7
Тема: Эндер в порядке
Под словами «в порядке» я, разумеется, подразумеваю, что его тело и разум, кажется, функционируют нормально. Он был счастлив меня видеть. Мы легко разговаривали. Кажется, что он со всеми пребывает в мире. Ни к кому не проявляет враждебности. О вас обоих Эндер говорил с неподдельной любовью. Мы обсудили многие детские воспоминания.
Но, как только этот разговор подошел к концу, он укрылся в своей раковине – я ее увидела чуть ли не воочию. Он только о жукерах и думает. Полагаю, его гнетет чувство вины за их уничтожение. Эндер знает, что это неправильно, – знает, что действовал по неведению, и вообще – они пытались нас уничтожить, так что это в любом случае самозащита. Но пути совести неисповедимы. Мы развили совесть, чтобы принять общественные ценности и поддерживать порядок. Но что случается, когда у тебя гиперактивная совесть и выдуманные правила, о которых больше никому не известно? Как ты караешь себя за их нарушение?
Номинально Эндер является губернатором, но два человека независимо друг от друга предупредили меня, что адмирал Квинси Морган не намерен позволить Эндеру чем-либо руководить. Будь на его месте Питер, тот бы уже организовал заговор с целью устранения Моргана еще до начала полета. Но Эндер в ответ лишь усмехается и говорит: «Подумать только!» Когда я надавила на него, он ответил: «Состязания не будет, если я откажусь принимать в нем участие». А когда надавила еще сильнее, он стал раздраженным и сказал: «Я был рожден для одной войны. Я в ней победил, и на этом все».
Так что я просто разрываюсь. Нужно ли мне заставлять его действовать? Или я должна делать, что он попросит, и все игнорировать? Эндер считает, что я должна либо провести полет в стазисе (и тогда по прибытии мы будем одного возраста, нам будет по пятнадцать), либо – если я останусь бодрствовать – написать историю Боевой школы. Графф пообещал предоставить мне все документы о Боевой школе, хотя я могу получить их из общественных записей, поскольку все они всплыли на военном трибунале.
А сейчас задам философский вопрос: что есть любовь? Значит ли моя любовь к Эндеру, что я должна делать то, что для него хорошо, – даже если он просит меня этого не делать? Или она означает, что я должна делать то, что он попросит, – даже если уверена, что должность номинального губернатора окажется кошмарным опытом?
Дорогие мама и папа, это чем-то напоминает занятия музыкой. Многие взрослые жалуются на свой ужасный опыт – как их заставляли ею заниматься. А другие в то же время высказывают родителям свои претензии: «Почему вы не заставили меня тогда заниматься, чтобы сегодня я мог хорошо играть?»
С любовью,
Валентина
Тема: Re: Эндер в порядке
Дорогая Валентина!
Твой отец уверен, что тебя заденет, если я скажу, каким шоком для нас стало известие, что один из моих детей не знает всего, сам это признает и даже просит у родителей совета! В последние пять лет вы с Питером сошлись так близко, что почти превратились в близнецов с собственным языком, не известным больше никому. Теперь же, выйдя из-под влияния Питера лишь несколько недель назад, ты снова открыла для себя родителей. Я нахожу это очень приятным, а потому объявляю тебя моим любимым ребенком.
Нас по-прежнему угнетает – мало-помалу разъедает изнутри, – что Эндер не хочет нам писать. Ты не заметила в нем какой-либо злости к нам. Мы не понимаем. Неужели он не знает, что раньше нам было запрещено ему писать? Почему он не читает наши письма сейчас? Или он читает их, а потом сознательно решает не нажимать на кнопку «ответить», чтобы написать хотя бы: «Ваше письмо получено»?
Что касается твоих вопросов – они несложные. Ты Эндеру не мать и не отец. Только у нас есть право на то, чтобы вмешаться и, нравится ему это или нет, сделать то, что в его интересах. А ты его сестра. Считай себя его компаньоном, другом, доверенным лицом. Твоя задача в том, чтобы взять от него то, что он дает, и дать ему то, что он попросит, – в том случае, если ты сочтешь это правильным. У тебя нет ни права, ни обязанности пытаться вручить ему то, о чем он не просит. Точнее, прямо просит не вручать. Это не будет подарком ни друга, ни сестры. Родители – случай особый. Эндер возвел стену именно там, где ее изначально построила Боевая школа. Она держит нас снаружи. Эндер считает, что не нуждается в нас. Но он ошибается. Подозреваю, мы именно то, что ему необходимо. Ему нужна мать, которая сможет дать утешение израненной душе. Нужен отец, который скажет: «Ego te absolvo» и «Хорошо, добрый и верный раб» – так, чтобы даже самая скрытная душа смогла поверить.
Будь ты лучше образованна и не живи в секулярном мире, ты бы узнала эти цитаты. Когда найдешь их, имей в виду, что мне искать не пришлось.
