Книга: Эндер в изгнании
Назад: 22
Дальше: Послесловие автора

23

Кому ADelphiki%[email protected], PWiggin%[email protected]
От: EWiggin%[email protected]/voy

Тема: Арканян Дельфики, познакомься с матерью. Петра, познакомься с сыном

Дорогая Петра, дорогой Арканян,
во многих отношениях слишком поздно, но в самых важных – как нельзя вовремя. Это последний твой ребенок, Петра. Арканян – это твоя настоящая мать. Я позволю ему рассказать тебе его историю, а ты сможешь поделиться с ним своею. Графф давным-давно провел анализ ДНК, сомнений нет. Он никогда тебе не говорил, поскольку никогда не смог бы свести вас вместе, – и, думаю, полагал, что тебя это только огорчит. Наверное, он прав, но я думаю, и ты имеешь право на свою печаль. Вот что сделала жизнь с вами двумя. Посмотрим, что вы привнесете в жизнь друг друга.
Петра, позволь мне сказать, что он хороший парень. Несмотря на безумное воспитание, в момент кризиса он проявил себя сыном Боба – и твоим. Ему никогда не узнать отца, кроме как через твои воспоминания. Но, Петра, в нем я увидел, кем стал Боб. Гигант с нежным сердцем.
Что же касается меня, друзья мои, я лечу дальше. Именно это я планировал, Арканян. У меня есть еще одна миссия. Ты ничем не нарушил моих планов – разве что в мелочах: мне не позволяют погрузиться в стазис, пока не заживут раны. В стазисе ничего не заживает.
С любовью,
Эндрю Виггин
В своем маленьком доме, с которого открывался вид на дикое побережье Ирландии, недалеко от Дунальта, немощный старик стоял на коленях в саду и выдергивал сорняки. О’Коннор подъехал к участку на экраноплане, с продуктами и почтой, и старик с трудом поднялся, чтобы его встретить.
– Заходи, – предложил он. – Чаю хочешь?
– Не могу задерживаться, – сказал О’Коннор.
– Ты никогда не можешь задерживаться.
– А, мистер Графф, – сказал О’Коннор, – ведь это правда. Я никогда не могу останавливаться, но не потому, что не хочу. Слишком многие ждут, как и вы.
– И нам нечего сказать друг другу, – улыбаясь, сказал Графф.
Нет, не улыбаясь – тихонько смеясь: его слабая грудь подрагивала.
– Иногда тебе нечего сказать, а иногда нет времени на чай.
– Я раньше был толстым, – сказал Графф. – Можешь в это поверить?
– А я был молодым, – откликнулся О’Коннор. – В это не верит никто.
– Ну вот, в конце концов мы все же поговорили.
О’Коннор рассмеялся, но не остался, лишь помог занести продукты.
Так что, вскрывая письмо от Валентины Виггин, Графф был один.
Он прочел послание, словно слыша ее голос, подлинный талант писателя у нее открылся теперь, когда она перестала быть Демосфеном и стала собой – хотя пользовалась старым псевдонимом для публикации книг по истории.
Но эту историю она никогда не опубликует. Графф знал, что он единственный, кто ее читает. Его тело продолжало терять вес – медленно, но неумолимо, – он чувствовал себя все слабее, и сейчас он подумал: «Как жаль. Девочка столько времени потратила на то, чтобы отдать эти воспоминания на сохранение голове, которой осталось совсем немного времени до того, как успокоится в могиле со всеми воспоминаниями».
Тем не менее Валентина сделала это для него, и Графф принял письмо с благодарностью. Он прочел о противостоянии Эндера с Квинси Морганом на корабле, историю о бедной девушке, которая считала, что любит Эндера. Историю о золотых жуках. Кое-что Эндер и сам ему рассказывал, но версия Валентины основывалась на беседах с другими людьми, содержала детали, о которых Эндер не знал или намеренно не упомянул.
И потом – рассказ о Ганге. Вирломи, судя по всему, исправилась. Это прекрасно. Она была одной из великих, ее гордость испепелила ее, да, но все же она научила свой народ сражаться за свободу.
И наконец Графф прочел об Эндере и парнишке Рэндалле Фирсе, который раньше называл себя Ахиллесом, а теперь взял имя Арканян Дельфики.
Дочитав до конца, Графф кивнул и сжег письмо в камине. Валентина просила его об этом: Эндер не хотел, чтобы копия болталась где-то по Земле. «Хочу, чтобы обо мне позабыли», – процитировала его Валентина.
Напрасно надеется – память о нем растает не скоро. А уж добрая или дурная – это Графф предсказать не брался.
– Он думает, что наконец-то получил взбучку, которую хотели устроить ему Стилсон и Бонзо, – сообщил Графф чайной чашке. – Этот парнишка – дурак, несмотря на свои умнющие мозги. Стилсона и Бонзо нельзя было остановить. Они совсем не то, что малыш Боба и Петры. Вот что Эндеру следовало понять. В мире действительно есть зло, есть грехи, есть глупость любого сорта. Есть ограниченность и бессердечие, и… Я даже не знаю, что из этого – мое.
Он покачал чашку в руках.
– И ни единой души, которая бы меня услышала.
Графф потихоньку прихлебывал из чашки. Чай был слабым, но Графф не имел ничего против этого. На самом деле в эти дни он вообще мало чему противился – лишь бы можно было продолжать делать вдохи и выдохи, лишь бы не было боли.
– Я все равно скажу это вслух, – сказал Графф. – Бедный дурачок! Пацифизм работает только с тем врагом, который не приемлет гибели невинных. Думаешь, часто тебе улыбнется удача повстречать такого врага?

