Назад: 19

Дальше: 21

20

Кому: [email protected]

От: Gov%[email protected]

Тема: Та должность еще вакантна?

Дорогой Хайрам,

у меня есть на то свои причины, в которые я не буду вдаваться, но знай: когда корабль, доставивший сюда колонистов, отправится дальше со мной на борту, Шекспир будет в надежных руках. Я пробуду здесь все то время, которое потребуется колонистам для спуска с орбиты и обустройства на новом месте. С нынешними поселенцами уже произошло коренное изменение: тех, которые прибыли со мной, в предвкушении прибытия корабля теперь также называют «старожилами». Стариков, которые сражались с жукерами, теперь называют «аборигенами», но нет термина, который позволил бы отличить их потомков от тех, кто прилетел со мной.

Останься я здесь, оба губернатора (глава нового поселения и я) оказались бы назначенцами министерства. Но если я оставлю Шекспир и меня сменит избираемый совет четырех поселений, с избранным президентом и избираемыми мэрами, это создаст почти непреодолимое давление на нового губернатора, с тем чтобы он ограничил свой срок у власти единственным двухлетним периодом и позволил заменить себя избранным мэром.

Между тем «старожилы» засеяли для них поля, но возвели лишь половину от нужного числа домов. Это сделано по моему предложению, чтобы новые колонисты могли присоединиться и помочь «старым» в постройке недостающего жилья. Им нужно лично испытать, как много сил на это уходит, чтобы они вполне оценили, сколько всего сделали для них старые поселенцы. И работа бок о бок поможет сломать барьер отчуждения – хоть я и выбрал для них место подальше, чтобы ваша цель о раздельном развитии тоже могла получить шанс на исполнение. Однако их нельзя разделить абсолютно: в этом случае экзогамия окажется непрактичной, а ведь в данный момент с точки зрения здоровья будущих поколений человеческой популяции на этой планете гены важнее культуры.

Популяции… Но нам приходится решать те же проблемы с физическим здоровьем, какие встают перед разводчиками животных. Дядя Сэл первым засмеялся бы над этим рассуждением, и он подтвердил бы его на все сто. Мы в первую очередь млекопитающие и лишь потом люди – и если мы забудем об этом своем начале, оно перехлестнет все, что делает нас людьми.

Я изучил все доступные материалы о Вирломи и войнах, которые она вела. Потрясающая женщина! Ее результаты в Боевой школе показывали обычного курсанта (признаем честно, в выдающейся группе). Но Боевая школа имела отношение к войне, а не к революции или выживанию наций; и ваши тесты не измеряли склонность стремления к статусу полубога. Проводи вы в свое время такие тесты – интересно, что бы они сказали по поводу Питера, когда он был еще ребенком, а не правителем мира.

Кстати, о Питере. Мы с ним общаемся, наверное, вы в курсе. Мы не переписываемся, а используем полосу ансибля для разговоров. Видеть его почти шестидесятилетним – это вызывает странное горько-сладкое чувство. Волосы поседели, сделались серо-стальными, он набрал вес, но все еще в форме, лицо покрыли морщины. Он уже не тот мальчик, которого я знал и ненавидел. Но существование этого мужчины не стирает из памяти того мальчика. Мне просто представляется, что это два разных человека, по чистой случайности имеющих одно имя.

Я осознал, что восхищаюсь им, даже люблю. Ему приходилось делать выбор ничуть не менее ужасный, чем выпадал мне, – и он принимал решения с открытыми глазами. И до того, как принять их, он знал – из-за них погибнут люди. И все же в нем больше сострадания, чем когда-либо мог ожидать от него он сам, или я, или даже Валентина, если на то пошло.

Питер сказал мне, что еще в детстве, после того как я отправился в Боевую школу, он решил: единственный способ обрести успех в своем деле – обмануть людей, заставить их считать, будто он такой же милый, как и я. (Я думал, он шутит – не верю, что в Боевой школе у меня была репутация «милого», но Питер имел дело с еще домашним ребенком.) Так что в момент выбора он спрашивал себя: «Что сделал бы хороший человек?» – и делал это. Но с тех пор он понял кое-что о человеческой природе. Если всю свою жизнь ты проводишь, притворяясь хорошим, ты становишься неотличим от хорошего. Непреклонное лицемерие в конце концов перестает быть притворством. Питер превратил себя в хорошего человека, пусть в свое время и ступил на этот путь по причинам, далеким от безупречных.