С любовью,
твоя саркастичная, чересчур аналитичная,
глубоко уязвленная
и все же вполне удовлетворенная
мама
Тема: Re(1): Эндер в порядке
Мне известно о конфессиональной принадлежности папы и о Библии короля Якова в твоей комнате, и мне не нужно ничего выискивать. Неужели ты думаешь, что ваша с папой религиозность была тайной для ваших детей? Даже Эндер о ней знал, а ведь он покинул дом в шестилетнем возрасте!
Так как твой совет мудр, а идей получше у меня нет, я ему последую. Кроме того, я собираюсь последовать совету Эндера и Граффа – написать историю Боевой школы. Моя цель проста: опубликовать ее как можно быстрее, чтобы она смогла сыграть свою в роль в том, чтобы стереть из памяти злых клеветников из военного трибунала, восстановить репутацию детей, выигравших войну, и тех взрослых, которые их тренировали и направляли. Не то чтобы я перестала ненавидеть их за то, что они забрали у нас Эндера. Но я знаю, как ненавидеть кого-то и все же понимать его аргументы. Возможно, это единственный ценный подарок, который смог сделать мне Питер.
Питер мне не писал, я ему тоже. Если он спросит, скажите ему, что я часто о нем думаю. Я отмечаю тот факт, что он больше не мозолит мне глаза, и если это можно считать признаком того, что я «скучаю», – что ж, значит, по нему скучают.
Между прочим, мне выпала возможность на пути сюда повстречать Петру Арканян. И еще мне удалось поговорить – попереписываться – с Бобом, Динком Микером, Хань-Цзы. Еще нескольким я отправила письма. Если я пойму Эндера, общаясь с ними, пойму, через что ему пришлось пройти (раз уж сам он не говорит), то смогу разобраться в себе самой. Но что бы я ни делала… Ты верно заметила: я не его мать, и он не просил меня ни о чем. Я притворяюсь, что все это нужно мне лишь для написания книги.
Я на удивление быстро пишу. Вы уверены, что в нашем роду не заблудились гены Уинстона Черчилля? Например, его пребывание с польским правительством в изгнании во времена Второй мировой позволяет мне предположить родственную душу… если не принимать во внимание политические амбиции, постоянный уровень алкоголя в крови и привычку расхаживать по дому голым. Заметьте, это все о нем, а не обо мне!
С любовью,
твоя не менее саркастичная, в меру аналитичная,
не уязвленная, но недовольная дочь
Валентина
Графф пропал с Эроса вскоре после трибунала, но сейчас вернулся. Похоже, в качестве министра по делам колоний он не мог упустить столь благоприятную возможность для рекламы – отлет первого корабля с колонистами.
– Шумиха в интересах проекта «Расселение», – сказал Графф, когда Мэйзер стал его высмеивать.
– А сам ты камеру не любишь?
– Посмотри на меня – я потерял двадцать пять кило. Стал тенью самого себя.
– Во время войны ты вес набирал, мало-помалу. Во время трибунала раздулся со страшной силой. А сейчас ты его теряешь. В чем дело? Гравитация Земли?
– Я на Землю не летал, – откликнулся Графф. – Был занят переоборудованием Боевой школы под базу сбора колонистов. Раньше никто не понимал, почему я настаивал, чтобы все кровати были рассчитаны на взрослых. Сейчас говорят о моих провидческих талантах.
– Почему ты лжешь мне? Когда создавали Боевую школу, ты за нее не отвечал.
Графф покачал головой:
– Мэйзер, когда я уговаривал тебя вернуться домой, я ни за что не отвечал, так?
– Ты был в ответе за проект «Вернуть-Рэкхема-домой-тренировать-Эндера-Виггина».
– Но никто и не подозревал, что такой проект есть.
– Кроме тебя.
– Ну, так еще я отвечал за проект «Позаботиться-о-том-чтобы-Боевая-школа-подходила-для-целей-проекта-„Расселение“».
– Потому-то ты и теряешь в авторитете, – заметил Мэйзер. – Потому что наконец получил средства и полномочия для продвижения настоящего проекта, о котором думал все эти годы.
– Победить в войне было самым важным. Я думал о том, как подготовить детей! Кто же знал, что мы победим так, что получим в подарок все терраформированные и полностью пригодные для заселения планеты? Я ожидал, что Эндер победит, а если не он, то это сделает Боб, – но полагал, что придется биться с жукерами за каждую планету. Готовился к тому, чтобы ускоренными темпами создавать новые колонии в противоположной стороне, чтобы они не были подвержены контратакам.
– Так, значит, ты здесь, чтобы сфоткаться с колонистами.
– Я здесь, чтобы моя лыбящаяся рожа попала на одну фотку с тобой, Эндером и колонистами.
– А, – сказал Мэйзер. – Толпа из трибунала.