 

Петра Арканян Дельфики Виггин на время приехала к сыну Эндрю, его жене Лани и двум младшим их детям – последние еще жили в родительском доме, – когда пришло письмо от Эндера.
Она вбежала в комнату, где семья играла в карты, вся в слезах, размахивая распечаткой, и не в силах вымолвить ни слова.
– Кто-то умер?! – воскликнула Лани.
Но Эндрю подошел к матери и заключил ее в объятия:
– Это не горе, Лани. Это радость.
– Откуда ты знаешь?
– Когда у мамы горе, она все рвет, а это письмо только помятое и влажное.
Петра легонько его стукнула, но все же рассмеялась и смогла заговорить:
– Прочитай его вслух, Эндрю! Прочти вслух. Наш последний малыш нашелся. Эндер нашел его для меня. О, если бы только Джулиан мог знать! Если бы я только могла поговорить с ним!
И она снова заплакала, пока сын не начал читать. Письмо было коротким. Но Эндрю и Лани, поскольку сами были родителями, точно знали, чтó оно для нее значит, и тоже заплакали от счастья, и тогда молодежь с отвращением вышла из комнаты, а один из детей бросил напоследок:
– Позовете нас, когда сможете себя контролировать.
– Никто ничего не может контролировать, – прошептала Петра. – Все мы только просители у трона судьбы. Но иногда она может над нами сжалиться!

 

Поскольку кораблю больше не требовалось везти Рэндалла Фирса в изгнание, путь к Эросу мог быть и не прямым. Это добавило к субъективному времени полета четыре месяца (шесть лет реального времени), но командование МФ было не против, и капитан не возражал. Он высадил бы пассажиров там, где им захочется. Капитан знал, кто такие Эндрю и Валентина Виггин. Оправдан был бы любой крюк. Из команды тоже никто не возражал.
В своей каюте Валентина писала историю колонии Ганг и в перерывах нянчилась с Эндером, который потихоньку выздоравливал.
– Я прочла то твое идиотское письмо, – сказала она однажды.
– Которое? Я их столько написал…
– То самое, которое должна была увидеть, если ты погибнешь.
– Я не виноват, что доктор применил общую анестезию, только чтобы поправить нос и вытащить лишние кусочки костей.
– Полагаю, ты хочешь, чтобы я забыла о том, что прочла.
– Почему нет? Я же забыл.
– Не забыл, – сказала Валентина. – Ведь во всех этих перелетах ты не просто скрываешься от своей дурной славы, да?
– Еще я наслаждаюсь компанией сестры, профессиональной вынюхивательницы секретов.
– Тот ящик… Ты ищешь место, где можно его открыть.
– Вэл, – сказал Эндер. – Я не спрашиваю тебя о твоих планах.
– Тебе и не нужно. Мой план – следовать за тобой, пока мне это не наскучит настолько, что я больше не смогу это выносить.
– Что бы ты себе ни вообразила, ты ошибаешься, – сказал Эндер.
– Ну… пока ты все так понятно объясняешь.
Он добавил немного позже:
– Вэл, знаешь что? Я там в какой-то миг подумал, что он правда собирается меня убить.
– Ох ты ж мой бедненький! Тебя, должно быть, чуть не убило понимание, что ты ошибся в расчетах?
– Я думал, что, если до этого дойдет, если я правда пойму, что вот-вот умру, я почувствую облегчение. Ничто из этого больше не будет моей проблемой. Разбираться со всем этим придется кому-то другому.
– Да, мне. И я так тебе благодарна за это!
– Но когда он подошел, чтобы меня прикончить… Я знал, что он намерен ударить меня в голову пару раз, а там и так уже туман клубился… Ну и, когда он подошел, я вообще не чувствовал облегчения. Я хотел встать. И встал бы, если бы мог.
– И убежал бы прочь, если бы у тебя была хоть капля разума в голове.
– Нет, Вэл, – печально ответил Эндер. – Я хотел встать, чтобы убить его. Я не хотел умирать. И не важно, что я считал это заслуженным и думал, будто это принесет мне покой или хотя бы забвение. Тогда я вообще об этом не думал. Только одно: жить! Жить, чего бы это ни стоило. Даже если ради этого придется убить.
– Ух ты, – сказала Валентина. – Ты только что открыл для себя инстинкт самосохранения. Нормальные люди узнают об этом намного раньше.
– Есть люди, у которых нет этого инстинкта, у них он другой. Мы награждаем их медалями за то, что они закрывают своим телом гранаты или вбегают в горящие дома, чтобы спасти ребенка. Награждаем посмертно, я имею в виду. И почитаем память о них всеми возможными способами.
– В них тоже есть этот инстинкт. Просто есть что-то такое, что оказывается важнее.
– Не у меня, – сказал Эндер. – Для меня нет ничего важнее.
– Ты позволил ему избивать себя до тех пор, пока больше не мог сопротивляться, – сказала Валентина. – Только когда понял, что не в силах ему навредить, ты позволил себе почувствовать свое желание жить. Так что не надо кормить меня этим дерьмом, втюхивая мне, какой ты злодей и убийца невинных мальчиков. Ты доказал, что можешь победить, намеренно допустив поражение. Все. Точка. Пожалуйста, больше не ввязывайся в драку, если не намерен победить. Договорились? Обещаешь?
– Никаких обещаний, – сказал Эндер. – Но постараюсь, чтобы меня не убили. У меня еще есть дела.
Назад: 22
Дальше: Послесловие автора