И это дает мне некоторую надежду насчет меня самого. Все, что мне сейчас нужно, – найти какое-нибудь дело, которое облегчит груз, который я несу. Управлять колонией – интересная и нужная работа, но она не может сделать для меня то, на что я надеялся. Я до сих пор просыпаюсь от картин войны: погибшие жукеры, мертвые солдаты и мертвые дети. До сих пор просыпаюсь от воспоминаний, которые твердят мне, что я – это Питер, который был когда-то. Когда все это уйдет, я смогу вновь стать собой.

Знаю, вас тревожит такой настрой. Что ж, это ваша ноша, не так ли? Однако позвольте мне вас заверить: эта ноша – наполовину моих рук дело. Вы, Мэйзер и другие офицеры, которые тренировали и использовали детей – вы сделали то, что сделали, руководствуясь праведной целью, – и это сработало. По отношению ко мне у вас та же ответственность, которую вечно несут командиры в отношении выживших изувеченных солдат. Но солдаты отвечают за жизнь, которую проживают со своими шрамами, и горькая ирония заключается в том, что самый правдивый ответ им: «Не моя вина, что вы выжили. Если бы вас убили, вам не пришлось бы иметь дело со своими ранениями. Это та часть жизни, которая вам возвращена; враг забрал у вас целостность, и ее у вас больше нет. Моей работой было сделать так, чтобы ваши смерти или ранения что-то значили, и мне это удалось».

Именно это я узнал здесь от ветеранов. Они до сих пор помнят погибших товарищей, все еще скучают по той жизни, которую оставили на Земле, по семьям, которых больше никогда не видели, по местам, посетить которые вновь можно лишь в мечтах и воспоминаниях. И все же – они меня не порицают. Они гордятся тем, что́ мы вместе совершили. Почти каждый из них говорил мне в свое время: «Оно того стоило».

Потому что мы победили.

И я говорю вам то же самое. Какой бы ни была моя ноша – она того стоит, потому что мы победили.

Так что я ценю ваше предупреждение насчет той маленькой книжки, которая так хорошо расходится, – о «Королеве улья». В отличие от вас, я не считаю ее чушью; думаю, что этот «Говорящий от имени мертвых» сказал что-то истинное, не важно, основано оно на фактах или нет. Допустим, королевы ульев действительно были настолько прекрасными и благожелательными, какими предстали в воображении этого «Говорящего». Это не отменяет того факта, что их намерения изменились во время войны с нами. Да, они не могли сказать нам, как сожалеют о том, что сделали. Это не обвинение нам, хотя невиновность не освобождает нас от ответственности.

У меня есть подозрение, которое я не могу подтвердить. Отдельные жукеры зависели от королев ульев настолько сильно, что, когда те погибли, с ними погибли солдаты и рабочие, однако я думаю, что это отнюдь не означает, что они были единым организмом или что королевам ульев не приходилось принимать в расчет глубинные нужды, волю отдельных жукеров. А поскольку жукеры по отдельности были крайне глупы, королевы ульев не могли объяснить им нюансы. Разве нельзя представить, что, если бы королевы отказались сражаться в тех первых битвах, проявили себя как отпетые пацифисты, инстинкт самосохранения отдельных жукеров не проявил бы себя с такой силой, что пересилил бы власть хозяек? Нам все равно пришлось бы сражаться, только жукеры бились бы несогласованно и бездумно. И это, в свою очередь, могло вызвать повсеместное восстание против их королев. Даже диктатору приходится уважать волю своих пешек, потому что без их послушания у него нет власти. Вот что я думаю насчет «Королевы улья», раз уж вы меня спросили. И насчет всего остального, поскольку вам нужно слышать мои мысли так же, как мне необходимо их озвучивать. Во время войны вы были моей королевой улья, а я был вашим жукером. Дважды я хотел восстать против вашей власти; оба раза вмешивался Боб, который вновь надевал на меня хомут. Но все, что я делал, – я делал по своей воле, как подобает хорошему солдату, слуге или рабу. Задача тирана не в том, чтобы принуждать, но в том, чтобы убеждать даже тех, кто этого не хочет, что сотрудничество больше отвечает их интересам, чем сопротивление.

