Фанни Имлей осенью 1816 года было двадцать два. До двенадцати лет она считала, что является дочерью Годвина, позже отчим открыл ей правду, но когда Кристина Бакстер гостила в доме у Годвинов, она думала, что 17-летняя Фанни все еще полагает, что она родная дочь. По-видимому, Фанни не хотела не только обсуждать, но даже вспоминать об этом вопросе. И немудрено: у Мэри был жив отец, у Джейн и Чарльза – мать, счастливчик Вильям обладал обоими родителями, и только Фанни осталась круглой сиротой, по сути, приемным ребенком.

Джейн Мэри Годвин, как мы уже знаем, не отличалась тактичностью, и, вероятно, Фанни не раз приходилось слышать попреки. Разумеется, Годвин относился к ней как к родной дочери, но Фанни не могла не понимать, что он ищет в ней черты матери и не находит.

Пожалуй, разочарование Годвина воспринималось гораздо болезненнее, чем упреки его жены, так как его нельзя было обвинить в предвзятости и невнимании. Напротив, он внимательно следил за падчерицей, подмечал ее достоинства и недостатки, и тем грустнее для Фанни было сознавать, что ей нечем порадовать отчима.

«Собственная моя дочь весьма превосходит дарованиями свою старшую сестру Фанни, – писал он давным-давно своему другу. – Фанни спокойного, скромного, застенчивого нрава, но не без ленцы, что составляет ее самую большую слабость, однако она рассудительна, приметлива, с замечательно ясной и твердой памятью и склонностью судить самостоятельно, полагаясь на свои суждения. Фанни не назовешь красивой, но в целом она мила». Разумеется, Фанни не читала это письмо, но не могла не чувствовать отношения к ней значимого для нее человека.

«Спокойная, скромная, рассудительная и приметливая» Фанни пыталась после побега Мэри и Джейн подружиться с мачехой и стать незаменимой помощницей отцу. Служить его таланту – значит служить всему человечеству; она утешала себя этими мыслями. Бесприданница, да к тому же некрасивая, она понимала, что не может рассчитывать на чью-то романтическую любовь, и все, что она когда-либо будет иметь, она должна заработать собственными руками. Увы! Годвин, лишенный практической жилки, постепенно разорялся, а Фанни была недостаточно предприимчива, чтобы самой найти источник дохода. Возможно, она досадовала на себя, вспоминая, что ее мать в ее возрасте обеспечивала своих братьев и сестер. Впрочем, у нее появился план: можно поехать в Ирландию, где ее тетки, те самые Эверина и Элизабет, когда-то получившие образование на деньги Мэри Уолстонкрафт, содержали школу. Конечно, жалование учительницы, да еще в Ирландии – это не бог весть что, но она по крайней мере не будет обузой и познакомится со своей родней по крови. Но увы – из этого ничего не получилось. После того как Мэри Уолстонкрафт стала «падшей» женщиной, родив внебрачного ребенка, сестры разорвали с ней все отношения и уж тем более не собирались открывать объятия самому «ребенку, зачатому во грехе».

В отчаянии Фанни писала Мэри: «Тебе известно своеобразие (если так можно выразиться) отцовского ума, и ты знаешь, что он не может сочинять, когда его одолевают денежные затруднения, и знаешь, что чрезвычайно важно для него и для остального человечества, чтобы он окончил свой роман, и разве не должны вы с Шелли сделать все, что в ваших силах, чтобы он избавлен был от лишнего мучения и тревоги?». Но Мэри мало чем могла ей помочь: финансовое положение Шелли было тоже не блестящим, а расходы на малыша и на беременную Клер росли с каждым днем. Мэри и Шелли послали Фанни подарок. Но ей нужно было гораздо больше!

Взяв часть денег, накопленных для поездки в Ирландию, она уехала подальше от дома, в Суонси – маленький городок в южном Уэльсе, знаменитый тем, что оттуда была проложена одна из первых железных дорог, там в 1807 году начали возить пассажиров в специальных вагонах на конной тяге. Возможно, Фанни, которая наверняка слышала обо всех технических новинках от Годвина или его гостей, полюбовалась этим необычным зрелищем: громоздкие вагоны с запряженными лошадьми, наполненные людьми, уместившимися повсюду: внутри, на подножках и на крыше, чинно катятся по ровным железным рельсам, и пассажиры совсем не страдают от тряски и ухабов. Возможно, она подумала о том, какие еще чудеса сулит будущее, и тут же одернула себя: ей оно не сулило больше ничего.

9 октября 1816 года Фанни сняла номер в гостинице, где написала предсмертную записку. «Я давно решила, что лучшее из всего мне доступного – это оборвать жизнь существа, несчастного с самого рождения, чьи дни были лишь цепью огорчений для тех, кто, не щадя здоровья, желал способствовать его благополучию. Возможно, что известие о моей кончине доставит вам страдание вначале, но скоро вам дано будет утешиться забвением того, что среди вас когда-то обреталось такое существо, как…» Она написала свое имя, потом тщательно зачеркнула его, приняла опиум и заснула навсегда, уходя из жизни так же, как и жила, – в одиночестве. Но теперь, по крайней мере, ей не нужно было думать о том, как прожить следующий день, о том, как задобрить людей, от которых она зависела, ее невозможно было обидеть или унизить, невозможно разрушить ее надежды. Фанни наконец взяла свою судьбу в свои руки.