– Самое жестокое в истории с трибуналом было то, как они обошлись с репутацией Эндера. По счастью, большинство людей помнят о победе, а не о свидетельских показаниях из зала суда. Теперь мы загрузим в их мозги еще одну картинку.
– Значит, Эндер по-настоящему тебя волнует.
Графф выглядел задетым.
– Я всегда любил этого парня. Нужно быть моральным уродом, чтобы его не любить. Когда видишь глубокую доброту, это ясно сразу. Меня выбешивает то, что его имя связали с убийствами детей.
– Он их действительно убил.
– Он этого не знал.
– Хайрам, те случаи – это совсем не то же самое, что победить в войне, которую считаешь игрой, – заметил Мэйзер. – Он знал, что сражается за свою жизнь, и знал, что победа должна быть убедительной. Он прекрасно понимал, что смерть противника вполне возможна.
– Так ты говоришь, он виновен, – точь-в-точь как утверждали наши враги?
– Я говорю, что он их убил, и он знал, что делает. Конечно, он не хотел получить именно такой результат, но он знал: его действия могут нанести тем парням настоящие увечья.
– Они пытались его убить!
– Бонзо пытался, – сказал Мэйзер. – Стилсон был мелким задирой.
– Но Эндер был совершенно неопытен, он не имел понятия, что делает, – и не знал, что на его ботинках стальные мыски. Ну скажи, не дальновидно было с нашей стороны обезопасить его, настояв именно на таких ботинках?
– Хайрам, я считаю действия Эндера совершенно оправданными. Он не выбирал, драться ли ему с этими ребятами, – и единственным его реальным выбором была безоговорочная и убедительная победа.
– Или проигрыш.
– Хайрам, у Эндера никогда не было такого выбора – проиграть. Проигрыш не для него, даже если он считает иначе…
– Он обещал найти в своем расписании время, чтобы сфотографироваться с нами.
Мэйзер кивнул:
– И ты думаешь, это означает «да»?
– У него нет расписания. Я думал, он иронизирует. Что ему еще делать, кроме как разговаривать с Валентиной?
Мэйзер рассмеялся:
– То же, что он делает уже больше года, – изучать жукеров с таким маниакальным упорством, чтобы нас всех встревожило его психическое здоровье. Только… должен сказать, с прибытием колонистов он начал готовиться к должности губернатора серьезно.
– Адмирал Морган будет разочарован.
– Адмирал Морган считает, что получит свое, потому что не понимает – Эндер серьезно настроен на управление колонией, – сказал Мэйзер. – Эндер фиксировал в памяти досье на каждого колониста: результаты тестов, семейные отношения с другими колонистами и членами семьи, которые остались дома. Запоминал их города и страны происхождения, на что были похожи эти места и что там происходило за последний год, в то время когда они подавали заявления.
– И адмирал Морган не видит в этом ничего особенного?
– Адмирал Морган – лидер, – сказал Мэйзер. – Он отдает приказы, и они передаются вниз. Знать рядовых – удел младших офицеров.
Графф рассмеялся:
– Да уж! И люди еще удивляются, почему в последней кампании мы использовали детей.
– Каждый офицер знает, как действовать в рамках продвинувшей его системы, – сказал Мэйзер. – Система больна – всегда была больна и всегда будет. Но Эндер узнал, что такое быть лидером по-настоящему.
– Или родился с этим знанием.
– Так что он по имени здоровается с каждым колонистом и явно поставил себе задачу пообщаться с каждым как минимум полчаса.
– А он не может сделать это на корабле после отлета?
– Эндер встречается только с теми, кто полетит в стазисе. С теми же, кто будет бодрствовать, он встретится после отлета. Так что, когда он говорил, что попытается найти в расписании время для тебя, в том не было и намека на иронию. Большинство колонистов будут спать, и у него едва ли хватит времени для более или менее продолжительного разговора со всеми.
Графф вздохнул:
– Он вообще находит время для сна?
– Думаю, он решил спать после обеда – когда адмирал Морган командует кораблем, а у Эндера нет обязанностей, кроме тех, которые он сам себе назначает. По крайней мере, мы с Валентиной понимаем его поведение именно так.
– Он с нею не разговаривает?
– Разумеется, разговаривает. Просто Эндер не распространяется о своих планах.
– Но почему у него секреты от нее?
– Не уверен, что это секреты, – сказал Мэйзер. – Думаю, он сам может даже не знать, что у него есть какие-то планы. Полагаю, он встречается с колонистами потому, что именно это им нужно, этого они ждут от него. Встречи обязательны, потому что для них это многое значит.
– Чушь, – заметил Графф. – У Эндера всегда есть планы внутри планов.
– Думаю, ты сейчас о себе говоришь.
– Эндер в этом деле куда умнее меня.
