Глава 15
Эмма позволила Люку отнести себя на руках. По дороге домой она сидела в кебе молча, ничего не чувствуя, неподвижная, словно оцепеневшая.
Когда они доехали до дома Люка, он вынес ее из экипажа и крепко прижал к себе. Болдуин, как всегда бесстрастный, открыл им дверь.
– Миссис Кертис снова вывихнула щиколотку, – сообщил Люк. – Сейчас же пригласи доктора.
Сущий пустяк, но Эмма не смогла заставить себя сказать даже это.
Генри! Генри жив… Хотя она считала, что он приложил руку к похищению отцовского состояния, целый год скорбела по нему. А он вовсе не умер. Она ненавидела Роджера Мортона за убийство мужа, а Генри все это время был живехонек.
А может быть, никакого Генри и не существовало. Или Роджера Мортона. Разве не могут они быть одним и тем же человеком?
В любом случае она не вдова. Ее муж не умер. Эмма вспомнила проповедь в церкви Святой Анны всего два воскресенья назад. Седьмая заповедь. Она жила с Люком в грехе, но оказалось, что все гораздо ужаснее. Она – прелюбодейка.
Люк отнес ее наверх и уложил на кровать. Снял сюртук, в карманах которого лежали бумаги, унесенные из конторы Мортона… дверь осталась открытой, так что Люк быстро обыскал контору перед уходом и нашел небольшую сумку, в которой лежали грязная мужская одежда и связка бумаг.
Бросив сюртук на спинку кресла, Люк вернулся к Эмме, развязал завязки плаща, осторожно вытащил его из-под спины и отложил в сторону.
Люк молчал, и это ее радовало. Сама она пока говорить не могла – ни с ним, ни с кем-либо другим.
Затем он расстегнул на ней ботинок, осторожно снял его, скатал и снял чулок. Эмма оцепенело смотрела на него.
Положив чулок, Люк спросил:
– Очень больно?
Она покачала головой.
– Это хорошо. – Он сел рядом с ней на край кровати, спросил мягко: – Значит, это был твой муж?
Эмма открыла рот, но не смогла выдавить ни слова. Просто кивнула.
Грудь Люка вздымалась и опускалась. Он долго молчал, вероятно, думал о том же самом, что и она, и наконец спросил:
– Ведь тело Кертиса так и не нашли?
Эмма опять кивнула. Эйвон тогда прочесали вниз по течению от того места, где в последний раз видели Генри, но без толку. Власти сказали – это дело обычное, к тому времени тело могло унести в Бристольский залив.
– Господи, Эм. – Голос низкий, тяжелый от чудовищности открытия. – Он изобразил собственную смерть, чтобы украсть деньги твоего отца.
И чтобы больше никогда не видеть ее. Не быть больше вынужденным играть в фальшивый брак, в который она с такой наивностью бросилась.
Внезапно Эмма ощутила всю тяжесть своего положения, и ей захотелось провалиться сквозь землю.
– Должно быть, он в самом деле меня презирал, – произнесла она хрипло. – И… и он все еще мой муж. «Пока смерть не разлучит нас…» Все было ложью. Он врал мне с самого начала. Даже его смерть оказалась враньем. Я оплакивала его. Что же за человек мог сотворить такое?
Она сильно заморгала, пытаясь сдержать слезы, готовые вырваться наружу.
Люк покачал головой, словно и сам не мог этого постичь.
– Только законченный мерзавец, – негромко сказал он.
Эмма не выдержала. Это случилось внезапно – зажатые мышцы словно расплавились, узел в груди распался, все сдерживаемые чувства выплеснулись наружу. Она наклонила голову – и слезы хлынули потоком.
Она оплакивала утраченную невинность. Потому что была наивной дурочкой. Потому что из-за нее Джейн лишилась второго сезона в Лондоне. Потому что отец и Джейн потратили последние сбережения, чтобы купить ей полутраурное платье, в котором, оказывается, не было никакого смысла. Она оплакивала все лишения, в которые вовлекла свою семью, когда встретила Генри Кертиса.
