркли.
А он всегда это делал? Двигал плечами, сгибал и разгибал пальцы, наклонял голову то, в одну, сторону то в другую? Наверняка. Но заметила она это только сейчас, потому что каждое его движение пробуждало воспоминание в ее мышцах и коже. Но как только ее шея напрягалась при виде упражнении его пальцев, и возникало ответное желание наклонить голову, как близкое соседство Виолы заставляло и подавлять подобные реакции тела. Ведь они уже все обсудили с сестрой.
Такова была цена, какую приходилось платить девушке за то, что поцеловала мужчину. Она отведала запретный плод и не могла уже не знать того, что узнала. Приходилось лишь надеяться, что со временем острота ощущений пропадет вместе с чувством неловкости, что позволит вновь смотреть на мистера Блэкшира с прежней невозмутимостью. Добрый друг, и только.
Лорд Баркли тем временем в который раз пережевывал текст сквозь «бешенства личину» и «свирепый и нещадный океан». Он тоже был славный малый. И красивый. Хотя, возможно, не самый красивый из присутствующих мужчин, но его улыбчивость, благородные манеры и несомненная мужественность сквозившая в его военной выправке, делали его бесспорным объектом дамского восхищения.
Он уже пришелся ей по нраву после ужина и танца в Крэнборн-Хаусе. Баркли вел непринужденную беседу в танце, отвечая на ее вопросы об истории дома, и вовсе не порывался флиртовать. Его сегодняшнее поведение, беспрекословное подчинение авторитету мамы, свидетельствовавшее об уважении, какое редко кто из титулованных особ мог выказать актрисе, лишь способствовали укреплению и без того хорошего мнения о бароне.
Это, и только это, и следовало ей замечать: достоинства мужчины с приставкой «лорд» к имени. Она отправилась на раут в дом Эстли с намерением завести как можно больше связей со знатными людьми. Несмотря на совершенные между делом ошибки, три дня спустя барон уже находился в ее гостиной, сердечный и добродушный, готовый отдаться во власть ее чар. Какой же дурой надо быть, чтобы позволить этому шансу остаться нереализованным из-за того, что все ее мысли обращены к мужчине, который сожалел, что поцеловал ее, и который не годился в перспективные кавалеры.
Итак, когда урок речи наконец завершился и настало время пить чай, Кейт сосредоточила все свое внимание на новом госте.
В нем было все, о чем можно было мечтать. Действительно все. При своем благородном воспитании и военном достоинстве он еще обладал приятной скромностью, и вместо того, чтобы рассказывать о себе, предпочитал слушать о семье Уэстбрук.
Хотя мама уже не обращалась с ним со строгостью учителя, его уважительное отношение к ней сохранялось. Он расспрашивал, какие роли она играла, каким отдавала предпочтение — комическим или трагическим, кого из современных авторов считала наиболее выдающимся драматургом. Когда Виола, воспользовавшись возможностью, — она свое не упускала, — коснулась политического вопроса в пьесах миссис Инчболд, он поднял брови, задумчиво кивнул и попросил ее рассказать ему об этом побольше.
И хотя Кейт большей частью в этих разговорах не участвовала, ограничиваясь любезностями, уместными для утреннего визита малознакомого человека, он то и дело улыбался ей и благодарил за чай.
Мистер Блэкшир тоже поблагодарил ее — она не забыла заварить для него отдельный чайник крепкого чаю — и со свойственной ему сердечностью беседовал с ее родными, хотя порой она замечала, что он наблюдает за ней с озабоченно нахмуренным лбом. Один раз, когда Кейт возилась с чайником, он подошел к столу, чтобы подлить еще чая, и спросил, не знает ли она, прекратился ли дождь.
Это был явный предлог: он хотел, чтобы она прошла с ним к окну на дальнем конце комнаты, чтобы перекинуться словом с глазу на глаз.
Она не могла. Да и не хотела. И не только потому, что Виола увидит и сделает кое-какие выводы. Он пожелает снова извиниться и сказать, что поцелуй был ошибкой, и попытается заверить ее, что опасности нет и ошибка не повторится. Возможно, в знак доказательства отсутствия корысти со своей стороны повторит надежды, что ей удастся поймать в свои сети лорда Баркли.
Все это она уже знала и не хотела выслушивать еще раз.
— Полагаю, что будет сухо к тому моменту, когда вы соберетесь уходить, — ограничилась она лаконичным ответом и, наполнив его чашку, отошла от стола, чтобы занять свое место на диване.
Он понял, что получил отпор. Кейт видела это по его лицу, когда он снова сел и до конца визита сохранял рассеянное выражение, приправленное хмуро опущенным уголком рта.
Кейт, в свою очередь, чувствовала себя еще отвратительнее. Ведь она не может сказать, что не винит его ни в чем. И сожалела о том, что скорбно сжатые губы поневоле пробуждали в ней воспоминания о том, на что способен этот рот.
