Глава 33
Солнце уже опустилось за горный хребет, но небо все еще было достаточно ярким, чтобы Алек мог разглядеть каждый дюйм ее изящного тела. Она шагнула в его объятия и задрожала. Алек ощутил запах мыла, травы и Мэри – головокружительное сочетание.
Когда она отворила дверь кухни, он подумал, что его сердце может остановиться. Для невысокой женщины Мэри была очень… властной. Интригующей. Все в ней – бледная кожа, распущенные рыжие волосы – буквально молило о прикосновениях.
Прошло всего несколько часов с тех пор, как они ссорились. Меньше, чем с тех пор, когда их тела сплелись в объятиях. Алек чувствовал себя маятником, которого раскачивает от одной экстремальной ситуации к другой. Мэри Ивенсон волновала его, выбивала из привычной колеи.
Но сейчас он чувствовал себя уверенным, прижимая к себе эту обнаженную женщину в удлиняющихся к вечеру тенях. Она заслуживает танцев, и он – именно тот самый мужчина, который обучит ее танцевать. Кто сказал, что для этого нужна одежда? Ни удушающего накрахмаленного белого галстука, ни запатентованных кожаных бальных туфель. Этим вечером он будет диким. Первобытным.
Он накрыл ладонью гладкую щеку Мэри.
– В отеле ты говорила, что слишком стара для того, чтобы учиться танцам, – напомнил Алек. – Я намерен доказать, что ты ошибалась.
У Мэри был неуверенный вид.
– Я не танцевала с тех пор, когда ходила в школу.
– С моей точки зрения, это преступление. Ты создана для танцев. – Алек положил одну руку ей на талию, другой поднял ее руку и наклонился, чтобы поцеловать кончики пальцев Мэри. – Примерно так. Но я думаю, что вы в очень даже выгодном положении, мисс Ивенсон. Движения человека не так скованны, если ему не мешает сжимающая его одежда.
– О, мне так стыдно, – пробормотала Мэри в его рубашку.
– Не стесняйся! Ты кажешься мне великолепной. Разве ты не говорила мне весьма часто, что всегда права? «Ты ошибаешься, а я права» – не твои ли это слова? – Выпустив Мэри из объятий, Алек быстро избавился от собственной одежды. Мэри смотрела по сторонам, на сад, но только не на Алека, ее щеки по цвету стали походить на вьющиеся розы у двери в кухню.
– Итак… – Алек сунул пальцы в восковой валик и поставил его на оправку фонографа. – Музыка будет звучать всего пару минут. Когда ты на настоящем балу, она, разумеется, играет дольше – это настоящее удовольствие для молодых деревенских жителей, находящихся в поре первой любви. А тебе известно, что когда крестьяне танцуют свой первый вальс, их лица соприкасаются? Боюсь, мне придется тебя приподнять, чтобы сделать это.
Когда Алек еще был совсем молодым, при мысли о том, что он будет кружить по танцполу хорошенькую девушку, его плоть скандально отвердевала, и было это не один раз. Сейчас он был близок к такому же состоянию.
Валик уже износился от частого использования, и тихий звук был несравним со звуком оркестра. Несмотря на это, лицо Мэри осветилось радостью, когда она парила над свежескошенной травой, а ее дразнящее тело то и дело касалось Алека. Он слишком крепко прижимал ее к себе, но разве это имеет значение?
Было неудобно останавливаться каждые две минуты, чтобы менять валик, так что через некоторое время Алек оставил в покое фонограф фирмы «Эдисон голд моулдед рекордз» и стал просто кружить Мэри без музыки. Сначала он тихо считал, а потом и вовсе замолчал.
Тени постепенно становились гуще, воздух остывал. Это были самые необычные сумерки в его жизни – наедине с Мэри, в заброшенном саду, в первозданной наготе, когда их тела двигались под их внутреннюю музыку. Они кружились, сталкиваясь и отстраняясь, не сводя друг с друга глаз. Мэри преодолела свое смущение и теперь улыбалась Алеку, словно он был принцем.
Но он не принц. И никогда им не будет. Но сейчас, под искренним взглядом Мэри Ивенсон, Алек чувствовал себя лучше, чем когда бы то ни было.
«Забудь о прошлом», – сказала она ему. Может, это и возможно, если она будет находиться в его объятиях.
– Ты замерзла? – спросил он, слегка задыхаясь.
– Немного.
Он должен еще крепче прижать Мэри к себе, поцеловать ее, накрыть своим телом, чтобы согреть. Упасть на траву и отдаться на волю природы. Но сделать так – означает воспользоваться ситуацией, из-за чего они потом будут испытывать неловкость.
– Думаю, на сегодня достаточно, – сказал он. – Пойдем в дом, я разожгу камин в гостиной. Можем выпить немного вина. – Температура воздуха упала, и Алек сам почувствовал это, хоть его кожа и была покрыта испариной.