В общем, если вы хотите направить прибывающий корабль в колонию Ганг, я полечу на нем и посмотрю, чем я смогу помочь Вирломи, разобраться с похищенным сыном Боба и его очень странной матерью. Хотя, по правде говоря, тот факт, что она в вас плюнула, нельзя считать признаком странности (думаю, желающие сделать это могли бы выстроиться в очередь из нескольких сот человек). У меня чувство, что Вирломи действительно предстоит обнаружить, что она прыгнула выше головы: в ее колонии подавляющее большинство – индийцы, а потому не-индийцам все ее решения будут казаться несправедливыми. И если этот Рэндалл Фирс хоть немного пошел в отца умом и если мать вырастила его в ненависти ко всем, кто когда-либо стоял на пути Ахиллеса Фландре (а Вирломи определенно попадает в эту категорию), – тогда Рэндалл не преминет использовать этот клин, чтобы уничтожить ее и получить власть.

И хотя в МФ и даже в МдК есть те, кто верит, что ничто из происходящего в колониях не может угрожать Земле, я рад, что вы с этим не согласны. Военный переворот на планете-колонии может захватить воображение миллионов землян. А то и миллиардов. И «Королева улья» может оказаться частью этого. Умный демагог из колоний может вырядиться в мантию исчезнувших королев, сыграть на сильных эмоциях, на том, что с планетами-колониями Земля каким-то образом обошлась «несправедливо» и потому что-то им должна. Это иррационально, но история знает множество примеров, когда бредовые идеи захватывали умы многих людей и становились причиной массовых кровопролитий.

Даже если вы не можете или передумали отправлять меня в Ганг, я все же улечу с этим кораблем, – надеюсь, маршрут полета приведет меня в какое-нибудь интересное место. Валентина еще не решила, лететь ли со мной. Но поскольку она корпела над своими историческими трудами, то осталась совершенно оторванной от дел колонии – и эмоционально, и социально. И я думаю, она полетит со мной, у нее нет причин оставаться здесь одной.

Ваша рабочая пчелка

Эндер

Ахиллес подошел к хижине, где в величественной нищете жила губернатор Вирломи. Строение должно было изображать самое простецкое из обиталищ, но было совершенно излишне строить глиняные стены и крыть крышу соломой, когда рядом сколько угодно прекрасной древесины. Каждый поступок Вирломи был рассчитан на то, чтобы упрочить положение среди колонистов-индийцев. Но вся эта показуха вызывала в Ахиллесе только презрение.

– Рэндалл Фирс, – сказал он «другу», стоящему снаружи.

Вирломи говорила: «Мои друзья стоят на вахте, охраняя мое время, чтобы я могла медитировать». Но ее «друзья» ели за общим столом, а при уборке урожая получали полноценную долю, так что их работа на нее, по сути, оплачивалась. Это были полицейские или охранники, и об этом знали все. Но нет, твердили индийцы, на самом деле это добровольцы, и они работают полный день.

Полный день работы для индийца… Становится чуть жарче, и они ложатся отдыхать, пока нормальные полноразмерные люди отдуваются за них.

«Неудивительно, что мой отец, Ахиллес Великий, вел китайцев на завоевание Индии. Кто-то же должен был научить их работать. Правда, ничто не в силах научить их думать».

Внутри Вирломи вручную пряла пряжу. Зачем? Потому что так делал Ганди. У них было четыре прядильные машины и два мощных ткацких станка, с запчастями на сто лет вперед – а к тому времени они смогут выпускать новые. В том, чтобы ткать дома вручную, нужды нет совершенно. Даже Ганди делал это лишь из протеста, поскольку из-за английских ткацких станков жители Индии теряли работу. Чего пытается добиться Вирломи?

– Рэндалл, – сказала она.

– Вирломи, – ответил он.

– Спасибо, что пришел.

– Никто не может противиться приказу нашего любимого губернатора.

Вирломи подняла на него взгляд усталых глаз:

– Тем не менее тебе это всегда как-то удается.

– Лишь потому, что ваша власть нелегитимна, – сказал Ахиллес. – Еще до того, как мы основали здесь колонию, Шекспир объявил о своей независимости и стал избирать губернаторов на двухлетний срок.

– Мы тоже.

– Они всегда выбирают вас. Человека, назначенного министерством.

– Это демократия.