И еще она оплакивала Люка. Из-за того, что он потерял мать – единственного человека, который пытался его понять. Она плакала из-за демонов, с которыми он боролся каждый день. Плакала из-за того, что он перестал верить в себя.
Она так сильно его любит! Гораздо сильнее, чем любила человека, считавшегося ее мужем.
Люк прижал ее к себе и легонько покачивал, бормоча в волосы какие-то милые, успокаивающие слова.
Разве Генри был таким любящим? Таким добрым? Нет. Никогда. Осознав эту ужасную правду, Эмма зарыдала еще громче.
Эмма не знала, сколько времени это продолжалось, но в конце концов она выплакала все слезы, ничего не осталось. Поэтому она просто лежала, все такая же неподвижная и вялая, а Люк обнимал ее, вытирая слезы с ее лица.
– Уже поздно, – пробормотал он.
Эмма моргнула, окинула взглядом комнату и только сейчас сообразила, что уже наступили сумерки, в спальне стемнело. Она плакала несколько часов, и он ни на секунду не отошел от нее.
Внезапно ей стало стыдно. В щеки бросился жар, она с трудом села и поморщилась, потому что лодыжку прострелило болью.
– Прости, – пробормотала она.
– Ш-ш-ш, – отозвался Люк и заправил ей за ухо выбившуюся прядь волос. – Не за что просить прощения. Ты есть хочешь?
Эмма хотела ответить «Нет» – разве сможет она проглотить хоть кусочек? Ей казалось, что в желудке лежит тяжеленный кирпич. Но Люк наверняка проголодался, поэтому она слабо кивнула.
– Вот и хорошо. И врач здесь…
– О нет! – ахнула Эмма и невольно съежилась. Один бог знает, сколько времени доктору пришлось дожидаться, пока она перестанет разваливаться на кусочки. – И давно он здесь?
Люк пожал плечами.
– Какая разница?
Эмма пришла в смятение.
– Почему ты мне не сказал?
– Мы были заняты совсем другим, – мягко ответил он. – Увидимся с ним сейчас.
Он отнес ее в гостиную, где терпеливо ждал врач. Объявив, что щиколотка растянута, эскулап наложил тугую повязку и приказал следующие три дня держать ногу на одном уровне с телом. Ходить в эти дня запрещается, а потом необходимо как минимум месяц не расставаться с тростью. И все это время никаких лестниц ни вверх, ни вниз.
– Есть у вас кому ее носить? – спросил он Люка. – Потому что, если некому, советую вам на этот месяц устроить леди внизу.
– Я сам буду ее носить, – спокойно ответил Люк.
Когда врач ушел, в столовой подали обед. Эмма гоняла еду по тарелке, в состоянии проглотить лишь несколько крохотных кусочков. Люк заметил это – она видела, как он то и дело бросал на ее тарелку взгляды, – но не сказал ни слова, и она была ему за это благодарна.
После обеда перешли в гостиную. Люк, кажется, не собирался никуда уходить. Но время все ближе подходило ко сну, и Эмма занервничала.
Наконец она посмотрела на Люка, который читал книгу об огородничестве. Когда он взялся за нее вчера, Эмме показалось это настолько очаровательным, что она начала его поддразнивать. Люк лукаво посмотрел на нее. «Я очень увлекаюсь огородничеством», – заявил он, и она расхохоталась.
Сейчас Эмма с трудом сглотнула.
– Люк?
Он оторвался от книги.
– Мм?
– Ты понимаешь, я не могу… спать сегодня в твоей постели.
Он уставился на нее, закрыл книгу и медленно отложил ее в сторону.
– Ты собираешься вернуться к мужу? Хочешь возобновить с ним супружеские отношения?
От одной этой мысли ее чуть было не стошнило.
– Нет.
– Значит, можешь спать сегодня со мной.
