17
Тема: Как насчет тихой революции?
Дорогой Хайрам,
как губернатора меня приняли очень тепло, и в этом заметную роль сыграла ваша помощь, а также энтузиазм местных жителей.
Мы продолжаем спускать с корабля колонистов – с той скоростью, какую позволяют нам местные темпы строительства жилья. Мы решили распределиться по четырем поселениям: самое первое – Миранда, затем Фальстаф, Полоний и Меркуцио. С энтузиазмом предлагалось дать одному из поселков название Калибан, но сторонников этой идеи быстро поубавилось, когда люди задумались о будущей школе этого поселения и ее возможном символе.
Не сомневаюсь, вы наверняка понимаете: введение местного самостоятельного управления в колониях неизбежно, и чем скорее, тем лучше. Сколь бы благожелательными вы ни были и сколь бы критически важными ни были для колоний те астрономические суммы (каламбур намеренный), которые Земля вбухивает в межзвездные перелеты, едва ли надеясь на то, что они когда-нибудь окупятся, Межзвездный флот никоим образом не сможет навязать губернатора населению, которое его не хочет, – во всяком случае, навязать надолго.
Будет намного лучше, если корабли МФ будут прилетать с дипломатическим статусом, чтобы продвигать торговлю и добрые отношения, а также доставлять колонистов и припасы в качестве компенсации за то, какую ношу они взваливают на местную экономику.
В знак добрых намерений я собираюсь пробыть губернатором два года, в течение которых буду продвигать создание Конституции. Ее мы представим министерству по делам колоний, но не для одобрения (если она нас устроит, она и так будет нашей Конституцией), а для того, чтобы министерство вынесло решение – может ли оно рекомендовать Шекспир для новых колонистов. Именно в этом отношении у вас есть власть – решать, могут ли колонисты присоединяться к имеющейся колонии или нет.
И возможно, какая-нибудь регулирующая комиссия могла бы собираться на совет по ансиблю, с представителем и единичным голосом от каждой колонии, чтобы признавать друг друга достойными торговыми партнерами. Таким образом любую колонию, в которой установится недопустимое правление, можно будет бойкотировать и отрезать от торговых отношений и притока новых колонистов – но никто не предпримет таких абсурдных мер, как попытка развязать войну (синоним: вести политику принуждения) против поселения, до которого нужно лететь полжизни.
Следует ли расценивать данное письмо в качестве декларации независимости? Ну если только не очень принципиальной. Скорее, в нем просто констатируется факт, что мы независимы, не важно, признано это официально или нет. Люди здесь прожили сорок один год совершенно автономно. Они рады получить оборудование и новые ресурсы для развития, но могли обойтись и без них.
В каком-то смысле каждая из этих колоний – гибрид: генетически и по изначальной культуре – человечество, по инфраструктуре – жукеры. Жукеры строили хорошо; нам не приходится расчищать земли, искать воду или перерабатывать ее, а их системы канализации, похоже, рассчитаны на столетия. Символично! Они по-прежнему служат нам, смывая наши фекалии. Поэтому из-за того, что подготовили нам жукеры и чего добились в колониях первоклассные ученые вроде Сэла Менаха, МФ и МдК не имеют того влияния, которое могло бы у них быть.
Все это я пишу в искренней надежде на то, что когда-нибудь мы сможем добиться, чтобы каждую колонию посещали раз в год. Пусть не в вашей жизни или даже моей, но именно это должно стать целью.
Впрочем, если верить урокам истории, эта амбициозная задача через какие-то пятьдесят лет покажется абсурдно скромной, ведь корабли смогут прилетать и улетать каждые шесть месяцев, или каждый месяц, или каждую неделю года. Желаю нам обоим дожить до того времени.
Эндрю
Это просто удивительно, что способны учудить дети. Когда Алессандра была совсем маленькой, Дорабеллу только смешили ее странные поступки. Когда дочь немного подросла и научилась говорить, ее вопросы, казалось, возникали в результате настолько хаотичного процесса мышления, что Дорабелла наполовину уверовала: девочку действительно ниспослали ей феи.
Но к школе дети становятся более рациональными. И в этом заслуга не столько преподавателей и родителей, сколько других детей, которые высмеивают или сторонятся тех ребят, чьи действия и слова не отвечают детским стандартам нормального.
И все же Алессандра не переставала удивлять. На сей раз, выбрав наименее подходящий момент – когда бедняга Квинси был совершенно сражен тем, как Эндер обставил его в бюрократической схватке, – она выступила с ну совершенно безрассудным предложением.
– Мам, – сказала она, – большинство колонистов уже проснулись и спустились на Шекспир, и мои вещи давным-давно упакованы. Когда мы спустимся вниз?
– Упакованы? – спросила Дорабелла. – А мне казалось, у тебя развилась мания чистоты. Я даже собиралась попросить врачей проверить тебя.