– Это демократично лишь потому, что колода крапленая. В буквальном смысле. Индийцы… И вы играете роль эдакой святой, чтобы держать их в рабстве.

– У тебя слишком много времени на чтение, – заметила Вирломи. – Раз ты знаешь слова типа «рабство».

Надо же, как легко открылась!

– Почему для вас так важно удерживать граждан от самообразования? – спросил он.

Приветливое выражение на лице Вирломи не изменилось.

– Почему для тебя все имеет отношение к политике?

– Было бы лучше, если бы остальные игнорировали политику, целиком и полностью оставив ее вам?

– Рэндалл, – сказала Вирломи. – Я попросила тебя прийти, но причина не касается твоей агитации среди неиндийских колонистов.

– И все же я пришел именно поэтому.

– У меня есть для тебя заманчивое предложение.

Ахиллес вынужден был признать: Вирломи не прекращала возиться с пряжей. Может, это один из непременных атрибутов индийской божественности?

– Собираетесь предложить мне еще какую-нибудь должность, чтобы укротить мое эго?

– Ты все время твердишь, что заперт на этой планете, что никогда и нигде больше не был, что вся твоя жизнь пройдет под властью индийцев и в окружении индийской культуры.

– Ваши шпионы верно передают мои слова.

Он ждал, что Вирломи возразит, и ее информаторы не шпионы, а обычные граждане, которые свободно посещают публичные собрания. Но, очевидно, она уже устала от этой темы не меньше, чем он сам. К тому же дело было явно срочное.

– Межзвездный корабль прилетает сюда примерно через месяц, – сказала Вирломи. – Он летит от колонии Шекспир, везет нам некоторые гибриды и генно-модифицированные организмы, которые пополнят наши агрономические ресурсы. Очень важный визит.

– Я не фермер, – заметил Ахиллес.

– Корабль прилетает не навсегда. Они выгрузятся, а потом улетят.

Теперь Ахиллес понял, что она ему предлагает. Если это действительно предложение, а не изгнание.

– Улетят куда? – спросил он.

– Меня заверили, что пилот возвращает корабль на Землю – точнее, близко к Земле, – чтобы образцы с Шекспира вместе с нашими скудными подношениями могли быть изучены, размножены, исследованы и переданы всем колониям. Кое-что даже может культивироваться на самой Земле, потому что у культур высокая урожайность и хорошая климатическая адаптивность.

– Они собираются назвать один из видов вашим именем? – спросил Ахиллес.

– Я даю тебе шанс отправиться в огромный мир, увидеть все своими глазами. В данный момент индийцы составляют лишь четверть населения земного шара, и есть множество мест, где ты вряд ли когда-нибудь увидишь хоть одного индийца.

– У меня нет претензий к индийцам, – вежливо сказал Ахиллес.

– О?

– Я не люблю авторитарный режим, самодовольно прикидывающийся демократией.

– Индийцы здесь в большинстве. По определению это демократично, даже если самодовольно, – сказала Вирломи.

– На Земле установилась жестокая диктатура.

– Землей управляет избранный Конгресс, председательствует над которым избранный Гегемон.

– Гегемония взросла на убийстве…

– …человека, которого ты ошибочно считаешь своим отцом, – сказала Вирломи.

Эта фраза сразила Ахиллеса, словно удар кувалдой. Всю свою жизнь они с матерью держали его происхождение в тайне, точно так же, как никто ни разу не слышал его истинного имени – Ахиллес. Рэндалл то да Рэндалл сё, и лишь в минуты нежной уединенности мать называла его Ахиллесом. Самого себя он называл этим именем лишь мысленно.

Но Вирломи знала. Откуда?

– Я видела, как твой якобы отец хладнокровно убивает детей, – промолвила Вирломи. – Он убил моего хорошего друга. Без всякого на то повода.

– Это ложь, – сказал Ахиллес.

– Вот как? У тебя есть свидетель, который может оспорить мои слова?

– Повод был. Он пытался объединить планету и установить мир.

– Он был психом, который убивал всех, кто когда-либо ему помог – или видел его слабость.

– Не всех, – возразил Ахиллес. – Вам он позволил жить.

– Я ему не помогала. Я ему не мешала. Оставалась невидимой, пока не смогла от него сбежать. Затем я стала сражаться за освобождение своей страны от жестокого угнетения, которому он нас подверг.