– Нет. Не могу. Честное слово, не могу. – Она принесла обеты Генри Кертису. И даже теперь, понимая, что он из себя представляет, не могла заставить себя осознанно их нарушить. Ломая руки, она опустила взгляд. – Прости.
– Значит, вот так? – прошептал Люк.
– Что ты имеешь в виду?
– Между нами все закончилось, Эмма?
Она открыла рот, чтобы сказать «Да», но не смогла произнести этого слова. Лишь снова потупила взор.
– Не заставляй меня отвечать.
Люк хрипло выдохнул.
– Пожалуйста, дай мне время. Я только что обнаружила, что по-прежнему замужем. Что все это время я… – Голос ее сорвался.
– Я не хочу давать тебе время, – мрачно ответил Люк. – Я хочу отнести тебя в постель и заниматься с тобой любовью так сильно и долго, чтобы ты забыла все это и поняла – ты моя. И была моей с того самого первого вечера в Бристоле.
Эмма закрыла глаза. Она тоже этого хотела, но это невозможно.
– Упрямая женщина, – пробормотал Люк. – Ну хорошо, я дам тебе время, потому что знаю, сейчас ты в растерянности. Но я не из терпеливых. И если увижу, что ты страдаешь, мне будет очень трудно держаться в стороне.
Эмма неуверенно улыбнулась.
Она так сильно любит этого мужчину! Почему же поняла это только сейчас? Сейчас, когда даже не может сказать ему об этом.
Люк вздохнул:
– Я должен тебе кое-что сообщить. Я надеялся, что к завтрашнему дню все уже разрешится, но похоже, ничего не выйдет. А мне нужно на несколько дней уехать из Лондона.
Эмма в замешательстве взглянула на него.
– Уехать из Лондона?
– В пятницу я должен быть в Вустере.
Эмма напряглась.
– Зачем?
– По той же самой причине, по которой должен был быть в Вустере в прошлом месяце, когда мы туда приезжали.
Значит, речь идет о его таинственном деле в Вустере.
– И это так необходимо? Сейчас? Когда мы знаем, что Роджер… Генри где-то неподалеку?
Люк вздрогнул, но тут же взял себя в руки.
– Я дал обещание, Эм. Тебе не понять.
– О, – горько отозвалась она. – Я понимаю, что такое обещание. Даже слишком хорошо.
– Верно. Но я имел в виду – ты не поймешь именно этого, если не увидишь своими глазами.
– И ты не хочешь рассказать мне почему? Собираешься и дальше дразнить меня этой тайной?
Он немного помолчал.
– Прости, я не хотел тебя дразнить. Надеялся, ты поедешь со мной, – негромко добавил он.
– В смысле – поеду с тобой в Вустер и буду там сидеть в гостинице, беспокоиться, прокручивать в голове всякие безумные мысли о том, чем ты сейчас занимаешься?
Люк моргнул.
– Вот так все происходило в прошлый раз?
Эмма кивнула.
– Ну нет. На этот раз я думал взять тебя с собой, чтобы ты сама все увидела.
Дорога заняла два долгих дня. Эмма все еще не могла ходить, поэтому Люк везде носил ее на руках.
Оба они чувствовали себя выбитыми из колеи. Невозможность прикоснуться к нему сводила Эмму с ума. А она к нему не прикасалась – ну, за исключением тех случаев, когда засыпала в карете, а просыпалась, лежа головой у него на коленях, а он при этом собственническим жестом обнимал ее. Эмма настояла на том, чтобы они занимали разные комнаты. Люк скрипел зубами, но согласился на ее просьбу.
Он все еще не рассказал ей, зачем они едут в Вустер. Вел себя на удивление скрытно и утверждал, что она должна все увидеть сама, что он не сможет правильно все объяснить.
Большую часть этой двухдневной дороги они провели, перебирая бумаги, которые Люк захватил в конторе Генри. Теперь, когда первоначальный шок прошел и Эмма немного успокоилась, она еще больше сосредоточилась на том, чтобы отыскать его и заставить ответить по справедливости.