– Сомневаюсь, – сказал Мэйзер. – Бюрократические маневры в мирное время? Тут тебя никому не превзойти.
– Хотел бы я с ними полететь.
– Ну так лети, – рассмеявшись, предложил Мэйзер. – На самом деле тебе ничего такого не надо.
– А почему нет? – возмутился Графф. – Управлять министерством по делам колоний можно по ансиблю. Я своими глазами увижу, чего добились колонисты за те годы, пока ждали подкрепления. А преимущество полетов на релятивистских скоростях позволит мне дожить до конца моего великого проекта и увидеть его реализованным.
– Преимущество?
– С твоей точки зрения, ужасная жертва. Но заметь, Мэйзер, я ведь так и не женился. А у меня нет никакой дисфункции репродуктивной системы. Мое либидо и желание завести семью ничуть не слабее, чем у других мужчин. Но я много лет назад решил, фигурально выражаясь, посмертно жениться на праматери Еве и усыновить всех ее детей. Они жили на голове друг у друга в тесном доме, где одного серьезного пожара хватило бы, чтобы всех их уничтожить. Свою задачу я увидел в том, чтобы расселить их попросторнее и чтобы они жили вечно. Как общество, я имею в виду. Так что не важно, где я и с кем, я всегда окружен моими приемными детьми.
– Играешь в Бога.
– Я совершенно точно не играю.
– Ты старый лицедей – прибыл на кастинг и надеешься получить Его роль.
– Может, я дублер? Когда он забывает свое дело, наступает мое время.
– Так что там насчет фотки с Эндером?
– Все просто. Я – тот, кто решает, когда отправляется корабль. В последнюю минуту произойдет технический сбой. Эндера, завершившего свои дела, склонят к тому, чтобы он поспал. Когда Эндер проснется, мы сфотографируемся, а потом технические проблемы чудесным образом разрешатся, и корабль двинется в путь.
– Без тебя на борту, – заметил Мэйзер.
– Я должен оставаться здесь, чтобы сражаться за проект, – ответил Графф. – Если бы я не мешал своим противникам на каждом шагу, они угробили бы все за считаные месяцы. На этой планете столько облеченных властью людей, отказывающихся рассматривать перспективы, которые не влезают в их головы!
Валентине нравилось смотреть, как Графф и Рэкхем обращаются с Эндером. Графф – один из самых влиятельных людей в мире; Рэкхем по-прежнему считается легендарным героем. Тем не менее они оба негласно уступали Эндеру. Они никогда ничего ему не приказывали. Всегда обращались к нему: «Вас устроит, если для снимка вы встанете вот здесь?», «Как насчет восьми ноль-ноль? Вы не против?» или «Адмирал Виггин, нас вполне устроит ваш выбор одежды».
Разумеется, Валентина знала, что обращение «адмирал Виггин» делалось в расчете на адмиралов, генералов и политических шишек, которые при этом присутствовали, – и большинство из них кипели от возмущения, поскольку не попали на снимок. Но, продолжая наблюдать, она много раз видела, как Эндер выражал свое мнение – или, казалось, колебался в выборе. Графф обычно уступал Эндеру. А когда не уступал, Рэкхем с улыбкой высказывал точку зрения Эндера и настаивал на ней.
Они заботились о ее брате.
Это были искренние любовь и уважение. Может, они и подготовили его, выковали в горниле. Молотом придали необходимую форму, заточили, как им было нужно, а затем вонзили его в сердце врага. Но сейчас они просто любили то оружие, которое у них получилось, и заботились о нем.
Оба они думали, что он поврежден, травмирован теми испытаниями, которые выпали на его долю. Считали его пассивность реакцией на боль, пришедшую с осознанием, чтó он на самом деле совершил: смерть детей, жукеров и тысяч людей – солдат, погибших в последней кампании, которую Эндер считал игрой.
«Рэкхем и Графф просто не знают его так, как я», – подумала Валентина.
О, ей было ведомо коварство таких размышлений. Валентина все время держалась настороже, силясь не угодить в сотканную собою же паутину. Она не разрешала себе поверить, будто знает Эндера. Она искала к нему подходы, как к незнакомцу, внимательно наблюдая за всем, что он делает, что говорит и что он, возможно, подразумевает своими действиями и словами.
Однако мало-помалу она научилась узнавать ребенка за обликом юноши. Она помнила, как он слушался родителей – немедленно, без вопросов, хотя наверняка мог нытьем или возражениями отделаться от тягостных дел. Эндер принимал ответственность и также идею, что ему не всегда будет позволено решать – какая ответственность станет его или когда ее нужно будет принять. Поэтому он редко перечил родителям.
Но было тут и иное. Действительно, Эндер надломлен – здесь Графф и Мэйзер правы. Его послушание – не просто послушание счастливого ребенка, залезающего на табуретку по просьбе родителей. В покладистости Эндера слышались отзвуки его покорности Питеру: он подчинялся, чтобы уйти от конфликта.