– Мам, я не шучу. Мы записались в колонисты. Мы в колонии, от нее нас отделяет лишь один перелет на челноке. У нас есть контракт.
Дорабелла рассмеялась. Но поддразниванием девочку было не смутить.
– Милая, дорогая моя доченька, – начала Дорабелла. – Я замужем. За адмиралом, который командует этим кораблем. Куда летит корабль, туда летит и капитан. Куда летит муж, туда же лечу и я. А куда я – туда и ты.
Алессандра замерла на месте. Казалось, она готовится спорить.
Но возражений не последовало.
– Хорошо, мам. Значит, сугубо комнатная жизнь еще несколько лет.
– Мой дорогой Квинси говорит, что наша следующая цель – еще одна колония, но ее не сравнить с Землей по удаленности. Лишь несколько месяцев полета.
– Но мне будет очень скучно, – сказала Алессандра. – Все интересные люди останутся тут.
– Конечно, ты имеешь в виду Эндера Виггина. Я, правда, так надеялась, что ты сумеешь увлечь этого милого юношу с перспективами. Но он, похоже, предпочел с нами порвать.
Алессандра выглядела изумленной.
– С нами? – переспросила она.
– Он очень умный мальчик. Он знал, что, вынудив моего милого Квинси покинуть Шекспир, он отправил восвояси и тебя, и меня.
– Я об этом не подумала, – сказала Алессандра. – Тогда я очень зла на него.
Дорабелла почувствовала внезапный укол подозрения. Алессандра воспринимала ее слова слишком уж спокойно. На нее это было совсем не похоже. А этот намек на детскую обиду на Эндера Виггина показался ей чуть ли не пародией на ее ребяческую болтовню о феях.
– Что ты замышляешь? – спросила Дорабелла.
– Замышляю? Как я могу что-то замышлять, когда вся команда занята, а пехотинцы внизу, на планете?
– Ты собираешься проникнуть на челнок без разрешения и спуститься на поверхность так, чтобы я об этом не узнала.
Алессандра посмотрела на Дорабеллу так, словно та сошла с ума. Но поскольку это выражение было для дочери нормой, Дорабелла готовилась к тому, что ей сейчас соврут. И дочь не подвела.
– Разумеется, не собираюсь, – сказала Алессандра. – Я ожидаю получить твое разрешение.
– Ну что ж, ты его не получишь.
– Мама, мы сюда столько времени добирались! – воскликнула она. Теперь ее голос зазвучал с обычной раздражительностью, так что доводы могли быть искренними. – Мне хочется хотя бы спуститься. Я хочу попрощаться с нашими друзьями, попутчиками. Хочу увидеть небо. Я два года не видела неба!
– Ты была в небе, – заметила Дорабелла.
– О, это так остроумно! – восхитилась Алессандра. – Этого достаточно, чтобы моя тоска о прогулке на свежем воздухе прошла. Бах – и все, и нету.
Теперь, когда Алессандра об этом заговорила, Дорабелла вдруг поняла, что и сама тоже хочет немного прогуляться по улице. Спортзал на корабле был постоянно забит пехотинцами и членами экипажа, и, хотя требование проводить на беговой дорожке сколько-то минут в день было обязательным для всех, тренажер не вызывал ощущения, что ты действительно куда-то идешь.
– Вообще-то, не лишено смысла, – сказала Дорабелла.
– Ты шутишь, – резюмировала Алессандра.
– Что, ты думаешь, это лишено смысла?
– Трудно поверить, что ты когда-нибудь согласишься с тем, что в этом есть смысл.
– Ты делаешь мне больно, – сказала Дорабелла. – Я ведь тоже человек. Я скучаю по облакам. У них же здесь есть облака, правда?
– Мам, ну мне-то откуда знать?
– Отправимся вместе, – решила Дорабелла. – Мать с дочерью. Попрощаемся со старыми друзьями. Когда мы покинули Монополи, мы с ними не попрощались.
– У нас не было друзей, – напомнила Алессандра.
– Ну, разумеется, были, и они, должно быть, сочли весьма невежливым то, что мы уехали, не попрощавшись.
– Держу пари, они до сих пор об этом забыть не могут. «Что же стало с той грубой девочкой Алессандрой, которая уехала от нас, даже не сказав „пока“, сорок лет назад?»
Дорабелла рассмеялась. Алессандра действительно была язвительно остроумной!
– Вот это воистину моя фея. В сущности, Титания ничто по сравнению с тобою.
– Жаль, что ты не удовлетворилась «Укрощением строптивой».
– Я всю жизнь жила во «Сне в летнюю ночь» и даже не подозревала об этом, – сказала Дорабелла. – Здесь – вот где я чувствую себя дома, а не на какой-то там незнакомой планете.
– Ну а я живу в «Буре», – ответила Алессандра. – Застряла на острове и не могу его покинуть.
Дорабелла снова засмеялась:
– Я попрошу твоего отца спустить нас на одном челноке и забрать обратно на другом. Как тебе этот план?
