Вот типичный распорядок дня атипичной новой реальности в лагере «Приют».

Пять утра:

Подъем и умывание. Одеваемся, застилаем койки.

Пять десять:

Построение. Сержант проверяет наши места. Увидит морщинку на чьем-нибудь одеяле – орет минут двадцать. Потом выбирает наугад новобранца и орет двадцать минут уже без всякой причины. После этого отмораживаем задницы на плацу, бежим три круга. Подгоняю Умпу и Наггетса – если они отстанут, я должен буду, как финишировавший последним, пробежать лишний круг. Мерзлая земля под ботинками. Выдыхаемая влага замерзает в воздухе. Над трубами электростанции за аэродромом поднимаются два столба черного дыма, из главных ворот выезжают школьные автобусы.

Шесть тридцать:

Утренний прием пищи. В столовой не протолкнуться. Попахивает скисшим молоком. Этот запах напоминает о чуме, а еще о том, что когда-то мои мысли крутились вокруг машин, футбола и девчонок. Именно в таком порядке. Я помогаю Наггетсу наполнить поднос и заставляю все съесть: если он не будет хорошо питаться, ему здесь не выжить. Я прямо так ему и говорю: «Учебный лагерь тебя прикончит». Танк и Кремень смеются надо мной. Они уже прозвали меня Нянькой Наггетса. Плевать на них. После завтрака мы проверяем показатели в таблице лидеров. Таблица вывешивается на доске рядом со входом в столовую, и каждое утро туда вносят очки за прошлый день: стрельба, полоса препятствий, действия во время воздушного налета, бег на две мили. Первые четыре группы выпустятся в конце ноября, так что борьба за лидерство серьезная. Наша группа уже не первую неделю висит на десятом месте. Десятое место – не так плохо, но недостаточно хорошо.

Восемь тридцать:

Тренировки. Оружие. Рукопашный бой. Выживание в дикой местности. Выживание в городской среде. Разведка. Связь. Мои любимые тренировки на выживание. Не забуду занятия, когда нам пришлось пить собственную мочу.

Полдень:

Дневной прием пищи. Между двумя подсохшими кусками хлеба мясо загадочного происхождения. Дамбо, чьи шуточки по тупости могут соревноваться с размером его ушей, говорит, что зараженных не кремируют, а жарят на гриле и скармливают новобранцам. Я хватаю Чашку до того, как она успевает обрушить поднос на его голову. Наггетс смотрит на свой бургер так, будто тот может выпрыгнуть из тарелки и укусить его. Дамбо скотина – малыш и так худенький.

Час дня:

Еще тренировки. В основном стрельба по мишеням. Наггетсу вместо винтовки выдали палку, и он стреляет воображаемыми патронами. Мы палим из настоящих М-16. Мишени – фанерные фигуры людей. Фанера трещит и разлетается в щепки. Лучший результат у Кекса. Я худший стрелок в группе. Представляю, что человек из фанеры – Резник, но это не помогает.

Пять вечера:

Вечерний прием пищи. Консервированное мясо, консервированный горошек, консервированные фрукты. Наггетс ковыряется в еде, а потом плачет. Вся группа смотрит на меня. Я отвечаю за Наггетса. В любой момент может заявиться Резник с проверкой, и тогда всем несдобровать, а виноват буду я. Дополнительные нагрузки, сокращение рациона… Сержант может даже снять заработанные очки. Плевать на все, главное – заработать очки и выпуститься, избавиться от Резника. За столом напротив сидит Кремень и злобно смотрит на меня из-под сросшихся бровей. Он злится на Наггетса, но еще больше злится на меня – за то, что я занял его место. Я не выпрашивал себе место командира группы. В тот день, когда сержант назначил меня на эту должность, Кремень подошел ко мне и сказал: «Мне плевать, кто ты теперь, когда выпустимся, я стану сержантом». А я сказал что-то вроде: «Ветер в спину, Кремень». Я вообще считаю, что делать из меня командира группы было глупо. А пока я никак не могу успокоить Наггетса. Он опять завел шарманку о своей сестре. Все твердит, что она обещала прийти за ним. Вот как командиру группы вести себя с малышом, который даже винтовку поднять не может? Если «Страна чудес» распыляет своих лучших бойцов, какой прок может быть от этого сопляка?

Шесть вечера:

Инструктаж «Вопрос – ответ». Мое любимое время суток, когда есть толк от общения с лучшим представителем рода человеческого. Проинформировав нас о том, какие мы бесполезные отбросы, Резник открывается и разрешает задавать вопросы. Нас больше всего волнует соревнование: правила; как выбирают лидера в случае равных очков у групп; слухи о том, что кто-то жульничает. Главное для нас – перейти на следующий уровень. Другие темы: операции по спасению и распространению (кодовое название «Малышка Бо Пип», и это не шутка); что нового за оградой лагеря и когда нас переведут в подземный бункер? – Ясно же, что враг не может не заметить, чем мы тут занимаемся. Нас тут уничтожат, это только вопрос времени. Ответ всегда стандартный: «Комендант Вош знает, что делать. Ваша забота – стратегия и логистика. Ваша работа – уничтожение врага».