Бумаги эти представляли собой письма и разные договоры. Были документы, относящиеся к сделкам с собственностью, к покупке новой кареты, счет о продаже и инструкции по доставке скаковой лошади, счет о покупке мебели для гостиной и дорогого персидского ковра. И нигде никаких упоминаний о Генри Кертисе. Все бумаги подписаны Роджером Мортоном.
Это привело Эмму к мысли, что Генри Кертис с самого начала был фальшивкой. Роджер Мортон и есть Генри Кертис.
О, как он ее одурачил!
– Но где же он хранит все те вещи, что куплены на деньги моего отца? – задумчиво произнесла Эмма, прочитав очередной счет.
– Мы должны найти его настоящую резиденцию, – отозвался Люк, – потому что уже очевидно, в Вапинге он ничего не хранит. – Помолчав немного, он спросил: – А где он жил, когда ухаживал за тобой?
– Недалеко от дома своего отца. Квартира его находилась… – Эмма старательно пыталась вспомнить. – Кажется, на Перси-стрит. – Она пожала плечами. – Но это давно в прошлом. Когда мы поженились, он от нее отказался, чтобы переехать в Бристоль.
– И все же нам стоит поспрашивать владельца дома и, возможно, соседей. Вдруг им что-то известно?
Письма в основном касались игорных долгов и деловых соглашений, и во всех содержались имена людей, знакомых Мортону. Может быть, у них имеется информация о его местонахождении?
К вечеру, прибыв в Вустер, они разработали план. За конторой Мортона все еще наблюдают. И на этот раз им нужно как следует подготовиться к его возвращению – если он вообще вернется. Люк решил обратиться за помощью к своему брату Сэму – на герцога он все еще сильно злился. Сэм, поведал Люк, служил когда-то в армии и умеет справляться с людьми, подобными Мортону.
Люк добавил мрачно, что в следующий раз не будет рисковать и не потащит ее за собой в Вапинг. В следующий раз ей придется остаться дома.
Эмма знала, что спорить бесполезно. Более того, ее терзало ощущение собственной бестолковости. Она взяла с собой в Вапинг пистолет, но, упав, долго не могла нашарить его в плаще, а когда все-таки нащупала, и муж, и Люк уже давно исчезли.
Дожидаясь возращения Мортона в Вапинг, Люк и Сэм еще раз просмотрят всю его корреспонденцию, чтобы потом разыскать упомянутых в ней людей и расспросить их.
Люк с Эммой остановились на ночлег в той же гостинице Вустера, что и в прошлый раз. Эмма поселилась в комнате, смежной с комнатой Люка, и когда уже готовилась ко сну, услышала скрип открывающейся двери.
Она вцепилась в стол, в надежде, что, может быть, он вовсе не спускается вниз, в таверну. Может, хочет зайти к ней, пожелать спокойной ночи или… Нет, Эмма не могла придумать другой причины, по которой ему потребовалось выйти из комнаты.
Но он к ней не зашел, а спустился вниз.
Эмма долго лежала в постели, не в силах уснуть, и не могла решить, должна ли она попытаться остановить его. Но как? У нее больше нет над ним власти, нет никакого права говорить ему, чего не следует делать. Она не может обнимать его, когда он дрожит после приснившегося кошмара. Не может даже прикоснуться к нему, потому что принадлежит другому.
Эмма в жизни не чувствовала себя настолько одинокой, настолько безнадежно несчастной.
На следующее утро они поехали обратно в сторону Лондона. Примерно через полчаса карета замедлила ход перед высокими коваными воротами. Тут они и остановились. Возле ворот уже стояло с полдюжины экипажей и несколько привязанных лошадей.
– Добро пожаловать в Бордсли-Грин, – пробормотал Люк.