– Отлично. Спасибо, мама!
– Минуточку, – сказала Дорабелла.
– Что?
– Ты слишком быстро согласилась. Что ты задумала? Надеешься сбежать в леса и прятаться, пока я не улечу без тебя? Дорогая, этому не бывать. Я без тебя не улечу, а Квинси не улетит без меня. Если попытаешься сбежать, пехотинцы тебя выследят, найдут и приволокут ко мне. Ты поняла?
– Мам, я в последний раз сбегала, когда мне было шесть.
– Дорогуша, ты сбежала за несколько недель до того, как мы покинули Монополи. Когда пропустила школу и отправилась к бабушке.
– Это не считается, – возразила Алессандра. – Я вернулась.
– Только после того, как поняла, что твоя бабушка – вдова Сатаны.
– Не знала, что дьявол скончался.
– Наверняка самоубийство – вряд ли он видел другой выход, будучи на ней женатым.
Алессандра засмеялась. Вот так это и делается: ты приказываешь, а затем смешишь – и тебе счастливо подчиняются.
– Мы побываем на Шекспире, а потом вернемся обратно. Корабль сейчас – наш дом. И не забывай этого.
– Не беспокойся, – сказала Алессандра. – Но, мама!
– Что, моя милая фея?
– Он мне не отец.
Дорабелла не сразу поняла, о чем она говорит.
– Кто тебе не – кто?
– Адмирал Морган, – сказала Алессандра. – Не мой отец.
– Я твоя мать. Он мой муж. Как ты думаешь, кто он для тебя тогда – племянник?
– Он. Мне. Не. Отец.
– О, мне так жаль, – сказала Дорабелла. – А я-то думала, ты за меня порадуешься.
– Я очень за тебя рада, – произнесла Алессандра. – Но мой отец был человеком, он не был королем фей, и он не пропал в лесах, он умер. За кого бы ты сейчас ни выходила, другой мужчина не станет моим отцом.
– Я вышла не за «кого-то»! Я вышла за чудесного мужчину, с которым обязательно будут новые дети. И если ты откажешь ему в том, чтобы называть отцом, у него не будет недостатка в наследниках, которым он оставит свою недвижимость.
– В его имуществе я не нуждаюсь.
– Тогда тебе стоит очень осмотрительно выходить замуж, – сказала Дорабелла. – Потому что тебе не понравится растить детей в бедности, как мне когда-то.
– Просто не называй его моим отцом, – попросила Алессандра.
– Ты должна его как-то называть. Дорогая, будь благоразумна!
– Тогда я буду звать его Просперо, – сказала Алессандра. – Потому что он и есть Просперо.
– Как? Почему?
– Влиятельный незнакомец, который полностью нас контролирует. А ты Ариэль, красавица, влюбленная в своего повелителя. А я – Калибан. Я просто хочу освободиться.
– Ты подросток и вырастешь из этого желания.
– Никогда.
– Свободы, как таковой, вообще не существует, – сказала Дорабелла, начиная терять терпение. – Хотя иногда выпадает шанс выбрать себе хозяина.
– Хорошо, мам. Ты выбрала хозяина. Но я его не выбирала.
– Ты по-прежнему думаешь, что этот мальчик, Виггин, тебя замечает?
– Я знаю, что замечает, но я не возлагаю на него больших надежд.
– Дорогая моя, ты предложила ему себя, и он тебе отказал, четко и недвусмысленно. Это было довольно-таки унизительно, пусть ты этого и не понимаешь.
Алессандра слегка покраснела, сделав шаг к двери каюты. А потом повернулась к матери, на ее лице читались боль и ярость.
– Ты подсматривала, – сказала она. – Квинси записал, и ты просмотрела!
– Ну конечно просмотрела, – сказала Дорабелла. – Если бы просмотрела не я, просмотрел бы он или кто-то из его команды. Думаешь, я хотела, чтобы они пожирали взглядом твое тело?
– Ты отправила меня к Эндеру, ожидая, что с ним наедине я разденусь догола, и ты знала, что это будет записано? И ты просмотрела ее? Ты наблюдала за мной?
– Но ты же не разделась, верно? Ну так против чего ты возражаешь? Я видела тебя голой с таких углов, о каких ты даже не задумывалась в те годы, когда я вытирала тебе задницу.
– Мама, я тебя ненавижу.
– Ты меня любишь, а я всегда за тобой присматриваю.
– Эндер меня не унижал. И не отвергал. Он отверг тебя. Отверг то, что ты заставляешь меня сделать!
– А что сталось с этим: «О, спасибо, мама! Ну что же, я иду брать мужчину, которого люблю»?
– Я так не говорила.
– Ты поблагодарила меня, хихикнула и поблагодарила еще раз. Ты стояла вон там, позволила разодеть тебя как проститутку, чтобы его соблазнить. Так в какой момент я заставила тебя делать что-то вопреки твоей воле?
