68
Эван моментально останавливается, но выражение растерянности с его лица исчезает не сразу.
– Кэсси, это я.
– Я знаю, что это ты. Только я не знаю, кто ты.
Сжимает зубы. Голос звучит напряженно. Злится? Разочарован? Не могу определить.
– Опусти винтовку, Кэсси.
– Кто ты, Эван? Если Эван – твое имя.
Усталая улыбка. Он опускается на колени, падает лицом вперед и замирает.
Я жду. Винтовка смотрит в его затылок. Эван не двигается. Я перепрыгиваю через Говарда и тихонько пинаю своего спасителя. Он все равно не шевелится. Я опускаюсь на колено рядом, упираю приклад винтовки в бедро и трогаю шею лежащего, чтобы проверить пульс. Жив. Штаны изодраны от пояса вниз. На ощупь мокрые. Я нюхаю свои пальцы – кровь.
Прислоняю свою винтовку к поваленному дереву и переворачиваю Эвана на спину. У него подрагивают веки. Он протягивает руку и касается моей щеки окровавленной ладонью.
– Кэсси. Кэсси от Кассиопея.
– Не начинай. – Я ногой отпихиваю его винтовку подальше. – Ты серьезно ранен?
– Думаю, очень серьезно.
– Сколько их было?
– Четверо.
– У них не было ни одного шанса, да?
Вздох. Эван смотрит на меня. Он может ничего не говорить, я все понимаю по глазам.
– Да, ни одного.
– Потому что ты не рожден убивать, но рожден делать то, что должен.
Я делаю вдох и задерживаю дыхание; он должен понимать, к чему я веду.
Эван не сразу, но все-таки кивает в ответ. Я вижу боль в его глазах и отворачиваюсь, чтобы он не заметил боль в моих.
«Ты начала это, Кэсси. Теперь нет дороги назад».
– И ты мастер в этом деле?
«Да в этом-то и проблема, Кэсси. А как насчет тебя? Для чего рождена ты?»
Он спас мне жизнь. И он же пытался ее отнять. Как такое может быть? Это нелогично.
Смогу ли я оставить его, истекающего кровью? Оставить, потому что он обманывал меня? Брошу его, ведь он никакой не милый Эван Уокер, охотник поневоле, горюющий сын, брат и влюбленный, а некто или нечто совсем далекое от человека? Достаточно ли этого, чтобы соблюсти первое правило и пустить пулю в этот красивый лоб?
«Ой, брось, кого ты хочешь обмануть?»
Я расстегиваю его рубашку и бормочу под нос:
– Надо снять одежду.
– Ты не представляешь, как долго я ждал, когда ты это скажешь.
Улыбка. Один уголок рта выше другого. Очень сексуально.
– Твое обаяние на меня не подействует. Можешь приподняться? Только чуть-чуть. Хорошо, теперь вот это.
Я даю Эвану две болеутоляющие таблетки из аптечки и бутылку с водой. Он послушно глотает.
Стягиваю с него рубашку. Он смотрит мне в лицо, но я прячу глаза. Пока снимаю с него ботинки, он расстегивает ремень, а потом и молнию. Приподнимает зад, но я не могу стащить с него штаны, они намокли от крови и прилипли к ногам.
– Срывай, – говорит Эван и переворачивается на живот.
Я стараюсь как могу, но мокрая ткань такая скользкая.
– Вот, попробуй этим.
Эван дает мне нож. Он в крови, но я не спрашиваю, откуда эта кровь.
Медленно, потому что боюсь его порезать, распарываю ткань от одной дырки к другой, а потом снимаю с него штаны, как кожуру с банана. Да, это очень точное сравнение – как кожуру с банана. Мне нужна сочная мякоть правды, но до нее не доберешься, пока не снимешь кожуру.
Раздев его до трусов, я спрашиваю:
– Осмотреть твой зад?
– Было бы интересно узнать твое мнение.
– Оставь свои убогие шуточки.
Я разрезаю с боков трусы. С задницей у него все плохо. Плохо в том смысле, что она вся изрешечена осколками. В остальном задница очень даже ничего.
Я стираю кровь марлей из аптечки и пытаюсь сдержать истерический смех. Надеюсь, желание хихикать вызвано стрессом, а не видом голой попы Эвана Уокера.
– Ничего себе! Настоящее решето.
– Постарайся остановить кровь, – задыхаясь на каждом слове, просит Эван.
Я обрабатываю раны как могу и спрашиваю:
– Можешь перевернуться на спину?
– Что-то не хочется.
– Мне надо осмотреть твой перед.
«О господи! Перед?»
– Перед у меня в порядке. Правда.
Я отстраняюсь от него и сажусь на землю. Придется поверить на слово.
– Расскажи, что там было.
– Я вытолкнул тебя наверх и побежал. Нашел пологий склон и выбрался из оврага. Обошел их с тыла. Остальное ты, конечно, слышала.
– Я слышала три выстрела. Ты говорил, что их четверо.
– Нож.
– Нож?
– Да. Это не моя кровь на нем.
– Ну, спасибо. – Я тру щеку, до которой он дотрагивался, и решаю, что пора расставить все по своим местам. – Ты глушитель, я права?
Тишина. Никаких шуточек.
– Ты человек? – шепотом спрашиваю я.
«Скажи, что человек, Эван. Только скажи так, как надо, чтобы у меня не осталось сомнений. Пожалуйста, Эван, мне правда нужно поверить твоим словам. Да, ты говорил, что нельзя заставить себя поверить… Но, черт, заставь поверить другого. Заставь поверить меня. Скажи это. Скажи, что ты человек».