Эмма рассматривала территорию за воротами, пока Люк разговаривал с форейторами. Там раскинулась обширная зеленая лужайка, по которой кое-где бродили небольшие группы людей. Лужайка тянулась вокруг огромного, мрачного дома с готическими балками и карнизами. Не будь день таким ярким, а лужайка такой зеленой, она бы назвала открывшуюся ей картину зловещей.
Люк подошел, чтобы помочь ей выбраться из кареты.
– Обопрись на меня, – сурово сказал он. – Я не хочу, чтобы ты снова подвернула лодыжку.
Эмма послушалась, одной рукой сжимая трость, а другой держась за Люка. Он, поддерживая, обнял ее за талию.
Эмма посмотрела на дом.
– Что это за место?
– Приют для слабоумных, – коротко ответил он. – Идем.
Люк кивнул привратнику, тот отпер ворота.
Они прошли внутрь и медленно зашагали по гравийной дорожке, ведущей к дому.
– Сегодня тут приемный день? – спросила она Люка.
– Да. Вторая пятница каждого месяца.
– И ты приезжаешь сюда каждый месяц?
– Да. Начиная с августа.
Они проходили мимо людей на лужайке, и теперь Эмма легко отличала обитателей приюта от посетителей. «Родственники и любимые ими люди», – подумала она. Обитатели не расхаживали в ночных рубашках, но все равно было понятно, что они другие. Они иначе говорили, иначе жестикулировали и даже ходили не так, как те, кто пришел с ними повидаться. Лица у них были не такие сдержанные и непроницаемые. Она увидела мужчину лет сорока, подпрыгивающего на цыпочках и сияющего как мальчишка в рождественское утро. Увидела молодую женщину, неистово размахивающую руками, а приехавшие к ней мужчина с женщиной разговаривали негромкими голосами, пытаясь ее успокоить.
Эмма глубоко вздохнула:
– К кому мы приехали, Люк?
Он не ответил. Они как раз подошли к двери, которую отворила строгого вида женщина.
– Друг Люк, рада снова видеть вас, – деловым тоном произнесла она.
– Я тоже рад вас видеть, друг Ханна, – ответил он.
Эмма с трудом скрыла изумление. Женщина определенно была из квакеров, но Люк, похоже, не испытывал ни малейших затруднений, обращаясь к ней.
Квакерша перевела взгляд на Эмму, любопытный и вполне дружелюбный.
– Это мой друг, миссис Кертис.
Женщина вежливо кивнула и снова повернулась к Люку:
– Он с нетерпением ждет вас. Всю прошлую неделю только и говорил, что о вашем будущем визите.
Люк улыбнулся.
– Где он?
– В художественной студии. Я вас отведу. Идите за мной.
Ханна повела их по длинному темному коридору, оглянувшись по дороге.
– Не удивляйтесь состоянию студии. Нам нравится давать нашим пациентам некоторую свободу самовыражения, и они пользуются этой возможностью.
Эмму охватило беспокойство. Кто этот человек? Слабоумный? А что это, собственно, означает? Ее приводило в замешательство то, что она идет навстречу полной неизвестности.
Ханна остановилась у одной из дверей, выбрала ключ из связки на толстом кольце, висевшем у нее на шее, и отперла замок.
– Подождите здесь, – велела она и проскользнула внутрь. Мгновение спустя она широко отворила дверь и улыбнулась. – Входите. – Обернулась и окликнула кого-то: – Друг Бертрам, к вам гости.
Эмма вошла в комнату, не похожую ни на что, виденное ею прежде. Огромную – вероятно, изначально предполагалось, что это будет холл или гостиная, – и всю заляпанную краской. Пятна были на деревянных половицах – черные, красные, зеленые, синие. Завитки и кляксы одного цвета, затем тусклая коричневая смесь многих оттенков, затем веселые, яркие полосы, полосы и снова завитки. По комнате были расставлены испачканные краской мольберты. Им навстречу спешил плотно сложенный светловолосый мужчина с широкой улыбкой на круглом лице.
– Люк! – воскликнул он. – Люк, Люк, Люк, Люк, Люк!