– Ты сказала мне, что делать, если я хочу, чтобы Эндер меня полюбил. Вот только на мужчину вроде него твои хитрости не действуют!
– На мужчину? На мальчишку, ты хотела сказать. Единственная причина, по которой на него этот трюк не подействовал, – в том, что он, скорее всего, даже не достиг половой зрелости. Если он вообще гетеросексуален.
– Мам, ты послушай, что ты говоришь, – сказала Алессандра. – Вот Эндер – начало и конец всего мира, великий человек, лучший кандидат из всех, кого я когда-либо встречу. А через минуту он – незрелый, неопределившийся мальчишка, который меня опозорил. Ты судишь его, исходя из того, насколько он тебе полезен.
– Нет, моя крошка. Исходя из его полезности для моей маленькой девочки.
– Что же, он бесполезен.
– Именно об этом я и твержу! – сказала Дорабелла. – И ты все равно на меня окрысилась. Наведи же порядок в своей голове, милая моя Калибан!
При этих словах Дорабелла взорвалась смехом, и, вопреки своей воле, Алессандра засмеялась вместе с нею. Девушка настолько разозлилась на себя за этот смех – и на Дорабеллу за то, что заставила ее смеяться, – что выбежала из комнаты, хлопнув дверью. Или, скорее, попытавшись хлопнуть: доводчик подхватил дверь и закрыл ее довольно мягко.
«Бедняжка! Вечно все идет не так, как ей хочется.
Добро пожаловать в реальный мир, милая. Когда-нибудь ты поймешь: то, что я влюбила в себя Квинси, – это лучшее, что я для тебя сделала. Потому что для тебя я делаю все. И все, что прошу в ответ, – поддержать меня и воспользоваться теми возможностями, которые я тебе открываю».
Валентина постаралась войти в комнату размеренным шагом, оставаясь совершенно спокойной. Но она испытывала к Эндеру такое отвращение, что едва могла сдержаться. Парень был настолько занят тем, чтобы быть «доступным» для всех новых колонистов и старых поселенцев, ответами на вопросы, болтовней о том, что он никак не мог запомнить из получасовых встреч два года назад, когда он уставал настолько, что едва мог говорить. Но когда его пытался отыскать кто-то из тех, с кем у него были глубокие личные отношения, найти его было решительно невозможно.
Точно так же он отказался писать родителям. То есть не то чтобы отказывался. Он всегда обещал написать. А потом просто… не писал.
В течение последних двух лет он обещал – если не прямо, то подразумевая, – что, если бедняжка Тоскано-младшая в него влюбится, он не будет против. А теперь девушка с матерью спустились на поверхность планеты, «погулять и осмотреться». Очевидно, Алессандру интересовал только один вид – на Эндера Виггина. Но его нигде не было.
Валентина была сыта по горло. Мальчик и правда мог быть смелым и храбрым в тех случаях, когда не приходилось что-то предпринимать в эмоционально сложных ситуациях. Он мог избегать встреч с Алессандрой и, может быть, полагал, что это само по себе некое достаточно явное послание, но он должен был с ней поговорить! Должен хотя бы попрощаться. Не обязательно нежно и ласково, но это необходимо сделать.
В конце концов Валентина нашла Эндера в помещении ансибля на станции ксенобиологов. Он что-то писал – возможно, письмо Граффу или кому-то столь же далекому от их жизни в новом мире.
– Тот факт, что ты сидишь здесь, не оставляет тебе возможности оправдаться, – сказала Валентина.
Эндер посмотрел на нее. Судя по его лицу, он был искренне озадачен. Собственно, он и правда мог не притворяться: по всей видимости, все мысли об Алессандре вылетели из его головы полностью, и он понятия не имел, о чем говорит Валентина.
– Ты просматриваешь почту. Это значит, ты получил список пассажиров челнока.
– Я уже встретился с новыми колонистами.
– Кроме одной.
Эндер поднял бровь:
– Алессандра больше не колонист.
– Она тебя ищет.
– Она может кого угодно спросить, где я, и ей скажут. Это не секрет.
– Она не может спрашивать.
– И как тогда она рассчитывает меня найти?
– Не устраивай здесь свой глупый спектакль! Я не такая идиотка, я не верю, что ты настолько глуп, даже если ты ведешь себя настолько глупо, насколько вообще возможно.
– Ладно, про глупость я услышал. Можно конкретнее?
– Ты демонстрируешь невероятную глупость.
– Я не о степени, сестренка.
– Эмоциональную тупость.
– Валентина, – сказал Эндер, – а тебе не приходило в голову, что я знаю что делаю? Не могла бы ты хоть немножко верить в меня?
– Я считаю, что ты избегаешь эмоционально сложной конфронтации.
– Тогда почему я не прячусь от тебя?
Валентина не могла решить, что сильнее: дополнительная порция раздражения того, что по ней ударили ее же оружием, или небольшое облегчение оттого, что он счел конфронтацию с ней эмоциональной. Собственно, она не была так уж уверена в том, что приперла его до такой степени, что их конфронтация стала эмоциональной – уж точно не с его стороны.
