Этим вечером Томас уже полчаса стоит у меня под дверью и бормочет различные извинения за то, что швырнул меня на землю. Томас сожалеет, говорит, что не хотел делать мне больно, не хотел, чтобы я противилась приказам командира Джеймсон, не хотел, чтобы у меня были неприятности. Не хотел бросать меня на землю так сильно.

Я сижу на диване с Олли, слушаю извинения Томаса и смотрю перед собой в пространство. Не могу выбросить из головы пулеметные выстрелы. Томас всегда был очень дисциплинированным еще с тех пор, как они учились вместе с Метиасом. Метиас часто рассказывал мне истории тех дней. Однажды тренер поместил в центр спортивного поля предмет и попросил своих студентов как можно быстрее принести его, использовать все, что угодно, но перед этим пробежать по полю восемь кругов. Метиас, который всегда был нахальным умником, первый сошел с беговой дорожки и устремился прямо к предмету, не окончив восьми кругов. Тренер похвалил Метиаса. Солдат должен всегда следовать приказам, сказал он, кроме тех случаев, когда есть способ выполнить миссию лучше. Самое главное — это конечный результат. А средства… что ж, они могут быть разными.

Однако Томас продолжал бегать вокруг поля, пока не одолел все восемь кругов. Лишь после этого он направился к цели. Томас готов выполнять приказы сразу с места в карьер, однажды пошутил Метиас.

Сегодня Томас не сомневался ни секунды, сразу же послушался нашего командира. Он уничтожил людей так, словно это была привычная зачистка больных чумой или ночное дежурство на аэродроме. Разве плохо, что он точно следует приказам? А ведь именно за это я и жду извинений.

— Джун, ты меня слушаешь?

Я глажу Олли между ушами. На кофейном столике разбросаны дневники Метиаса и несколько фотоальбомов наших родителей. Я бросаю на них взгляд. Просматривать их еще раз нет сил.

— Ты понапрасну тратишь свое время, — отвечаю я Томасу.

— Пожалуйста. Позволь мне войти. Я хочу увидеть тебя.

— Увидимся завтра.

— Я зайду ненадолго, обещаю. Мне правда очень жаль.

— Томас, увидимся завтра.

— Джун…

Я стискиваю зубы.

— Я сказала, увидимся завтра!

Тишина.

Я жду еще минуту и, стараясь отвлечься, глажу Олли между ушами. Спустя некоторое время поднимаюсь и смотрю сквозь дверной глазок. Коридор пуст.

Убедившись, что Томас наконец ушел, я около часа лежу на диване. Мысли мечутся от событий на площади перед Баталла-Холл к Дэю на крыше, к его возмутительным заявлениям о красном символе и Испытании, к Томасу. Томас, который неукоснительно следует приказам командира Джеймсон, совсем не похож на того Томаса, что беспокоился обо мне, когда я находилась в секторе Лейк. Ребенком я помню, каким Томас был неуклюжим, но обходительным, особенно со мной. Я никогда не видела его на службе. А может быть, это я изменилась. Когда я выследила семью Дэя, смотрела, как Томас стреляет в его мать, когда я сегодня наблюдала за убийством людей на площади… Являюсь ли я одной и той же Джун, которая плакала над телом убитого брата, и Джун, что сопереживала Дэю и поила его водой на крыше Баталла-Холл?

А что касается того, что сказал мне в тот день Дэй… Я чувствую, как при одной мысли об этом во мне поднимается гнев. Мой отец работал за теми двойными дверями… Метиас был учеником Кайана и присутствовал на Испытаниях. Зачем нам отравлять и убивать собственных людей?

Вздохнув, я сажусь и беру со столика дневник Метиаса, чтобы прочесть его еще раз.

В одной из записей говорится об утомительной неделе уборки после урагана «Элайджа», который бушевал в Лос-Анджелесе. Следующая описывает первую неделю Метиаса в патруле командира Джеймсон. Третья короткая, всего один абзац. В ней Метиас жалуется на две ночные смены за одну неделю. Я улыбаюсь. До сих пор помню слова брата. «Я еле держу глаза открытыми, — сказал мне Метиас после первой ночной смены. — Неужели она всерьез думает, что после бессонной ночи можно еще что-то охранять? Сегодня я был таким усталым, что, зайди в Баталла-Холл сам Канцлер Колоний, я бы этого и не заметил».

Я быстро вытираю бегущую по щеке слезу. Рядом поскуливает Олли. Я тянусь к нему, и моя рука утопает в густой белой шерсти воротника. Олли со вздохом кладет голову мне на колени.

Метиаса раздражали всякие мелочи.

Я продолжаю читать, но мои веки тяжелеют. Слова начинают сливаться, и вскоре я уже не понимаю смысла написанного. В конце концов я откладываю дневник в сторону. Потом сворачиваюсь в калачик на диване и погружаюсь в сон.

