Теперь Наггетс каждый вечер после выключения света в казарме перебирается на мою койку. Я разрешаю малышу лежать рядом, пока не заснет, а потом переношу обратно на его место. Танк грозится выдать меня, особенно когда я приказываю ему сделать то, что он делать не хочет. Но не выдает, и я даже думаю, он втайне ждет, когда наступит время молитвы.

Просто удивительно, как быстро Наггетс привык к жизни в лагере. Хотя дети все быстро приспосабливаются, они легко адаптируются практически к любым условиям существования. Малыш не может поднять винтовку и прицелиться, но все остальное делает, и порой даже лучше других ребят. Он быстрее Умпы преодолевает полосу препятствий и быстрее Кремня усваивает новую информацию. – В группе плохо к нему относится только Чашка. Я думаю, это ревность, до появления Наггетса она была младшим ребенком в семье.

Во время своей первой воздушной тревоги Наггетс слегка психанул. Малыш, как и все мы, не знал, что в эту ночь будут учения. Но когда завыла сирена, мы поняли, что происходит, а он – нет.

Тренировка с воздушной тревогой проводится раз в месяц и всегда посреди ночи. Сирены воют так громко, что аж пол под ногами вибрирует, а ты в темноте натягиваешь комбинезон, запрыгиваешь в ботинки, хватаешь свою М-16 и выбегаешь из казармы. Сотни новобранцев бегут по плацу к тоннелям, которые ведут в подземную базу.

Наггетс завопил от страха и вцепился в меня, как обезьянка в свою мамашу. Я из-за этого отстал от группы на целых две минуты. Малыш, наверное, подумал, что боевые корабли инопланетян вот-вот обрушат на нас всю свою мощь.

Я орал, чтобы он успокоился и бежал за мной, но только напрасно драл глотку. В конце концов пришлось забросить его себе на плечо. Я бежал из казармы, одной рукой придерживая Наггетса за попку. В этот момент я думал о другой ночи и другом ребенке. Это воспоминание подгоняло меня вперед.

В лестничный колодец, вниз на четыре марша с желтыми лампами аварийного освещения. Голова Наггетса бьется о мою спину. В самом низу через бронированную дверь и дальше по небольшому коридору, через еще одну бронированную дверь, в подземный комплекс.

Тяжелая дверь с грохотом закрылась у нас за спиной. К этому моменту малыш мог уже не бояться, что его распылят на молекулы, и я поставил его на пол.

Подземный комплекс – это лабиринт из пересекающихся коридоров, но нас так часто гоняли по ним, что теперь я даже с закрытыми глазами найду дорогу к нашей станции. Я крикнул Наггетсу, чтобы не отставал, и рванул вперед. Мимо нас в противоположном направлении пробежали ребята из другой группы.

Направо, налево, два раза направо, налево и в последний коридор. Одной рукой я придерживаю Наггетса за шею.

В двадцати ярдах впереди, в тупике одного из коридоров, ребята из нашей группы изготовились к стрельбе с колена. Винтовки нацелены на решетку вентиляционной шахты, которая ведет на поверхность.

У ребят за спиной стоит Резник с секундомером в руке.

«Вот зараза!»

Мы опоздали на сорок восемь секунд. Сорок восемь секунд обойдутся в три дня без свободного времени. Сорок восемь секунд опустят нас на одно место в таблице лидеров. Сорок восемь секунд – это черт знает сколько времени в обществе сержанта Резника.

Когда возвращаемся в казарму, все слишком возбуждены, чтобы уснуть. Одна половина группы злится на меня, вторая – на Наггетса. Танк, естественно, считает, что во всем виноват я. Его худое лицо покраснело от злости.

– Ты должен был его там бросить!

– Танк, нас для чего готовят? – напоминаю я. – А что, если бы тревога была настоящей?

– Тогда его бы уже не было.

– Он член команды, такой же, как ты и я.

– Ты что, Зомби, все еще не понял? Это закон природы. Больным и слабым не место среди живых.

Танк стаскивает ботинки и бросает их в ящик, который стоит в ногах койки.

– Будь моя воля, я бы их всех в печи отправил, вместе с гадами, – говорит он.

– Убивать людей – это вроде работа инопланетян.

Лицо Танка становится темно-красным, как свекла, он бьет в невидимого противника кулаком. Кремень делает шаг к Танку, чтобы как-то успокоить его, но тот отмахивается.

– Каждый слабак, каждый больной, каждый неповоротливый, все тупые или слишком мелкие – все должны умереть! – орет Танк. – Все, кто не может драться или помогать в бою, все они тянут нас назад!