Эндер бросил взгляд на часы на мониторе компьютера и вздохнул:
– Что же, как всегда, твое чувство времени безупречно, даже если ты сама об этом не подозреваешь.
– Если б ты хотя бы намекнул, – сказала Валентина.
Эндер поднялся и, к ее удивлению, оказался выше ее. Валентина замечала, что он вытягивается, но у нее нигде не щелкнуло, что он обогнал ее в росте. И дело тут отнюдь не в толстой подошве – сейчас он был босиком.
– Вэл, – мягко сказал он. – Если бы ты наблюдала за тем, что я говорю и делаю, тебе стало бы многое понятно до очевидности. Но ты не анализируешь. Ты видишь что-то такое, что не выглядит правильным, и, минуя этап размышлений, автоматом получаешь вывод: «Эндер делает что-то не то, и я обязана его остановить».
– Я думаю! Анализирую!
– Ты анализируешь тут всех и каждого. Поэтому твоя история Боевой школы настолько чудесна и правдива.
– Ты ее прочел?
– Ты дала ее мне три дня назад. Разумеется, я ее прочел.
– И ничего мне не сказал.
– Это наша первая встреча с тех пор, как я дочитал книгу. Вэл, прошу тебя, включи мозги!
– Не смотри на меня свысока!
– Ощущение, что на тебя смотрят свысока, – это не умозаключение, – сказал он, и в его голос наконец прорвалось раздражение. Валентина почувствовала себя несколько лучше. – Не суди меня до тех пор, пока не поймешь. Ты не можешь меня понять, если уже вынесла суждение. Ты считаешь, что я плохо обошелся с Алессандрой, но ты не права. Я обошелся с предельной добротой. И собираюсь спасти ее жизнь. Но ты не можешь поверить, что я поступлю правильно. Ты даже не задумалась над тем, какой поступок правилен, прежде чем решила, что я его не совершаю.
– И что такого ты делаешь, что я считаю, будто ты не делаешь? Девушка томится по тебе…
– Ее чувства – не то, что ей нужно. Не то, что для нее действительно хорошо. Ты считаешь, будто самая большая опасность для нее – если ранят ее чувства.
Валентина осознала, что ее праведный гнев слабеет. О какой опасности он говорит? Что нужно Алессандре, помимо Эндера? Что она, Валентина, пропустила?
Эндер обнял сестру за плечи, а потом шагнул мимо – прочь из комнаты, а потом и из здания. У Валентины не было другого выхода, кроме как последовать за ним.
Эндер быстрым шагом пересек покрытую травой лужайку в сердце научного комплекса – говоря объективно, представляющего собой четыре одноэтажных строения, где горстка ученых корпела над биологическими и технологическими вопросами, на которых строилась жизнь колонии. Однако сейчас, с прибытием корабля, здесь забурлила жизнь, и Эндер уже предложил строителям изменить приоритеты и построить дополнительные здания для научных целей. Грохот строительной техники нельзя было назвать оглушительным: тяжелых машин было мало. Но, в общем, шум – распоряжения, громкие выкрики-предупреждения, перестукивание топоров и молотков – создавал сильную и энергичную атмосферу. Это был звук запланированных, радостных перемен.
Неужели Эндер точно знал, где искать мать и дочь Тоскано? Определенно, Эндер шел прямиком к нужному месту. И сейчас, когда Валентина задумалась над этим – начала анализировать, – она поняла: должно быть, ее брат намеренно дожидался окончания визита, того момента, когда челнок будет загружен для обратного рейса. Не самого последнего, но последнего из тех, которые не будут забиты под завязку пехотинцами и командой. Последний челнок с местами для второстепенных пассажиров.
Эндер рассчитал точно: еще вот-вот, и он бы опоздал. Алессандра потерянно стояла у подножия трапа, а мать тянула ее за рукав, подгоняя занять место в челноке. Тут Алессандра увидела Эндера, вырвалась из рук матери и побежала к нему. Бедняжка, разве можно быть более откровенной?
Она обеими руками обняла Эндера, и он – к его чести – охотно обнял ее в ответ. Собственно, Валентину удивило то, как он ее держал, с неподдельным чувством уткнувшись ей в плечо. Что он хочет этим показать? А Алессандра – что она должна думать о его поведении? Эндер, ты в самом деле такой толстокожий?
Когда она практически нырнула в его объятия, Эндер даже отступил на шаг, чтобы погасить внезапный толчок. Но он постарался, чтобы его лицо оказалось как можно ближе к ее уху.
– Шестнадцать – возраст, когда можно стать колонистом без разрешения родителей, – мягко заметил он.
Алессандра отодвинулась, чтобы испытующе заглянуть ему в глаза.
– Нет, – ответил Эндер. – Между нами ничего не будет. Я не прошу тебя остаться со мной.