– Ахиллес Фландре пытался восстановить мир во всем мире, а ты вновь ввергла в войну страну, которую он усмирил.

– Но ты без проблем веришь сказке о том, что он твой отец.

– Думаю, моя мать знает об этом больше, чем кто-либо.

– Она знает лишь то, что ей сказали. Потому что она суррогатная мать – генетически она не твоя. Ей имплантировали эмбрион. Ей солгали. Она передала эту ложь тебе. Ты не кто иной, как еще одна похищенная Ахиллесом жертва. И ты до сих пор находишься у него в плену. Ты его последняя и самая жалкая жертва.

Рука Ахиллеса взлетела в воздух прежде, чем он мог задуматься. Удар был несильным – не таким сильным, каким мог быть, принимая во внимание габариты Ахиллеса.

– На меня напали, – негромко произнесла Вирломи.

Двое ее «друзей» вошли в хижину и взяли Ахиллеса под руки.

– Я обвиняю Рэндалла Фирса в нападении на губернатора. Рэндалл, признаете ли вы, что ударили меня?

– Что за абсурдная ложь, – сказал Ахиллес.

– Так и думала, что вы это скажете. Три видеозаписи с разных углов окажутся достаточной уликой для обвинения в нападении. Рэндалл, когда вам будут выносить приговор, я буду рекомендовать изгнание в качестве меры наказания. На Землю – это место, которое для вас, наверное, предпочтительнее Ганга. Ваша мать сможет лететь с вами или нет, как сама решит.

«Подсекла меня, как рыбешку, – подумал Ахиллес. – Мой отец никогда бы этого не потерпел. Унижение, невыносимое оскорбление. Так жил мой отец, и именно так буду жить я».

– Полная запись, – сказал Ахиллес, – она покажет всем, что вы меня подстрекали.

Вирломи плавно поднялась на ноги и подошла к нему, приблизила губы к его уху:

– Полная запись покажет, кого ты считаешь отцом, покажет твое одобрение его действий, которые по-прежнему считаются абсолютным злом для всего человечества. – Она на шаг отступила от него. – Тебе решать, будет ли показана вся запись целиком или только отредактированная часть.

Ахиллес знал: сейчас от него ожидают угроз, жалких ругательств. Но запись по-прежнему ведется.

– Вижу, вы знаете, как манипулировать детьми, – сказал Ахиллес. – Мне всего шестнадцать, и вы спровоцировали мою агрессию.

– Ах да, шестнадцать. Ты великоват для своего возраста, не так ли?

– Душой и сердцем, равно как и плотью, – откликнулся Ахиллес. – Но запомните, ваше превосходительство губернатор: подставить меня – это одно, а вывести из игры – совсем другое.

Он развернулся, а затем подождал, пока приклеившиеся к его рукам мужчины пытались протиснуться в двери, чтобы вновь оказаться за его спиной. Все трое вышли из хижины. Затем Ахиллес резко остановился:

– Вы же знаете, что при желании я могу стряхнуть вас, как мух.

– О да, мистер Фирс. Мы же там были. Если бы не это, мы бы держали вас чисто символически.

– И надеялись, что я на виду у камер положу одного из вас?

– Мы надеялись, что все мужчины и женщины смогут жить, не прибегая к силе.

– Но вы не прочь оказаться жертвой, если сможете воспользоваться этим для того, чтобы дискредитировать или уничтожить врага.

– А вы нам враг, мистер Фирс?

– Надеюсь, нет, – сказал Ахиллес. – Но ваша богиня хочет, чтобы я им был.

– О, мистер Фирс, она не богиня!

И они засмеялись, словно сама эта мысль была абсурдной.

Уходя, Ахиллес уже размышлял о следующем своем шаге. Вирломи собирается обратить против него репутацию его отца, и он не верил, что она станет держать это в секрете, ведь Вирломи права, и любая связь между ним и Ахиллесом Великим очернит его безвозвратно.

«Если моего отца все считают худшим человеком в истории, тогда я обязан найти кого-то похуже, с кем связать ее».

Что же до голословных заявлений по поводу суррогатной беременности матери – Рэндалл не позволит, чтобы ложь Вирломи вбила клин между ним и его мамой. Даже простой вопрос об этом разобьет ей сердце. «Нет, Вирломи, я не позволю тебе превратить меня в оружие, которое ранит мою мать!»

Назад: 19

Дальше: 21