Уже ночью мы вышли на улицу, в море синих теней. Гроза разрешилась холодной моросью. Я хотел вернуть ключ, но Беа взглядом велела оставить его себе. В надежде найти такси или автобус мы шли по бульвару Сан-Хервасио молча, взявшись за руки и не глядя друг на друга.

— Я не смогу увидеться с тобой до вторника, — сказала Беа дрожащим голосом, будто сомневаясь в моем желании видеться с ней.

— Буду ждать тебя здесь, — ответил я.

Было как-то само собой понятно, что нам следует встречаться только в этом старом особняке, потому что весь остальной город нам не принадлежал. Мне казалось, что, по мере того как мы удалялись оттуда, наша близость становилась все более эфемерной, что наши сила и тепло угасали с каждым шагом. Дойдя до бульвара, мы заметили, что улицы практически безлюдны.

— Тут мы ничего не найдем, — сказала Беа. — Лучше пойдем вниз по Бальмес.

Мы шли по улице Бальмес ровным шагом, прячась под кронами деревьев от дождя и по-прежнему стараясь не глядеть друг на друга. Порой Беа ускоряла шаг, словно желая оторваться от меня. На миг я подумал, что, стоит мне отпустить ее руку, Беа бросится бежать. Я все еще ощущал вкус ее тела, и больше всего на свете мне хотелось прижать ее в углу какой-нибудь скамьи, зацеловать, наговорить кучу смешных глупостей. Но Беа уже была не со мной. Что-то словно подтачивало ее изнутри, и тишина на самом деле была немым криком…

Я прошептал:

— Что с тобой?

В ответ она криво улыбнулась, испуганная, одинокая. Я увидел себя ее глазами; мальчишка, который считает, что завоевал весь мир за час и еще не знает, что может потерять его за минуту. Я не стал ждать ответа. Кажется, я, наконец, начал приходить в себя. Понемногу стал слышен шум улиц, клубы пара вокруг уличных фонарей и светофоров словно обтекали невидимые стены.

— Нам лучше расстаться здесь, — сказала Беа, отпуская мою руку.

Огни стоянки такси светились на углу чередой светлячков.

— Как хочешь.

Беа наклонилась и коснулась моей щеки губами. Ее волосы пахли воском.

— Беа, — начал я еле слышно, — я люблю тебя…

Она молча покачала головой и приложила пальцы к моим губам, словно эти слова ее ранили. Сказала:

— Во вторник в шесть, хорошо?

Я кивнул и долго смотрел, как она уходит, такая неожиданно незнакомая, как ее фигурка скрывается от моего взгляда в такси. Еще один таксист, который с любопытством наблюдал за нами, подрулил ко мне:

— Ну что? Домой, командир?

Я покорно сел к нему в машину. Таксист разглядывал меня в зеркало, а я провожал глазами машину, увозившую Беа, два огонька в омуте тьмы.

Я так и не смог заснуть, пока заря не окрасила окно комнаты в сотни оттенков серого, один мрачнее другого. Разбудил меня Фермин, который бросал камушки мне в окно с площади перед церковью. Натянув на себя что-то не глядя, я спустился, чтобы открыть ему дверь. Фермин лучился невыносимым энтузиазмом, несмотря на то что на дворе был понедельник и час довольно ранний. Мы подняли решетки и повесили табличку «Открыто».

— Ну и круги у вас под глазами, Даниель. Прямо котлованы. Похоже, вы за ночь горы своротили.

Я прошел в подсобку, обернулся синим фартуком и протянул ему еще один, точнее сказать, с яростью швырнул. Фермин, хитро улыбаясь, поймал его на лету. Я отрезал:

— Скорее горы сами на меня обрушились.

— Все эти красивости оставьте дону Рамону Гомесу де ла Серна, а то у него самого не слишком здорово получается. Ну, рассказывайте.

— О чем?

— О чем хотите. О том, сколько раз тореро поразил быка шпагой, о кругах почета вокруг арены.

— Мне не до шуток, Фермин.