Восемь тридцать вечера:

Личное время. Наконец-то без Резника. Стираем комбинезоны, начищаем ботинки, драим казарму и туалет, смазываем винтовки, меняемся журналами и «контрабандными» леденцами и жевательными резинками. Играем в карты, разоряем друг друга и проклинаем Резника. Слухи, тупые анекдоты, все что угодно, только бы не слышать тишину в собственной голове. Так мы отгораживаемся от тишины, которая извергает беззвучные вопли, как вулкан раскаленную лаву. А потом – разговор, который начинается и заканчивается, как кулачный бой. Мы открываемся и закрываемся. Мы знаем слишком много. Мы почти ничего не знаем. Почему в полк набирают таких, как мы, и никого старше восемнадцати? Что случилось со взрослыми? Их увезли? Если увезли, то куда и зачем? Те, кого здесь называют гадами, – последняя волна, или будет еще одна, Пятая, в сравнении с которой первые четыре покажутся мелкой рябью? Мысли о Пятой волне прекращают все разговоры.

Девять тридцать вечера:

Выключается свет. Нужно лежать на койке без сна и изобретать новый изощренный способ избавиться от сержанта Резника. Через некоторое время это занятие меня утомляет, и я думаю о девчонках, с которыми встречался. Располагаю их в разном порядке, на какую базу попаду. Самые красивые. Самые умные. Самые веселые. Блондинки. Брюнетки. Они постепенно перемешиваются, и под конец остается только одна девочка. Это Девочка, которой больше нет, и в ее глазах снова оживает бог из школьного спортзала – Бен Пэриш. Я достаю из тайника под койкой медальон Сисси и прижимаю к сердцу. Больше нет вины. Нет горя. Я поменял жалость к себе на ненависть. Чувство вины на коварство. Горе на дух мести.

– Зомби?

Это Наггетс на соседней койке.

– Свет выключен – никаких разговоров, – шепотом отзываюсь я.

– Мне не уснуть.

– Закрой глаза и думай о чем-нибудь хорошем.

– А нам можно молиться? Это по правилам?

– Конечно, помолись. Только не вслух.

Я слышу его дыхание, слышу, как он ворочается с боку на бок.

– Кэсси всегда молилась вместе со мной, – признается Наггетс.

– Кто такая Кэсси?

– Я тебе говорил.

– Я забыл.

– Кэсси моя сестра. Она за мной придет.

– А, да, конечно.

Я не говорю малышу, что если сестра до сих пор не объявилась, то она наверняка мертва. Не мне разбивать ему сердце, это сделает время.

– Кэсси обещала. Она обещала.

Наггетс тихонько икает. Заплакал. Отлично. Никто не знает точно, но мы для себя решили, что казармы прослушиваются и Резник постоянно держит нас под наблюдением, ждет, когда мы нарушим правила, чтобы устроить выволочку. За болтовню после отбоя нам полагается недельный наряд на кухне.

– Наггетс, все хорошо…

Я протягиваю к нему руку и глажу недавно обритую голову. Сисси, когда ей было плохо, любила, чтобы я гладил ее по голове… Может, и Наггетса это успокоит.

– Эй, заткнитесь там! – шипит со своей койки Кремень.

– Вот именно, – вторит ему Танк. – Зомби, хочешь, чтобы с нас очки сняли?

Я подвигаюсь на край койки и хлопаю по матрасу:

– Перебирайся сюда, Наггетс. Я с тобой помолюсь, а потом ты будешь спать, уговор?

Матрас прогибается из-за дополнительного веса. О господи, что я делаю? Если заявится Резник с проверкой, я буду целый месяц чистить картошку. Наггетс устраивается на боку лицом ко мне, его сложенные кисти, когда он подносит их к подбородку, касаются моего плеча.

– Какую молитву она с тобой читала? – шепотом спрашиваю я.

– Вот сейчас улягусь спать, – шепчет он в ответ.

– Кто-нибудь, придушите Наггетса подушкой, – подает голос Дамбо.

Я вижу свет в больших карих глазах малыша. На моей груди медальон Сисси. Глаза Наггетса поблескивают в темноте, как маяки. Молитвы и обещания. Одно дала ему сестра. Другое, не высказанное вслух, я дал своей сестре. Сейчас время нарушенных обещаний. Мне вдруг захотелось пробить кулаком стену.

– Вот улягусь спать и попрошу Бога хранить мою душу.

Наггетс подхватывает на второй строке:

– Когда утром я проснусь, покажи мне тропинку любви.

На следующей строфе в казарме начинают шикать. Кто-то кидается в нас подушкой, но малыш продолжает молиться:

– Вот улягусь спать и попрошу Бога присмотреть за моей душой: пусть ангелы оберегают меня до утра.

На «ангелы оберегают меня» шиканье прекращается и в казарме наступает абсолютная тишина.

Последнюю строфу мы произносим очень медленно, нам как будто не хочется, чтобы молитва заканчивалась, потому что после нее будет пустой сон, а потом еще один день в ожидании последнего дня, когда мы умрем. Даже Чашка понимает, что вряд ли доживет до своего восьмого дня рождения. Но утром мы встанем и выдержим еще один адский семнадцатичасовой день. Потому что мы знаем, что умрем, но умрем мы не сломленными.

– А если я умру во сне, Господи, возьми к себе мою душу.