Он уронил кисть, расплескав желтую краску на свою босую ногу и на пол, и устремился навстречу Люку.
– Бертрам! – весело отозвался Люк.
Эмма внимательно наблюдала за ним, пытаясь понять, насколько его оживление искусственно, но ничего нарочитого не заметила. Люк искренне радовался встрече.
Бертрам с размаху обхватил Люка руками, и тот пошатнулся. Захохотав, Бертрам стиснул Люка в медвежьих объятиях. Широко улыбаясь, Люк обернулся к Эмме:
– Берт, это мой друг Эмма. Эмма, познакомься с Бертрамом, моим братом.
Его… братом? Она бросила взгляд на Ханну. Та благодушно смотрела на обоих мужчин.
– Эмма! – Бертрам еще крепче обнял Люка.
– Отпусти меня, дружище, – добродушно произнес Люк. – Ты меня задушишь.
Бертрам мгновенно отпустил его и начал хлопать себя по груди:
– Не сжимать, не сжимать.
Поскольку он говорил быстро и довольно невнятно, Эмма с трудом его понимала.
Люк положил руку брату на плечо.
– Обнимать можешь, только не очень сильно, хорошо?
Бертрам быстро закивал и заулыбался. У него были очень маленькие зубы, казалось, что молочные так и не выпали.
Эмма рассматривала его. Он выглядел странно, словно его лицо слегка расплющили. Ниже Люка на несколько дюймов (скорее, ростом с нее саму) и такой… дряблый. Кожа бледная, рыхлая. Лицо круглое, нос маленький и плоский, уголки глаз чуть приподняты. Выглядел он довольно молодо, но из-за его расплывчатых черт лица она не могла с уверенностью сказать, сколько ему лет.
Но было что-то от Люка в этих глазах, в их кристально-ясной голубизне. И волосы у него точно такого же цвета, как у Люка, темно-русые.
Он был одет в белую рубашку и черные шерстяные штаны, полностью заляпанные краской. Люк уже тоже испачкался, но, похоже, это его нисколько не волновало.
– Я знаю, что обычно мы с тобой гуляем по лужайке и играем там, но у Эммы болит щиколотка. Ты не против, если сегодня мы побудем в помещении?
Бертрам поморгал, глядя на Эмму ясными, бесхитростными голубыми глазами. Затем перевел взгляд на трость.
– Болит щиколотка?
– Я ее подвернула, – объяснила она, улыбнувшись. – Мне вообще не разрешили ходить.
– Поскольку в студии больше никого нет, вы можете побыть здесь, если хотите, – предложила Ханна. – Может быть, вы покажете друзьям свои рисунки, друг Бертрам?
Бертрам потупился, застенчиво переступил с ноги на ногу, и уши его покраснели.
– Ой.
Сердце Эммы размякло от этой внезапной робости.
– Я с удовольствием посмотрю их, – сказала она.
Люк облегченно ей улыбнулся.
– И я тоже, Берт.
Бертрам поднял голову, все еще глядя на них нерешительно.
– Прекрасно, – твердо сказала Ханна. – А я должна идти к остальным посетителям. Если вам что-нибудь потребуется, не стесняйтесь, зовите нас. Друг Бертрам, не обижайте гостей.
– Спасибо, друг Ханна, – отозвался Люк.
Ханна выскользнула из комнаты, дверь за ней со щелчком закрылась.
– Ну надо же, какая комната, Берт! – Люк оглядывался, словно под впечатлением. – Я и не знал, что ты художник.
– Я люблю рисовать. – Бертрам широко повел рукой, будто держал в ней кисть и наносил ею щедрый мазок.
– Вы покажете нам свои рисунки? – попросила Эмма.
Он повернулся, и Люк, поддерживая Эмму, повел ее следом за братом к мольберту, у которого тот стоял, когда к нему пришли посетители. Бертрам обошел мольберт кругом и остановился, нахмурившись.
Люк с Эммой подошли к нему.