— Молодо-зелено. Ладно, не обижайтесь, есть свежие новости о вашем Хулиане Караксе.

— Я весь внимание.

Он скорчил интригующую физиономию: одна бровь вверх, другая вниз.

— Ну, вчера я доставил Бернарду домой в целости и сохранности, с незапятнанной честью, но парой синяков на ягодицах. Спать все равно не хотелось, как всегда случается после длительной и бесплодной вечерней эрекции, и я зашел в один из информационных центров барселонского дна, а именно в заведение Элиодоро Саль-Фумана по прозвищу Хрен Холодный. Заведение расположено в нездоровой, но весьма колоритной местности на улице Сант-Жерони, в самом главном и достославном месте квартала.

— Ради Бога, Фермин, короче.

— Так я к чему? Воспользовавшись давним расположением ко мне некоторых местных завсегдатаев, бывших моих товарищей по несчастью, я, едва войдя, приступил к расспросам об известном нам Микеле Молинере, супруге вашей Маты Хари, — Нурии Монфорт, якобы пользующемся гостеприимством одного из муниципальных пенитенциарных отелей.

— Якобы?

— Лучше не скажешь, ибо в данном случае слово с делом разошлись дальше некуда. Опыт показывает, что мои информаторы из забегаловки Хрена Холодного по части сведений о численности и составе тюремного населения заслуживают куда большего доверия, чем кровососы из Дворца правосудия; и смею вас уверить, друг мой Даниель, что никто слыхом не слыхивал ни о каком Микеле Молинере — ни как о заключенном, ни как о посетителе, ни просто как о живой душе, хоть как-то связанной с тюрьмами Барселоны по меньшей мере лет десять.

— Может, он в другой тюрьме.

— Ну да, в Алькатрасе, Синг-Синге или Бастилии. Даниель, та женщина вам солгала.

— Похоже на то.

— Не похоже, а точно.

— И что теперь? Микель Молинер — ложный след.

— Эх и скользкая личность эта Нурия…

— Что вы имеете в виду?

— Что надо идти по другому пути. Не лишним было бы посетить ту старушку, добрую нянечку из сказки, которую вчера утром сочинил нам преподобный.

— Только не говорите, что подозреваете, будто старушка тоже пропала.

— Нет, но я считаю, что хватит нам манерничать и обивать ступеньки главного входа, будто милостыню просим. В этом деле нужно воспользоваться черным ходом. Вы со мной?

— Вы, как всегда, правы, Фермин.

— Тогда вытряхивайте пыль из маскарадного костюма церковного служки, ибо сегодня вечером, как закроемся, мы нанесем визит милосердия старушке в приюте Святой Лусии. А сейчас рассказывайте, как у вас вчера с той кобылкой? И поподробнее, от чрезмерной скрытности появляются угри.

Я смирился, вздохнул и выложил все в подробностях, а когда закончил, да еще и поделился экзистенциальной тоской школьника-переростка, Фермин внезапно порывисто меня обнял, чего уж я никак не ожидал.

— Вы влюблены, — прошептал он, похлопывая меня по спине. — Бедняга.

Вечером мы вышли из лавки точно в час закрытия, чем заслужили осуждающий взгляд отца, который, кажется, начинал думать, что за всеми этими прогулками кроются какие-то темные дела. Фермин пробормотал в оправдание что-то бессвязное, и мы быстренько улизнули. Я понимал, что рано или поздно мне придется открыть часть этого запутанного дела отцу, а вот какую именно — я пока и сам не знал.