– Кэсси?
– Ты человек?
– Конечно, я человек.
Глубоко вздыхаю. Он сказал это, но сказал не так, как надо. Я не вижу его лица, он уткнулся лбом в согнутый локоть. Может, он бы произнес это идеально, если бы смотрел на меня, и мне уже не пришлось бы думать обо всех этих ужасах.
Беру из аптечки стерильную салфетку и стираю с рук кровь не знаю кого.
– Если ты человек, зачем меня обманывал?
– Я не все время тебя обманывал.
– Угу, только тогда, когда это было важно.
– О важном я никогда не врал.
– Это ты убил тех троих на шоссе?
– Да.
Я даже вздрагиваю. Не ожидала такого ответа. Он мог сказать: «Шутишь? У тебя паранойя». Но вместо этого спокойно так отвечает: «Да». Как будто я спросила, не купался ли он когда-нибудь голышом.
Но следующий вопрос не сравнить с первым.
– Это ты выстрелил мне в ногу?
– Да.
От такого ответа я вздрагиваю до того сильно, что роняю кровавую салфетку.
– Эван, почему ты выстрелил мне в ногу?
– Потому что я не мог выстрелить тебе в голову.
«Ну, что ж, хотела – получила».
Я достаю «люгер» и пристраиваю его на коленях. Голова Эвана всего в одном футе. Но вот загадка: почему тот, у кого пистолет, дрожит, как лист на ветру, а тот, в кого целятся, абсолютно спокоен?
– Я ухожу, – говорю я. – А ты тут умрешь от потери крови, в точности как могла умереть я, когда ты оставил меня под той машиной на шоссе.
Я жду, что он скажет.
– Но ты не уходишь, – справедливо замечает он.
– Хочу услышать твой ответ.
– Все сложно.
– Нет, Эван, не сложно. Врать – сложно. Говорить правду – просто. Почему ты стрелял в людей на автостраде?
– Потому что боялся.
– Чего ты боялся?
– Боялся, что они – не люди.
Тут мне требуется передышка. Я достаю из своего рюкзака бутылку с водой, опираюсь на Говарда и делаю пару глотков.
– Ты перебил тех бедняг на шоссе и еще бог знает сколько народу, стрелял в меня… Я знаю, что ты не на охоту ходил по ночам, потому что уже знал о Четвертой волне. Я твой солдат с распятием.
Он кивает, уткнувшись лицом в локоть, и отвечает:
– Хорошо, как скажешь.
– Если ты хотел меня убить, почему не бросил там, в сугробе?
– Я не хотел тебя убивать.
– Оставил истекать кровью под машиной. Это значит – не хотел?
– Да, не хотел. Когда я убегал, ты стояла на ногах.
– Ты убежал? – Мне сложно представить такое. – Почему?
– Я испугался.
– Ты убил тех людей, потому что испугался, стрелял в меня, потому что испугался, убежал, потому что испугался.
– Наверное, у меня проблемы со страхом.
– А потом ты нашел меня и притащил на ферму. Выходил, угостил гамбургером, вымыл мне голову, научил стрелять и пошел со мной, чтобы… Чтобы что?
Он поворачивает голову и смотрит на меня одним глазом:
– Знаешь, Кэсси, вообще-то это не очень честно с твоей стороны.
У меня даже челюсть отвисает.
– Нечестно?
– Допрашивать человека, израненного осколками гранаты.
– Сам виноват. Ты напросился пойти со мной. – Тут у меня по спине пробегают мурашки. – Почему ты пошел со мной, Эван? Это хитрость какая-то? Ты меня используешь в каких-то своих целях?
– Операция по спасению Сэмми – твоя идея. Я пытался тебя отговорить. Даже хотел пойти сам, а тебе предлагал остаться.
Эван дрожит. Он голый, температура воздуха минус пятнадцать, не выше. Я накрываю его спину курткой, а остальное, как могу, джинсовой рубашкой.
– Прости меня, Кэсси.
– За что простить?
– За все.
Эван говорит невнятно, растягивает слова; наверное, это из-за таблеток.
Я крепко держу пистолет обеими руками, меня тоже трясет, только не от холода.
– Эван, я убила того солдата, потому что у меня не было выбора. Я не выслеживала людей, чтобы расправиться с ними. Я не сидела в засаде, чтобы застрелить любого, кто появится на шоссе, – застрелить, потому что он может оказаться инопланетянином. – Я говорю и киваю сама себе – мне все это и впрямь кажется самоочевидным. – Ты не можешь быть тем, за кого себя выдаешь, потому что тот, за кого ты себя выдаешь, не стал бы делать то, что делал ты!
Все, теперь ничто не важно, кроме правды. Еще важно не быть идиоткой. Важно не испытывать к нему никаких чувств, потому что, если я буду что-то к нему чувствовать, это помешает мне сделать то, что я должна сделать. Даже не просто помешает – станет непреодолимой преградой на моем пути. А если я хочу спасти брата, я должна преодолеть любые преграды.
– И что же дальше? – спрашиваю я.
– Утром надо будет вытащить осколки.
– Что случится после этой волны, Эван? Или ты – последняя?
Он лежит, уткнувшись лицом в согнутый локоть, смотрит на меня одним глазом и пытается покачать головой.
– Даже не знаю, как убедить тебя в…
Я приставляю ствол к его виску, рядом с глазом шоколадного цвета.
– Первая волна – отключение электричества; Вторая волна – цунами; Третья – эпидемия; Четвертая – глушители. Какой будет Пятая, Эван? Что нас ждет?
Эван не отвечает. Он отключился.