– Что ж, – сказал Люк.
– Это прелестно! – воскликнула Эмма.
– Цветы, – застенчиво произнес Бертрам.
И в самом деле, на картине были написаны желтые нарциссы на зеленом лугу, а над ними синее небо. Это была яркая, веселая, радостная работа, и к тому же очень неплохая. Эмма никак не могла ожидать ничего подобного от слабоумного.
– Красивые желтые цветы. И оранжевые. Смешал красный с желтым, вот так. – И Бертрам пустился в описание оттенков, использованных им в картине, причем говорил так быстро, что слова сливались, да еще и показывал им горшочки с разноцветными красками. Эмма просто не успевала за ним и не понимала и половины сказанного.
– Что ж, – сказал наконец Люк. В его голосе звучало восхищение. Он хлопнул Бертрама по плечу, – ты, брат, и в самом деле талантливый художник. А еще картины у тебя есть? Покажешь нам?
Бертрам счастливо посмотрел на него и торопливо направился к дальней стене, где на полу лежали стопкой холсты. Опустившись на колени, он начал раскладывать картины на заляпанных краской половицах.
– Все мои, мои рисунки, – приговаривал он, затем поднял голову и просиял улыбкой.
Увидев кучу холстов, Люк вскинул брови и пробормотал Эмме:
– Тут нет стульев. Ты сможешь сесть на пол?
– Наверное.
Он помог ей опуститься на пол и сел рядом.
Бертрам протягивал им холсты, а Люк поднимал их, чтобы рассмотреть.
Там было много садовых пейзажей – яркие цветы, деревья, солнечный свет. Все написаны дерзкими, уверенными, мощными мазками. Рисунки строений. Амбар, дом в Бордсли-Грин, который выглядел веселым и гостеприимным, а не мрачным и зловещим. Эмма просто смотрела на эти радостные картины, и ее охватывало странное ощущение благополучия.
А потом Люк поднял рисунок еще одного дома, очень красивого – величественного, с фасадом красного кирпича и колоннадой. Люк рассматривал его, стиснув зубы. Наконец посмотрел на Эмму.
– Загородный дом Стэнли.
И тут она поняла, какие родственные отношения связывают его и Бертрама. Бертрам не был Хокинзом – он был еще одним никому не нужным, заброшенным сыном лорда Стэнли. Именно поэтому Люк и не навещал его до прошлого августа – он только в августе узнал, что Стэнли его настоящий отец. Должно быть, тогда же он узнал и про Бертрама.
– Мамин дом, – поправил Люка Бертрам. – А вон там малышка Джорджи. – И показал на одно из маленьких окошек.
– Джорджина, – негромко объяснил Люк. – Наша сестра.
Эмма кивнула. Говорить она не могла, горло перехватило.
Бертрам порылся в своих рисунках и вытащил еще один, совсем небольшой. На нем был изображен красивый белокурый младенец с голубыми глазами, который лежал на одеяле, вскинув вверх крепкий кулачок. Бертрам протянул рисунок Эмме.
– Джорджи, – сказал он, показывая на младенца.
– Она прелестна, – пробормотала Эмма.
Люк самодовольно усмехнулся, но тут же спохватился и взял следующий рисунок.
– А это что?
Эмма смотрела, как он перебирает оставшиеся рисунки, и поражалась непринужденности между братьями. Она не могла не заметить, насколько проще и естественнее Люк ведет себя с Бертрамом, чем с герцогом Трентом.
Герцог – сводный брат Люка по матери, Бертрам – сводный брат по отцу. Люк и Трент росли вместе, а с Бертрамом он познакомился только в прошлом августе.
До чего интересно видеть, как некоторые узы кажутся абсолютно естественными, а другие куются потом и кровью, и даже в этом случае нет никаких гарантий, что они выдержат проверку временем.