Валентина чувствовала это как некое промежуточное звено между рвением и смирением, замешанном на ужасе.
Эндеру не терпелось отправиться в путь, к предстоящей работе. Но он понимал, что его цена за билет – должность губернатора. Поэтому он играл свою роль и выполнял все обязанности, позировал для групповых снимков, участвовал в формальных прощаниях, выслушивал речи тех самых офицеров, которые допустили, чтобы его имя вываляли в грязи во время трибунала Граффа и Рэкхема.
Когда адмирал Чамраджнагар вручал Эндеру высшую награду Межзвездного флота, ее брат улыбался так искренне, словно действительно безмерно рад. Валентина кисло наблюдала за церемонией. Почему было не наградить этой медалью во время трибунала, когда это могло быть расценено как открытое отрицание всех тех жутких сведений об Эндере? Почему трибунал проходил в открытом режиме, когда у Чамраджнагара были все полномочия сделать процесс закрытым? Почему эти слушания вообще имели место? Не было закона, который требовал бы возбудить процесс. Чамраджнагар никогда, ни на секунду, не был другом Эндера – хотя Эндер подарил ему победу, которую адмирал иначе получить бы не смог.
В отличие от Граффа и Рэкхема, Чамраджнагар не демонстрировал признаков настоящего уважения к Эндеру. Да, он тоже называл его «адмиралом», лишь пару раз позволив себе обращение «мой мальчик», причем оба раза Рэкхем, к вящему неудовольствию Чамраджнагара, немедленно его поправлял. Разумеется, Чамраджнагар и с Рэкхемом ничего поделать не мог, кроме как запечатлеться с ним на всех снимках жанра «два героя вместе с великим Полемархом».
Валентине было совершенно очевидно, что Чамраджнагар очень и очень счастлив, и это счастье явным образом проистекает из перспективы отлета Эндера прочь на межзвездном корабле. Чамраджнагар уже изнемог в ожидании этого момента.
Тем не менее всем пришлось дожидаться распечатки снимков, чтобы Эндер, Рэкхем и Чамраджнагар могли подписать фотографии.
Рэкхему и Эндеру с большой помпой презентовали подписанные снимки, Чамраджнагар сделал все, чтобы всем стало понятно, что это он, так сказать, оказывает честь.
Наконец адмирал Чамраджнагар улетел – «на наблюдательную станцию, чтобы смотреть за тем, как огромный корабль отправляется в полет, цель которого – созидание, а не уничтожение». Иными словами, чтобы сфоткаться еще и с кораблем на заднем плане. Валентина сомневалась, что фотографу вообще удалось сделать хоть один снимок, на котором не было улыбающейся физиономии Чамраджнагара.
Поэтому огромной уступкой можно было счесть появление снимка, на котором были только Графф, Рэкхем и Эндер. Возможно, Чамраджнагар просто не знал, что фотографу удалось это сделать – тот был штатным сотрудником флота, но оказался достаточно нелояльным, чтобы сделать снимок, который его босс точно возненавидит.
Но Валентина достаточно хорошо знала Граффа, чтобы понимать: фотографии с Полемархом окажутся куда более редкими, чем изображение Граффа, Рэкхема и Эндера. Последний снимок на Земле будет размещен везде – в электронной, виртуальной и физической форме. Он послужит цели Граффа, напомнит каждому жителю Земли, что МФ сейчас существует лишь во имя двух целей: поддержать программу колонизации и наказать из космоса любую из земных властей, посмевшую использовать ядерное оружие или пригрозить его использованием.
Чамраджнагар так до сих пор и не смирился с мыслью, что продолжающееся финансирование МФ, его баз и станций проходит через Граффа в министерстве по делам колоний. В то же время Графф отчетливо сознавал, что именно страх рассердить Межзвездный флот (что попытался осуществить Варшавский договор и за что поплатился отлучением от мировых рычагов власти) поддерживал приток средств в его проект.
Но что Чамраджнагару понять не суждено, так это причину, по которой он сам оказался частью плана, из-за которого все его лоббистские усилия ничего не дали, кроме того что позволили подпортить репутацию Эндера в ходе военного трибунала.
К Валентине снова вернулись былые подозрения насчет Граффа: пожелай он – вполне мог и сам предотвратить трибунал. Быть может, то была цена, которую ему пришлось заплатить за преимущество в другом деле? Возможно, единственной пользой для Граффа от этого трибунала было «доказательство» того, что не все идет так, как он хочет, что само по себе успокоило соперников и оппонентов Граффа; а Валентина знала, что такое самодовольное спокойствие – лучшее, что может получить человек от соперников и оппонентов.
Графф любил и уважал Эндера, но не препятствовал бедам обрушиваться на него, если это служило движению к цели. Ведь в самом деле – Графф доказывал это снова и снова.