По пути Фермин в своем интригующе-фельетонном стиле рассказал мне об истории места, куда мы направлялись. Приют Святой Лусии — заведение с сомнительной репутацией — влачил свое существование в рассыпавшемся от древности особняке на улице Монкада. Легенда рисовала его как нечто среднее между чистилищем и моргом, с адскими санитарными условиями. Его история была в чем-то типична. С одиннадцатого века здание успело послужить резиденцией для нескольких семейств достойного происхождения, тюрьмой, салоном куртизанок, библиотекой запрещенной литературы, казармой, мастерской скульптора, лепрозорием и монастырем. В середине девятнадцатого века, уже практически развалившись, дворец был превращен в музей уродств и балаганных кошмаров. Занимался этим экстравагантный импресарио, который называл себя Ласло де Вичерни, герцогом Пармским и придворным алхимиком Бурбонов, но на деле его звали Бальтазар Дьюлофью-и-Каральот, и был он уроженцем Эспаррагеры, жиголо и профессиональным мошенником.

Этот человек с гордостью называл себя владельцем самой обширной коллекции заформалиненных человеческих зародышей в разных стадиях деформации, не говоря уж о еще более обширной коллекции ордеров на арест, выписанных полицейскими участками половины Европы и Америки. Среди прочих аттракционов «Тенебрариум» (так назвал Дьюлофью свое детище) предлагал спиритические сеансы, некромантию, петушиные, крысиные, собачьи бои, борьбу мужеподобных женщин, калек, в том числе разных полов, и с тотализатором. Был там и публичный дом, специализирующийся на паралитиках и эксклюзивных услугах, и казино, финансовая и юридическая конторы, мастерская по изготовлению приворотных зелий, студия, ставившая спектакли по местному фольклору, кукольные представления и шоу экзотических танцовщиц. К Рождеству они ставили «Сцены поклонения пастухов» объединенными усилиями музея и борделя, и слава этого представления докатилась до самых отдаленных уголков провинции.

«Тенебрариум» пользовался бурным успехом в течение пятнадцати лет, до тех пор, пока не открылось, что Дьюлофью за одну неделю соблазнил супругу, дочь и тещу военного коменданта провинции. Тень самого черного бесчестья пала на развлекательный центр и его создателя. Прежде чем Дьюлофью смог сбежать из города и скрыться под одной из множества своих личин, банда убийц в масках, устроив на него охоту на улочках района Санта-Мария, его схватила, повесила и поджарила в Сьюдаделе, бросив тело диким бродячим псам. По прошествии двадцати лет «Тенебрариум» был переделан в благотворительное заведение под опекой женского монашеского ордена, причем никто так и не озаботился убрать из здания коллекцию ужасов злополучного Ласло.

— Сестры Последней Муки или какая-то мерзость в этом роде, — сказал Фермин. — Плохо то, что они всячески блюдут секретность (совесть нечиста, насколько я понимаю), и нам придется проникнуть туда хитростью.

Хозяева приюта Святой Лусии как раз набирали постояльцев из одиноких стариков, безнадежно больных, умиравших, голодающих, безумцев и случайно затесавшихся между ними ясновидящих, населявших мир барселонского дна. На свое счастье, многие после поступления надолго не задерживались, местные условия и окружение не способствовали долгожительству. Как утверждал Фермин, покойных увозили на рассвете, и они совершали свое последнее путешествие в телеге фирмы с сомнительной репутацией из Оспиталет-де-Льобрегат, специализирующейся на производстве мясных и колбасных изделий, которая чуть позже оказалась замешана в каком-то темном скандале.

— Вы это придумали, — запротестовал я, угнетенный картиной дантового ада.

— На такое у меня не хватило бы фантазии, Даниель. Вы сами все увидите. Лет десять назад я был там по какому-то делу и могу сказать, что ваш Хулиан Каракс вполне мог бы быть тамошним декоратором. Жаль, что мы не захватили лавровый лист, дабы отбить тамошние ароматы. Мы и так довольно настрадаемся, чтобы попасть внутрь.

Не ожидая ничего хорошего, мы шли по улице Монкада. В эти вечерние часы сумерки уже скрывали ее старые дворцы, превращенные в склады и мастерские. Литания колоколов базилики Санта-Мария дель Map отсчитывала наши шаги. Я вдруг почувствовал, что какое-то едкое горькое дуновение примешалось к холодному зимнему ветру.

— Что это за запах?

— Мы на месте, — объявил Фермин.