– Тогда почему ты вообще просишь меня остаться?
– Я не прошу, – сказал Эндер. – Я говорю тебе как. Здесь и сейчас я могу освободить тебя от матери. Не занять ее место, не взять контроль над тобой, но позволить тебе самой управлять своей жизнью. Вопрос: хочешь ли ты этого?
Глаза Алессандры внезапно наполнились слезами.
– Ты не любишь меня?
– Ты мне нравишься, – ответил Эндер. – Ты хороший человек, у которого ни разу в жизни не было ни единого мгновения свободы. Твоя мать контролирует тебя от и до. Она кормит тебя байками, и в конце концов ты им веришь и делаешь то, что она хочет. Вряд ли ты знаешь, чего хочешь сама. Здесь, на Шекспире, ты сможешь это выяснить. Там, наверху, в обществе твоей матери и адмирала Моргана, – не уверен, что ты когда-нибудь познаешь свободу.
Она кивнула, все понимая:
– Я знаю, чего я хочу. Я хочу остаться.
– Тогда оставайся, – сказал Эндер.
– Скажи ей, – попросила Алессандра. – Пожалуйста!
– Нет.
– Если с ней заговорю я, она докажет, что я веду себя глупо.
– Не верь ей.
– Она заставит меня испытать чувство вины. Словно по отношению к ней я делаю что-то ужасное.
– Ничего такого ты не делаешь. В каком-то смысле ты тоже даришь свободу – ей. Она сможет завести детей от Моргана и перестать беспокоиться о тебе.
– Ты об этом знаешь? Ты знаешь, что она собирается родить ему детей?
Эндер вздохнул:
– Сейчас у нас нет времени для такого разговора. Твоя мать идет к нам, потому что челнок должен улетать, и она ждет, что ты займешь место на борту. Если ты решишь остаться, я тебя поддержу. Если добровольно пойдешь с нею, я пальцем не шевельну, чтобы тебя остановить.
И Эндер отступил от нее, когда Дорабелла подошла вплотную.
– Я понимаю, что он делает, – сказала мать. – Обещает тебе все, что захочешь, если ты останешься и станешь его игрушкой.
– Мама, – ответила Алессандра. – Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.
– Я знаю: все, что он тебе наобещал, – это ложь. Он тебя не любит.
– Знаю, что не любит. Он сам мне об этом сказал.
Алессандра с некоторым удовольствием отметила удивление на лице матери.
– Тогда к чему все эти обжимашки? То, как он уткнулся в тебя носом?
– Он шепнул мне кое-что на ушко.
– И что же?
– Всего лишь напомнил кое о чем, что я и без него знала, – сказала Алессандра.
– Расскажешь мне на борту челнока, моя дорогая принцесса-фея, там уже начинают терять терпение. Не хотят сердить твоего отца поздним прибытием.
И суток не прошло с тех пор, как Алессандра попросила мать никогда не называть Квинси «отцом», а она вновь за свое. Как всегда, мать решает, как должно быть, и Алессандра, сколько бы ни старалась, не в силах это изменить. Измениться придется ей самой. О чем бы ни шла речь, в конечном счете именно Алессандра соглашалась со всем, потому что так всегда оказывалось легче. Мать устраивала все так, что подыгрывать ей было проще простого.
Если Алессандре и удавалось ей сопротивляться, то только за ее спиной. Когда мать не смотрит, когда можно притвориться, что она не узнает.
«Я всегда ее боюсь, хотя она не совсем чудовище вроде бабушки. Или… или она и есть чудовище, просто я никогда не оказывала ей достаточного сопротивления, чтобы это выяснить? Я не обязана с ней лететь. Я могу остаться здесь… Но Эндер меня не любит. Кто у меня здесь есть? Ни единого друга, никого. Те люди, которых я знаю по перелету, все они общались с матерью, не со мною. Они говорили обо мне, прямо передо мною, потому что так делала мать. Когда они ко мне обращались, то лишь затем, чтобы сказать что-то, что мать практически вынуждала их сказать. Друзей у меня нет. Эндер и Валентина – единственные, кто относился ко мне как к личности. И Эндер меня не любит.
Почему он меня не любит? Что со мной не так? Я симпатична, умна. Пусть не так умна, как он сам или как Валентина, но в этом отношении с ними никто не сравнится, даже на Земле. Он сказал, что он меня хочет, – тогда, на корабле. Он меня хочет, но не любит. Я для него лишь тело, одно большое пустое место, и, если я останусь, я буду постоянно об этом помнить».
– Моя маленькая фея, – сказала мать, снова порываясь тащить ее за рукав. – Пойдем. Мы будем так счастливы вдвоем, на пути к звездам! Ты получишь первоклассное образование с курсантами – твой отец мне это пообещал. К тому времени, как ты достигнешь нужного возраста, мы уже будем рядом с Землей, так что ты поступишь в настоящий университет и сможешь встретить мужчину, а не этого отвратительного эгоистичного мальчишку.