Они провели с Бертрамом несколько часов, разговаривали и смеялись. Поделились с ним ленчем, который привезли с собой. Бертрам ужасно хотел показать своей гостье сады за домом, так что Люк помог ей спуститься по лестнице и усадил там на скамейку, а Бертрам украсил ее волосы маленькими розовыми цветочками.
А потом приемный день закончился. Они попрощались, Люк обнял Бертрама – было так странно видеть аристократа вроде Люка, так нежно себя ведущего. В который раз Эмма смогла убедиться, что на самом деле Люк очень любящий человек.
Он отнес ее в карету и осторожно усадил, а сам пошел отдать распоряжения форейторам.
Несколько минут спустя он тоже забрался внутрь и сел рядом. Карета тронулась. Было еще не поздно, но дни уже становились короче, и казалось, что надвигаются сумерки.
Люк посмотрел на Эмму с непонятным выражением лица:
– Ну?
Она улыбнулась. Дотронулась до волос, вытащила из них крохотный цветок.
– Бертрам такой славный. Я понимаю, почему ты не хочешь нарушать обещание и непременно ездишь к нему. Но я не понимаю, почему ты не рассказал мне об этом раньше, – медленно добавила она, покручивая в пальцах цветок. – Святые небеса, почему не рассказал в прошлом месяце, когда мы были тут?
Люк откинул голову на мягкую бархатную спинку.
– Гм, и что бы я тебе сказал? Что у меня есть сводный слабоумный брат, живущий в приюте? Вряд ли ты поняла бы меня верно. Берт, он… Когда я увидел его впервые, я тоже не понял. Думал, это будет пускающий слюни псих. А потом познакомился с ним и… – Он замолчал.
– Продолжай, – подтолкнула его Эмма.
Люк серьезно посмотрел на нее.
– Я никогда не встречал никого настолько чистого. Он полон невинности и радости. Он… не знаю, как объяснить… успокаивает.
– Думаю, твое присутствие его тоже утешает.
– Да еще оказалось, что он талантливый художник, – продолжал Люк. – Этого я и вовсе не ожидал. Я уже подумывал забрать его из этого места и поселить у себя. Пусть живет рядом со мной, а не с этими чужими людьми.
Люк внимательно смотрел на Эмму, словно изучал ее реакцию.
Она кивнула.
– И все-таки я не уверен. Вроде бы в основном он там всем доволен. Но иногда мне кажется, что он чувствует себя одиноким. Хотя если я привезу его к себе домой и уйду, как обычно, по делам, ему и там будет одиноко.
– Не знаю, – негромко ответила Эмма. – Но я уверена, он будет рад жить рядом с тобой.
– Кроме того, это же Лондон. Большой город. По рисункам видно, как сильно брат любит природу, сады, открытое небо. Не задохнется ли он в городе?
Эмма уставилась на него. Люк – человек, называющий себя «злом», охвачен тревогой за счастье брата, которого знает какие-то четыре месяца и видит всего в четвертый раз. Брата, родители которого решили спрятать его куда-нибудь подальше и забыть о нем. Эмма не могла не отметить, что отец и мать не приехали проведать сына в единственный приемный день.
Она ничего не могла с собой поделать – взяла Люка за руку и поднесла ее к губам, целуя костяшки пальцев.
– Ты не обязан принимать решение прямо сейчас, – негромко сказала она. – Похоже, работники Бордсли-Грин – люди сострадательные и очень заботятся о благополучии тамошних обитателей. Я уверена, что Ханна поможет. Может, стоит начать с того, чтобы привезти его в Лондон на несколько дней и посмотреть, понравится ли ему там?
– Ты думаешь?
В эту минуту Люк выглядел таким юным, таким нетерпеливым. Ему так хотелось поступить с братом правильно.
Эмме хотелось обнять его и крепко прижать к себе. Но ведь она замужняя женщина! Сглотнув подступивший к горлу ком, она отпустила его руку и отвернулась.
– Да, так и я думаю.
Одно она знала точно – Бертраму Стэнли повезло, что у него есть брат по имени Лукас Хокинз.