«Что же, мой дорогой министр по делам колоний… к тому времени, как мы доберемся до Шекспира, ты почти наверняка будешь мертв или очень-очень стар. Задаюсь вопросом: удержишься ли ты и тогда у руля?»
Бедный Питер. Стремящийся править миром, тогда как Графф уже этого добился. Разница между ними в том, что Питеру нужно, чтобы все знали: это он правит планетой; ему нужно, чтобы все зримые регалии власти были сложены у его трона. Графф же, со своей стороны, нуждался лишь в средствах контроля, необходимых для достижения его единственной, высшей цели.
Но велика ли разница? Искусные манипуляторы, заставляющие других платить любую цену для достижения конечного результата. В случае Граффа – полезного результата. Валентина с этим соглашалась, она в это поверила и радостно работала на достижение этой цели. Но цель Питера, – может, она тоже хороша? Конец войнам, потому что мир объединится под единым хорошим правительством. Если Питеру удастся этого добиться, не будет ли это таким же благословением для человечества, как и достижения Граффа?
Ей пришлось отдать должное Питеру и Граффу: они никакие не чудовища. Они не требовали от других заплатить всю цену. Оба шли на личные жертвы, которые казались им необходимыми. Оба в действительности работали во имя цели, которая была гораздо больше их самих.
Но нельзя ли то же самое сказать о Гитлере? В отличие от Сталина и Мао, которые купались в роскоши, в то время как остальные делали всю работу и несли все тяготы, Гитлер жил скромно и искренне верил в цель, которая больше его. Именно это и сделало из него такого монстра. Поэтому Валентина была не вполне уверена, что самопожертвование Питера и Граффа само по себе достаточный аргумент в их пользу.
Что же, эти двое теперь не ее проблема. Пусть Рэкхем присматривает за Граффом в оба и прикончит его, если тот слетит с катушек – хотя это вряд ли. И пусть папа с мамой предпринимают свои жалкие потуги, чтобы удержать Питера от превращения в дьявола. Понимают ли они вообще, что поведение «хорошего сыночка» Питера – лишь притворство, игра? Что несколько лет назад Питер принял сознательное решение разыгрывать такого мальчика, которым был Эндер? «Все это придумано, дорогие родители, – неужели вы этого не понимаете? Порой кажется, что понимаете, но в остальное время вы настолько слепы… К тому времени, как я доберусь к пункту назначения, вы все останетесь в прошлом, все вы. Моим настоящим будет Эндер и его дела. Он – все мое стадо, и я обязана пасти его, не позволяя даже увидеть посох, которым направляю и защищаю его… Так, о чем я вообще думаю? У кого здесь мания величия? Неужели я считаю, что я лучше Эндера знаю, что для него хорошо, куда ему идти, что ему делать и от чего его защищать? Однако именно так я и думаю, надо смотреть правде в глаза».
Эндеру так хотелось спать, что он едва мог стоять на ногах. Тем не менее он выдержал всю фотосессию, стараясь улыбаться как можно теплее. Ведь эти фотки увидят мама с папой. Их увидят дети Питера – если они у него будут, – чтобы они помнили: когда-то у них был дядя Эндер, совершивший нечто очень важное еще до того, как стать подростком, а потом улетевший далеко-далеко. Вот так он выглядел перед самым отлетом. Видишь? Он очень рад. Видите, мама с папой? Вы не сделали мне больно, когда позволили отобрать меня у вас. Мне ничто не делает больно. Я в полном порядке, взгляните на мою улыбку. Вы не увидите, насколько я вымотан, насколько я рад улететь, лишь бы мне позволили лететь…
В конце концов все фотографии были сделаны. Эндер пожал руку Мэйзеру Рэкхему и хотел сказать ему: «Мне очень жаль, что вы не летите с нами». Но не стал, потому как знал: Мэйзер не хочет лететь. Поэтому Эндер произнес только: «Спасибо за все, чему вы меня научили, и что стояли за меня». Эндер не произнес «стояли за меня в суде», потому что эти слова мог записать какой-нибудь случайный микрофон.
Потом Эндер обменялся рукопожатием с Хайрамом Граффом и сказал ему: «Надеюсь, ваша новая работа будет хорошей тренировкой». Это была шутка, и Графф ее понял – во всяком случае, достаточно, чтобы выдавить слабую улыбку. Быть может, слабость этой улыбки объяснялась тем, что он услышал благодарность Эндера в адрес Мэйзера и задался вопросом, почему Эндер не поблагодарил самого Граффа. Но Графф был не наставником Эндера, а его командиром – а это совсем не то же самое. Кроме того, насколько мог судить Эндер, Графф за него не стоял. Ведь правда же: вся разработанная Граффом программа обучения Эндера – разве ее целью не было заставить его поверить целиком и полностью, что никто и никогда за него стоять не будет?