Завернув фонограф в драное стеганое одеяло, Алек снова поставил его в угол, куда его прятал Мак. Возможно, завтра они снова потанцуют.
– Мне надо одеться, – сказала Мэри, остановившись у кухонной двери.
Алек приподнял одну бровь.
– Зачем? Ты и так хороша.
Так оно и было – Мэри была словно соткана из золота, слоновой кости и меди, поблескивающих в угасающем свете дня. Алеку захотелось писать картины так же, как его брат Ник, – он бы увековечил ее совершенство в этот вечер, чтобы любоваться им в другие вечера, когда Мэри уже уедет.
Мэри прикрыла груди руками.
– Тебе не нужно быть добрым, – сказала она.
– Добрым?! Вы переоцениваете меня, мадам! Я не святой, я просто наблюдательный парень. Ты прекрасна!
– Я никогда в жизни не была прекрасна, Алек. Во всяком случае, никто мне не говорил об этом. Возможно, солидной была. Но это не одно и то же.
Мэри так помрачнела, что Алек рассмеялся.
– Ты точно общалась не с теми джентльменами, – заявил он. – Я мог бы любоваться тобой всю ночь и не устать от этого. – Он взъерошил волосы Мэри, соблазнительно спадающие ей на одно плечо. – Вот что я тебе скажу. Если ты будешь чувствовать себя свободнее, надевай свое платье. Я найду что-нибудь в кухне, и мы сможем передохнуть перед тем, как лечь в постель. Стыдно признаться, но я чувствую себя уставшим после того, как кружил тебя по саду. Я не в форме.
– Ну не скажи! Ты прекрасен.
– Лесть найдет тебя повсюду. Иди оденься, а я через минуту присоединюсь к тебе.
Небо обретало цвет бирюзы и лаванды, а горы постепенно становились темно-синими. Алек остановился на газоне, вдыхая прохладный горный воздух. С ним ничто не сравнится. Все эти блистающие месяцы в Лондоне не стоили одного глотка здешнего воздуха. Здесь его настоящий дом, и он так или иначе приведет свою жизнь в порядок.
Мотылек порхал над рядом пчелиных ульев из подгнившей соломы в дальнем углу сада. Мистер Гамильтон, последний привратник, снабжал Рейнберн-Корт медом. Этот человек умер много лет назад, но Алек до сих пор помнил вкус его меда. Может, он сам смог бы стать пасечником, экипировавшись одним из специальных костюмов, – если только сумеет найти хотя бы один из них. Алек рассмеялся, представив себя с дымовым аппаратом в руках. Наверняка пчелы закусают его до смерти.
Надо будет найти здесь подходящее занятие. Пора ему остепениться.
Остепениться, обустроить свою жизнь. Выбиться из колеи. Мысли Алека вернулись к женщине, находящейся в доме.
Алек с неохотой подобрал свои вещи и снова оделся. Он пропустил мгновение, когда можно было показать Мэри единственную звезду, появляющуюся на меняющем цвет небе. Но ему было почти достаточно прижимать ее к себе, когда их тела соприкасались друг с другом, и кружить в вальсе до тех пор, пока не перестанет чувствовать ног от усталости. Ее было легко направлять, и она была такой податливой. Танцевать с Мэри, когда она подчинялась звукам собственной музыки, было легче, чем разговаривать.
Мэри столько раз за день удивила его – иногда она преподносила ему приятные сюрпризы, иногда – не очень. Последние несколько дней были слишком беспокойными, поэтому настало время выпить бокал вина у камина. Ранним вечером.
Алек вошел в прибранную кухню. И добавил хозяйственность Мэри к списку ее достоинств. Пошарив в корзине, он вытащил оттуда несколько раскрошившихся сырных пальчиков с перцем и бутылку бургундского. Этого достаточно.
Мэри он нашел сидящей на единственном стуле, ее ночная рубашка была застегнута, а халат подпоясан. Свои роскошные волосы она заплела в косу. Скромный огонь в камине почти погас. Сколько же времени он смотрел на свою звезду?
Мэри привела себя в порядок. И была такой аккуратной. Ему захотелось растрепать ее.
Но еще слишком рано. Она могла устать и испытывать боль.
– Холодновато для июня, – заметила она. – Надеюсь, ты не против того, что я смотрела на огонь? Он почти погас.
– Да нет, что ты! В это время года тут бывает довольно морозно, и уж конечно, холоднее, чем на юге. Лето к нам приходит медленно. – Алек разлил вино по тяжелым хрустальным бокалам, которые принес сюда Мак. – Ну вот, за шотландское лето! – сказал он, протягивая Мэри бокал.
Бокал она взяла, но пить не стала.
– Может, ты предпочла бы белое вино? В одной из корзин есть немецкий рейнвейн, правда, его надо пить хорошо охлажденным.