Вот уже мать практически тащит ее к челноку. Этим все всегда заканчивалось. Мать делала неизбежным следование ее планам. И альтернативы всегда казались столь ужасными! Другие люди никогда не понимали Алессандру столь же хорошо, как мать.
«Но и мама меня не понимает, – подумала Алессандра. – Она не понимает меня. Она лелеет свое безумное представление обо мне как подброшенной феями дочурке».
Алессандра обернулась, пытаясь отыскать взглядом Эндера. Вон и он, а на его лице – никакого сочувствия. «Как он может так со мною поступать? Он вообще ничего не чувствует? Не станет по мне скучать? Не позовет обратно? Не вступится за меня?
Нет. Он сказал „нет“. Он сказал мне… собственный выбор… добровольно…»
Алессандра остановилась как вкопанная.
Ее рука выскользнула из руки матери – Дорабелла по-настоящему не держала ее или держала очень слабо.
– Алессандра, – сказала мать. – Я увидела, что ты на него оглянулась, но – посмотри сама. Видишь, он тебя не хочет. Не зовет. Для тебя здесь нет ничего. Но там, среди звезд, – там тебя ждет моя любовь. Там волшебство нашего чудесного мира!
Но этот чудесный мир – никакое не волшебство, а кошмар, который мать только называла волшебством. И теперь в этом «чудесном мире» появился кто-то еще – кто-то, с кем мать спит, с кем собирается завести детей.
«Мать не просто обманывает меня, она обманывает и саму себя. На самом деле она не хочет, чтобы я летела с нею. Она обрела для себя новую жизнь и просто делает вид, что от этого ничего не поменялось. Факт: матери отчаянно нужно от меня отделаться, чтобы она могла жить дальше своей счастливой новой жизнью. Шестнадцать лет я была грузом, который тяжким бременем лежал на ее плечах, приковывал ее к земле, не давал делать все то, о чем она мечтала. Теперь она обрела мужчину своей мечты – ну, скажем, мужчину, который в состоянии дать ей жизнь, о которой она мечтала. И я стою у нее на пути».
– Мама, – сказала Алессандра. – Я никуда с тобой не полечу.
– Еще как полетишь!
– Мне шестнадцать, – сказала Алессандра. – Закон гласит: я могу самостоятельно принять решение, становиться мне колонистом или нет.
– Чушь.
– Это правда. Валентина Виггин стала колонистом, когда ей было всего пятнадцать. Ее родители были против, но она поступила по-своему.
– Вот, значит, о чем он тебе наплел? Это может казаться романтичным и смелым, но ты навсегда останешься одинокой.
– Я и так все время одинока, – сказала Алессандра.
При этих словах Дорабелла отшатнулась.
– Мерзавка, да как у тебя язык поворачивается говорить такое? – прошипела она. – У тебя есть я. Ты не одинока!
– Всегда одинока, – повторила Алессандра. – И тебя никогда со мною нет. У тебя есть милый ангелочек – подаренное феями дитя. Но это не я.
Алессандра отвернулась и зашагала вниз по трапу.
За своей спиной она услышала шаги матери. Нет, скорее, почувствовала: трап дрожал под ее ногами не в такт шагам.
А затем Алессандра ощутила толчок – жестокий удар в спину, который заставил ее потерять равновесие.
– Ну и проваливай тогда, маленькая сучка! – завопила мать.
Алессандра попыталась восстановить равновесие, но ее ноги не поспевали за верхней частью тела. Она почувствовала, что валится вперед, а трап выглядел таким крутым… сейчас она обрушится вниз, и руки не смогут смягчить…
Все эти мысли пронеслись в ее голове за долю секунды, а затем чья-то рука подхватила ее сзади. Вместо того чтобы удариться о трап, она нырнула вниз, затем качнулась вверх – и оказалось, что ее подхватила не мать. Дорабелла по-прежнему была от нее в нескольких шагах, на том месте, где ударила ее. Алессандру подхватил энсин Акбар, и на его лице читались тревога и забота.
– С тобой все в порядке? – спросил он, когда Алессандра выпрямилась.
– Именно! – громогласно крикнула мать. – Веди наверх эту маленькую засранку.
– Ты хочешь лететь с нами на корабль? – спросил энсин Акбар.
– Разумеется, хочет, – ответила за нее мать. Сейчас она оказалась у локтя Акбара. Алессандра наблюдала за трансформацией лица матери – превращение ведьмы, бросившей в спину дочери хамские слова, ударившей ее, в милую королеву фей. – Моя маленькая фея счастлива только рядышком с матерью.
– Думаю, я остаюсь, – мягко сказала Алессандра. – Ты поможешь мне сойти?
Энсин Акбар склонился к ней и прошептал на ухо, в точности как Эндер:
– Жаль, что я не могу остаться с тобой. – А потом выпрямился и отчеканил по-военному: – Прощайте, синьора Алессандра Тоскано. Счастья вам в этом добром мире.