– Спасибо за тихий час, – добавил Эндер.
Графф усмехнулся:
– Да пребудет с тобой возможность спать сколько пожелаешь!
Потом в пустой комнате Эндер помолчал, уставившись в никуда, и подумал: «Пока, мам. Пока, пап. Пока, Питер. Пока, все мужчины, женщины и дети Земли. Я сделал для вас все, что мог, и получил от вас все, что мог получить. Теперь в ответе за вас кто-то другой».
Эндер прошел по трапу в челнок, Валентина – следом за ним.
Челнок в последний раз оторвал их от Эроса. «Прощай, Эрос и все солдаты на астероиде – те, кто боролся за меня и других детей, кто манипулировал нами и лгал нам во имя человечества. Прощайте те, кто объединился в заговоре с целью опорочить меня и не дать вернуться на Землю. Прощайте все – хорошие и плохие, добрые и эгоистичные. Прощайте! Я больше не один из вас, я больше не ваша пешка и не ваш спаситель. Я слагаю с себя все полномочия».
Эндер с Валентиной почти ничего не сказали друг другу, кроме обычных предполетных банальностей. Полчаса перешучиваний – и челнок пристыковался к транспортному кораблю. Изначально тот был приспособлен для транспортировки на войну солдат и вооружения. Сейчас он был нагружен оборудованием и припасами для сельскохозяйственных и промышленных нужд колонии Шекспир. Он вез новых людей для пополнения сообщества, улучшения генофонда, людей, чья деятельность будет достаточно продуктивна, чтобы у колонистов оставалось время для науки, творчества и роскоши, чтобы их жизнь смогла приблизиться к общественной жизни на Земле.
Все снаряжение уже было на борту, и пассажиры тоже. Эндер и Валентина всходили на борт последними. У подножия трапа он остановился и обернулся к сестре.
– Ты еще можешь остаться, – сказал он. – Ты же видишь, я в порядке. Колонисты, с которыми я встречался, – отличные люди, и мне не будет одиноко.
– Боишься лезть вверх первым? – спросила Валентина. – Ты поэтому остановился – чтобы произнести речь?
Тогда Эндер зашагал по лестнице вверх, а Валентина следом – так что именно она оказалась последним из колонистов, на ней оборвалась нить, связывающая их с Землей.
Внизу закрылся люк челнока, а потом и люк корабля. Они стояли в шлюзовой камере, пока створки не разъехались, и перед ними оказался улыбающийся адмирал Квинси Морган с уже вытянутой для пожатия рукой. Сколько же он простоял в такой позе, поджидая, когда откроется дверь, задался вопросом Эндер. Может, адмирал простоял этаким манекеном несколько часов?
– Добро пожаловать, губернатор Виггин, – произнес Морган.
– Адмирал Морган, я не губернатор до тех пор, пока не ступлю на поверхность планеты, – ответил Эндер. – В этом полете, на вашем корабле, я всего лишь изучаю ксенобиологию и адаптированные сельскохозяйственные культуры колонии Шекспир. Однако надеюсь, что, когда вы будете не слишком заняты, у меня будет шанс пообщаться с вами, побольше узнать о жизни военных.
– Но вы же сам военный – вы сражались, – заметил Морган.
– Я лишь играл в игру. Войны я не видел. На Шекспире есть колонисты, которые совершили этот полет много лет назад, без какой-либо надежды вернуться на Землю. Мне бы хотелось хотя бы немного понять, как они к этому готовились, как жили.
– Обо всем этом придется читать в книгах, – по-прежнему улыбаясь, сказал Морган. – Это ведь и мой первый межзвездный перелет. На самом деле, насколько мне известно, никто из людей не совершал два полета. Даже у Мэйзера Рэкхема за плечами всего один полет, закончившийся там же, где и начался.
– Что же, адмирал Морган, думаю, вы правы, – сказал Эндер. – И это все делает всех на борту вашего корабля первопроходцами.
Хм… Достаточно ли часто он произносил «ваш корабль», чтобы Морган убедился: Эндер понимает командную иерархию?
Улыбка Моргана ничуть не изменилась.
– Буду счастлив пообщаться с вами в любое время. Сэр, для меня честь приветствовать вас на моем корабле.
– Прошу, сэр, не надо называть меня «сэр», – сказал Эндер. – Мы оба знаем, что я адмирал лишь номинально. Я не хочу, чтобы колонисты слышали, что меня называют иначе чем «мистер Виггин» – да, впрочем, и это слишком. Могу же я быть просто Эндером. Или Эндрю, если вы предпочитаете обращаться ко мне формально. Как вы на это смотрите? Не угрожает ли это дисциплине на корабле?