Мне снится Дэй. Он держит меня за руки, и от его прикосновений мое сердце стучит быстрее. Дэй пытается мне что-то сказать. Его платиновые волосы шелком ниспадают на плечи, одна прядь ярко-красного цвета. Взгляд полон боли.

— Я не убивал твоего брата, — говорит Дэй и притягивает меня ближе. — Клянусь тебе, я бы не смог.

Проснувшись, я некоторое время лежу неподвижно, бесконечно повторяя про себя слова Дэя. Перевожу взгляд на компьютерный стол. Что случилось той роковой ночью? Если нож и правда попал Метиасу в плечо, как утверждает Дэй, то каким образом он оказался у моего брата в груди? Даже от этой быстро промелькнувшей мысли у меня болит сердце. Я перевожу взгляд на Олли и спрашиваю:

— Кому еще могло понадобиться ранить Метиаса?

Олли смотрит на меня печальными глазами.

— И зачем?

Спустя несколько минут я встаю с дивана, подхожу к письменному столу и включаю компьютер.

Снова открываю отчет о Центральной больнице. Четыре страницы текста, одна страница фотографий. Их я и решаю рассмотреть лучше. В конце концов, командир Джеймсон дала мне на осмотр тела Метиаса всего пару минут, и я не использовала это время должным образом. Как я могла о чем-то думать в тот момент? Я никогда не ставила под сомнение вопрос о виновности Дэя. Не изучала фотографии тщательно, как следовало.

Я дважды кликаю на первую фотографию, увеличивая ее на полный экран. От представшей картины кружится голова. Холодное, безжизненное лицо Метиаса смотрит в небо, волосы веером рассыпаны по асфальту. Рубашка перепачкана в крови. Я глубоко вздыхаю, закрываю глаза и заставляю себя сосредоточиться. Мне удавалось прочесть текстовую часть отчета, но взглянуть на фотографии я так и не смогла. Теперь должна. Я открываю глаза и снова смотрю на тело брата. Лучше бы я изучила ранения непосредственно на теле, когда у меня была такая возможность.

Сначала я убеждаюсь, что нож на фото действительно выходит из грудной клетки. Кровь пачкает рукоятку. Лезвия не видно. Затем я смотрю на плечо Метиаса.

И хотя оно прикрыто рукавом, я вижу на ткани большое пятно крови. Она не могла пролиться туда с груди… должно быть, в плече тоже есть рана. Я увеличиваю фото еще больше. Нет, слишком размыто. Фотография сделана под таким углом, что я не могу с точностью сказать, есть в плече рана от ножа или нет.

Я закрываю фотографию и кликаю следующую.

И тут кое-что понимаю. Все фото страницы сделаны с такого ракурса, что плечо и даже нож как следует рассмотреть невозможно. Я хмурю брови. Фотографии с места преступления сделаны плохо. Почему фотограф не снял сами раны крупным планом? Я снова листаю отчет в поисках возможно пропущенных мной страниц. Но ничего не нахожу. Других фотографий в отчете нет. Я возвращаюсь к той же странице и пытаюсь понять, в чем же дело.

Наверное, остальные фотографии засекречены. А вдруг командир Джеймсон изъяла их, чтобы не причинять мне боль? Я качаю головой. Нет, это глупо. Тогда бы она вообще не присылала с отчетом никаких фотографий. Я не отрываю взгляда от экрана и решаюсь посмотреть на ситуацию с другой стороны.

А вдруг командир Джеймсон изъяла фотографии, чтобы что-то от меня скрыть?

Нет, нет. Я откидываюсь на спинку стула и вновь смотрю на первую фотографию. Эта мысль еще глупее. Зачем командиру Джеймсон скрывать подробности убийства моего брата? Она ведь тоже была расстроена из-за смерти Метиаса… даже организовала его похороны. Командир хотела, чтобы Метиас служил в ее патруле. Она сама назначила его капитаном.

Но я сомневаюсь, что фотограф-криминалист так торопился, что сделал настолько неудачные фотографии.

Я прокручиваю в голове различные варианты, но каждый раз прихожу к одному и тому же выводу. Это неполный отчет. В растерянности я провожу рукой по волосам. Не понимаю.

И вдруг я присматриваюсь к ножу на фотографии. Из-за крупного масштаба он весь в «квадратиках», из-за чего трудно различить детали. Но что-то оживляет старые воспоминания, и у меня скручивается желудок. Кровь на рукояти ножа темная, но есть там и нечто другое, нечто темнее крови. Сначала мне показалось, что это часть узора на рукоятке, но темные отметины лежат поверх крови. Они черные, густые, плотные. Я пытаюсь вспомнить, как выглядел нож в ночь убийства, когда у меня был шанс рассмотреть его вживую.

Эти темные пятна похожи на оружейное масло. В ту ночь лоб Томаса тоже был испачкан маслом.