– Да нет, мне не по нраву твой тост.
– А что ты имеешь против лета? Солнце, голубое небо, пушистые облака, все эти птички, бабочки, цветы…
– Но меня же здесь не будет, и я всего этого не увижу, – спокойно проговорила Мэри.
«Ты могла бы быть здесь», – хотелось сказать Алеку. Но он промолчал.
– Что ж, тогда за лето, и за лондонское тоже. Полагаю, ты не будешь слишком утруждать себя, сидеть дни напролет за письменным столом и все такое, – пробормотал он.
– Да нет, если только мне не придется улаживать что-нибудь в загородном доме какого-нибудь аристократа. Такое случалось один или два раза. – Она сделала глоток вина.
– То есть это будет отпуск, проведенный за обычной работой.
– Да.
Он не станет спрашивать Мэри об этих поездках, тем более что она все равно ничего ему не расскажет. Ее осторожность – штука хорошая. Никто не узнает, какого дурака он свалял с Эдит.
Алек с хрустом откусил кусок сырного пальчика, с наслаждением глядя на огонь. Тишину в комнате нарушало лишь потрескивание и шипение дров в камине. Почему-то бессловесное понимание между ними, возникшее, когда они танцевали на лужайке, в доме исчезло. Мэри стала напряженной и с такой силой вцепилась в бокал, словно от него зависела ее жизнь.
Алек откашлялся.
– Вечер был чудесным, – сказал он. – Ты танцевала великолепно.
– Мне кажется, что это вроде езды на велосипеде. Достаточно начать танцевать – и все движения вспоминаются. Да и ты замечательный инструктор.
Все эти любезности сводили Алека с ума. Он со стуком поставил бокал на стол.
– Не будем ходить вокруг да около, – заявил он. – Я хочу уложить тебя в постель, Мэри. Снова. Но если для тебя это невыносимо…
– Нет, почему же! – возразила Мэри. – Я же не сахарная!
– Может, и сахарная. Ты такая маленькая и изящная, и я уже… – Слова так и вертелись у него на языке, но все они казались ему неподходящими.
– Ты говорил, что тебе тоже надо собраться с силами, – напомнила Алеку Мэри. – Но сейчас ты уже готов.
– Ну да, – сдержанно кивнул Алек – Но ты можешь быть не готова.
Мэри встала.
– Что ж давай проверим. Ты согласен?
Неужели все так просто? Алек не верил счастью, наполнившему его сердце. Он последовал за Мэри в первую спальню, простота которой никак не вязалась с его запутанными мыслями. Мэри разделась с неромантичной деловитостью, а пальцы Алека путались в застежке брюк.
Опять все неправильно и слишком продуманно. Прежде она была права – разговоры ни к чему. Алеку хотелось встряхнуть ее, отогнать от Мэри это спокойное оцепенение, когда она равнодушно улеглась на благоухающее лавандой белье. Яростно овладевать ею, пока она не начнет выкрикивать его имя.
Заставив себя забыть о подобных грубостях, Алек тоже лег. Они лежали спокойно, бок о бок, глядя в потолок. На нем темнело влажное пятно, очертаниями очень напоминающее Африку – а может, Южную Америку. Алеку было интересно, заметила ли его Мэри.
Но сейчас он не будет устраивать с ней дискуссию на тему географии. Он не промолвит ни единого слова до следующего… Хм, возможно, он не сможет терпеть так долго. Мэри Арден Ивенсон сделала с ним что-то такое, что начисто стерло годы его опыта и мастерства.
Сев, Алек снял с них обоих одеяло и простыню. Наверное, появилось в его лице что-то такое, что Мэри не стала задавать ему никаких вопросов. Он раздвинул ее бедра – судя по легкой дрожи, ей это пришлось по нраву – и проник языком в ее лоно. Властно, без прелюдии. Женщинам это нравится, и Алеку тоже. Запретный вкус, молчаливое беспомощное согласие, мускусный запах – свой у каждой женщины – приводили Алека в возбуждение, близкое к агонии.
Забыть о себе и доставлять удовольствие – вот что стало для него главным в это мгновение. Терпкая сладость Мэри доводила его до безумия, и она оказалась на краю блаженства еще до того, как он заставил ее изогнуться дугой и оказаться в той короткой бесконечности, где все кристально ясно.
Хорошо, что они были наедине в сторожке, потому что крики Мэри могли бы разбудить мертвого мистера Гамильтона. Банши не испугали Мэри, когда она достигла вершины наслаждения, и Алек с гордостью улыбался, продолжая ласки. Быть ответственным за то, что он заставил практичную и безупречную Мэри Ивенсон забыть обо всем на свете, – вот для чего он рожден.
О рыжеволосой косе Мэри можно было и не вспоминать, ее взор горел. Алек приподнялся над ней и ринулся в пучину экстаза, надеясь, что его никогда здесь не найдут.