– О чем ты говоришь! Мой муж отдаст тебя за это под трибунал! – воскликнула Дорабелла.
Она обогнула его, направляясь к Алессандре, и потянулась к ней, словно желая схватить.
Энсин Акбар взял Дорабеллу за запястье.
– Да как ты смеешь? – зашипела она ему в лицо. – Ты только что подписал себе смертный приговор за попытку мятежа.
– Адмирал Морган одобрит, что я не позволил его жене совершить правонарушение, – сказал энсин Акбар. – Он одобрит, что я позволил колонисту воспользоваться своим правом и остаться на этой планете.
Они с Дорабеллой оказались лицом к лицу, и Алессандра увидела, как капельки ее брызжущей слюны летят ему в глаза. И все же он не сдвинулся ни на миллиметр.
– Идиот, тебя засудят не за это, – сказала Дорабелла. – Засудят за попытку изнасиловать меня на корабле, в каюте без освещения.
На какой-то миг Алессандра задумалась, когда это могло случиться и почему мать об этом умолчала.
Но затем сообразила: ничего этого не было. Мать лишь намеревалась заявить о том, что преступление имело место. Она угрожала энсину Акбару ложным обвинением. А в чем Алессандра точно была уверена, так это в том, что ее мать – великолепная лгунья. Потому что сама верит в свои собственные измышления.
Но Акбар только улыбнулся.
– Леди Дорабелла Морган кое о чем забыла, – сказал он.
– О чем же?
– Все записывается.
При этих словах он отпустил ее запястье, развернул и мягко подтолкнул вверх по трапу.
Алессандра не смогла сдержаться. У нее вырвался короткий и резкий смешок.
Мать развернулась к ней с лицом, перекошенным от ярости. В этот момент она была, как никогда, похожа на Изабеллу.
– Бабушка, – громко произнесла Алессандра. – Я думала, мы оставили тебя на Земле – но посмотри-ка, ты все же полетела с нами.
Это наверняка было самое жестокое, что Алессандра могла сказать. Мать онемела от боли. И все же в том заключалась простая сермяжная истина. Алессандра произнесла это не для того, чтобы заставить маму страдать, это просто вырвалось у нее в тот самый миг, когда она поняла, что это правда.
– Прощай, мама, – сказала Алессандра. – Нарожай кучу детишек от адмирала Моргана. Будь счастлива! Я желаю тебе этого. И надеюсь, ты будешь счастлива.
И она позволила энсину Акбару проводить ее до подножия трапа.
Там стоял Эндер – он незаметно подошел, пока Алессандра отвлекалась на мать. Все-таки он пришел за ней.
Алессандра и Акбар спустились вниз. Она обратила внимание, что Эндер не наступил на трап.
– Энсин Акбар, – вполголоса произнес Эндер, – насчет адмирала Моргана вы заблуждаетесь. Он «поверит» ей, хотя бы ради того, чтобы не ссориться.
– Боюсь, вы правы, – ответил Акбар. – Но что я могу сделать?
– Вы можете уволиться со службы. Ваш срок истек, как ни считай – по реальному времени или по релятивистскому.
– Я не могу уволиться посреди полета.
– Но вы сейчас не летите, – сказал Эндер. – Вы в порту, находящемся в юрисдикции Гегемонии, а у меня тут есть кое-какая власть.
– Он этого не допустит, – ответил Акбар.
– Еще как допустит, – заверил Эндер. – Адмирал Морган подчинится закону, потому что это тот самый закон, который дает ему абсолютную власть на время полета. Если он нарушит его в отношении вас, закон может быть нарушен и в отношении него. Морган это прекрасно знает.
– Даже если и не знает, – заметил Акбар, – вы только что ему об этом сообщили.
Лишь теперь Алессандра сообразила, что все их слова по-прежнему записываются.
– Да, – сказал Эндер. – Так что вам совсем не обязательно сталкиваться с последствиями вызова, брошенного госпоже Морган. Вы действовали исключительно в пределах правового поля. Здесь, в городке Миранда, к вам будут относиться с тем уважением, которого заслуживает порядочный человек вроде вас. – Эндер повернулся и взмахом руки обвел все поселение. – Наш городок невелик, но взгляните – он намного больше корабля.
И то правда! Алессандра будто увидела это в первый раз. Увидела, сколько здесь места. Что здесь есть где спрятаться от тех, кто ей не нравится. Место для собственного, личного пространства, чтобы говорить слова, которые никто не подслушает, чтобы думать свои мысли.
«Я сделала правильный выбор».
Энсин Акбар сошел с трапа. Алессандра тоже. Мать что-то вопила ей вслед. Но Алессандра не разбирала ни единого слова. Она вообще их не слышала, хотя слова наверняка звучали сильные.
Ей просто больше не нужно было их слышать. Не нужно было их понимать. Она больше не принадлежала миру своей матери.