– Ну да, ну да, – саркастически говорю я. – Отбросы – в топку.

– Сила цепи определяется ее слабым звеном, – рычит Танк. – Это закон долбаной природы, Зомби. Выживают сильнейшие!

– Эй, чувак, перестань, – говорит Кремень. – Зомби прав. Наггетс – член нашей команды.

– Отвали от меня, Кремень, – орет Танк. – Все отвалите! Можно подумать, это я виноват. Как будто я за все это дерьмо должен отвечать!

– Зомби, сделай что-нибудь, – умоляющим голосом просит меня Дамбо. – Он сейчас как Дороти станет.

Дамбо вспомнил девчонку-новобранца, которая в один прекрасный день схватила винтовку и открыла огонь по своей группе. До того как сержант выстрелил ей из пистолета в затылок, она успела убить двоих и ранить троих ребят. Каждую неделю мы слышим о том, как кто-то из новобранцев стал Дороти. Иногда мы называем это «улететь к волшебнику». В лагере на тебя постоянно давят, а когда давление зашкаливает, ты ломаешься. Бывает, что ребята, которые не выдерживают, палят в других, а иногда и в самих себя. Иногда я даже сомневаюсь в мудрости центрального командования – зачем выдавать серьезное автоматическое оружие детям, которые постоянно находятся в стрессовой ситуации?

– Ай, Дамбо, засунь язык себе в задницу, – рычит Танк. – Можно подумать, ты что-то понимаешь. Кто здесь вообще что-то понимает? Чем мы тут занимаемся, а? Может, ты мне скажешь, Дамбо? Или ты, командир группы? У тебя есть ответ? Если кто-то знает, зачем мы здесь, пусть скажет прямо сейчас, или я все разнесу! И всех перебью, потому что меня вконец достал этот маразм! Мы собираемся драться с теми, кто уничтожил миллиарды людей? И кто будет с ними драться? – Танк показывает винтовкой на Наггетса, который стоит, вцепившись в мою ногу. – Вот он?

Дальше – истерический смех.

Все оцепенели, а ствол винтовки Танка раскачивается по дуге. Я поднимаю руки и говорю как можно спокойнее:

– Рядовой, опусти винтовку. Это приказ.

– Ты мне не командир! Никто не может мне приказывать!

Танк стоит возле своей койки и держит винтовку у бедра. Отлично – парень ступил на дорогу из желтого кирпича.

Я перевожу взгляд на Кремня. Он стоит ближе всех к Танку, всего в двух футах справа. Кремень едва заметно кивает в ответ.

– Кретины долбаные, вы хоть понимаете, почему они до сих пор нас не уничтожили? – спрашивает Танк.

Он больше не смеется. Он плачет.

– Вы же знаете, что им это раз плюнуть. Вы знаете, что они знают, что мы здесь. Вы знаете, что они знают, чем мы тут занимаемся. Так почему они позволяют нам это делать?

– Я не знаю, Танк, – отвечаю спокойно, не повышая голоса. – Почему?

– Потому что уже не важно, что мы делаем! Все кончено, чувак. Кончено!

Танк нацеливает винтовку на всех подряд. Если он нажмет на спусковой крючок…

– Ты, я, все на этой базе обречены! Нас всех…

Кремень бросается на Танка, вырывает винтовку и сбивает его с ног. Танк, падая, задевает головой край койки.

Вот он лежит, свернувшись в клубок, прикрывает голову руками и вопит как резаный, а когда не хватает воздуха, замолкает, делает вдох и вопит снова. Не знаю почему, но это даже хуже, чем когда он размахивал заряженной М-16. Кекс убегает и прячется в туалетной кабинке. Дамбо закрывает ладонями свои большущие уши и отодвигается в изголовье койки. Умпа бочком подходит ко мне и становится рядом с Наггетсом. А Наггетс обхватил мою ногу руками и смотрит, как Танк корчится на полу. Чашка, семилетняя девчонка, – единственная в группе, на кого не произвела впечатления истерика Танка. Она смотрит так, будто он каждую ночь катается по полу и вопит благим матом.

И тут до меня доходит: вот как они нас убивают. Это очень медленный и очень жестокий способ уничтожения. Они начинают изнутри, умерщвляют душу, а потом убивают физически.

Я вспоминаю слова Воша: «Главное – не лишить нас способности сопротивляться, главное – отнять у нас волю к борьбе».

Нам не на что надеяться. Надеются только безумцы. Танк нормален, потому что он это понимает.

И поэтому ему здесь не место.