– Полагаю, это не идет вразрез с дисциплиной, а потому пусть будет по-вашему, – ответил адмирал. – А сейчас энсин Акбар проводит вас и вашу сестру в каюту. Поскольку очень немногие пассажиры решили проделать путь бодрствуя, всем достались каюты примерно одинаковой площади. Это ответ на вашу просьбу не выделять вам чрезмерно просторных апартаментов.
– А ваша семья, сэр? – спросил Эндер.
– Я добился расположения руководства, и оно родило мне карьеру, – сказал Морган. – Женат на Межзвездном флоте. Короче, как и вы, лечу холостяком.
Эндер осклабился:
– Думаю, нашему холостяцкому положению недолго оставаться незыблемым.
– Наша задача – воспроизводство нашего вида вне Земли, – кивнул Морган. – Но полет пройдет более гладко, если мы постараемся сохранить холостяцкое положение до его окончания.
– Мое охраняет невежество юности, – сказал Эндер, – а ваше – служебная субординация. Благодарю вас за личную встречу – это высокая честь. В последние несколько дней я мало спал. Надеюсь, мне простят, если я залягу в спячку часов на восемнадцать. Боюсь, я пропущу начало ускорения.
– Его все пропустят, господин Виггин. Гашение инерции на этом корабле – на высшем уровне. На самом деле мы уже ускоряемся при двух g, и все же единственная ощутимая гравитация – центростремительное ускорение при вращении корабля.
– Это странно, – заметила Валентина. – Ведь центростремительное ускорение тоже инерциальное. Я бы сказала, оно тоже должно подавляться.
– Подавление инерции имеет четкую направленность, оно воздействует лишь на перемещение корабля вперед, – пояснил Морган. – Мисс Виггин, прошу прощения, я почти проигнорировал вас. Боюсь, слава и ранг вашего брата отвлекли меня настолько, что я позабыл о хороших манерах.
– Вы не обязаны их проявлять, – легко рассмеявшись, ответила Валентина. – Я иду просто в нагрузку к нему.
На этом они расстались, и энсин Акбар проводил Эндера и Валентину в каюту. Это помещение не было огромным, но оно было хорошо оборудовано. Энсин потратил несколько минут на то, чтобы показать, где хранится одежда, припасы и оборудование и как пользоваться внутренней связью корабля. Акбар также настоял на том, чтобы разложить обе койки и затем убрать их снова вверх, зафиксировав так, чтобы они не мешали. Так что Эндер и Валентина прошли полный инструктаж. Затем Акбар показал им, как опускать и поднимать жалюзи, превращающие каюту в две отдельные спальни.
– Спасибо, – сказал Эндер. – Думаю, сейчас я снова опущу кровать, чтобы можно было поспать.
Лейтенант Акбар с кучей извинений снова опустил обе койки, игнорируя протесты и заверения пассажиров, что они вполне способны и сами с этим справиться. Когда койки были разложены, энсин пошел к выходу и остановился в дверях.
– Сэр, – сказал он, – знаю, я не должен этого просить. Но все же… Можно я пожму вашу руку, сэр?
Эндер протянул ему руку и тепло улыбнулся:
– Спасибо за вашу помощь, энсин Акбар.
– Для нас честь принимать вас на борту этого корабля, сэр.
Акбар отсалютовал Эндеру. Эндер ответил тем же, и энсин ушел, закрыв за собой дверь.
Эндер подошел к койке и сел на нее. Валентина села на свою, прямо напротив. Эндер посмотрел на сестру и начал смеяться. Она скоро к нему присоединилась.
Они хохотали, и Эндер наконец лег, вытирая слезы.
– Позволь тебя спросить, – сказала Валентина. – Мы смеемся над одним и тем же?
– А что? Что тебя рассмешило?
– Все, – ответила она. – Вся эта фотосессия перед отлетом. Морган приветствовал нас так тепло, словно у него и в мыслях нет вонзить тебе нож в спину. Благоговение лейтенанта Акбара перед героем, твои уверения, что ты всего лишь «мистер Виггин» – что, разумеется, тоже наигранно. Я смеюсь над всем этим сразу.
– Я понимаю, как все это забавно со стороны. Но сам был слишком занят, чтобы меня это могло развеселить. Я пытался не уснуть и старался произносить правильные слова.
– Так над чем тогда ты смеялся?
– Я смеялся от восторга. Восторга и облегчения. Сейчас я больше ни за что не отвечаю. На время полета это корабль Моргана, а я впервые в жизни стал свободным мужчиной.
– Мужчиной? – спросила Валентина. – Ты до сих пор ниже меня ростом.
– Но, Вэл, мне приходится бриться каждую неделю: щетина-то растет!
Их снова одолел смех, но уже ненадолго. Затем Валентина произнесла команду, опускающую барьер между их кроватями. Эндер разделся, забрался под простыню – в помещении с контролируемым климатом ее было вполне достаточно – и за считаные секунды провалился в сон.
