Нагое тело Клары покоилось на белоснежных простынях, блестевших, как мокрый шелк. Руки маэстро Нери скользили по ее губам, шее, груди. Взор ее невидящих глаз вознесся к потолку, вздрагивая от возвратно-поступательных движений, с помощью которых учитель музыки проник меж ее бледных, содрогающихся бедер. Те же пальцы, что изучали мое лицо шесть лет назад в сумерках Атенея, впились теперь в блестящие от пота ягодицы маэстро, направляя его движения внутрь себя с животной, отчаянной страстью. Я почувствовал, что задыхаюсь. Должно быть, парализованный увиденным, я стоял там с полминуты, пока взгляд Нери, вначале недоуменный, затем вспыхнувший гневом, отметил наконец мое присутствие. Все еще задыхаясь, не в силах произнести ни слова, он остановился. Не понимая, что происходит, Клара не отпускала его, прижалась к нему, лизнула его шею.

— В чем дело? — простонала она. — Почему ты остановился?

Глаза Адриана Нери пылали яростью.

— Так, ничего страшного, — пробормотал он. — Сейчас вернусь.

Нери встал и, сжимая кулаки, попер на меня, как танк. Но я его не замечал. Я не мог оторвать глаз от Клары, заливавшейся потом, бездыханной, от ее проступающих сквозь кожу ребер и с вожделением вздымающейся груди. Учитель музыки схватил меня за горло и поволок вон из комнаты. Мои ноги едва касались пола, и, как я ни старался, мне не удалось освободиться от хватки Нери, тащившего меня, словно тюк с тряпьем, через оранжерею.

— Я из тебя всю душу вытрясу, негодяй, — цедил он сквозь зубы.

Он доволок меня до входной двери, открыл ее и с силой вышвырнул на площадку. Книга Каракса выпала из моих рук. Он поднял ее и злобно бросил мне в лицо.

— Если я тебя здесь еще раз увижу или узнаю, что ты посмел подойти к Кларе на улице, клянусь, изувечу, как бог черепаху, и упрячу в больницу для калек, и мне плевать, сколько тебе лет, — холодно бросил он. — Ясно?

Я с трудом поднялся на ноги и обнаружил, что, пока я сопротивлялся, Нери нанес серьезный урон моему пиджаку и моей гордости.

— Как ты вошел?

Я не ответил. Нери вздохнул, качая головой.

— Ну же, давай ключи, — сдерживая ярость, процедил Нери.

— Какие ключи?

От его пощечины я упал. Когда я встал, мой рот наполнился кровью, в левом ухе звенело, и звон этот сверлил мне мозг, как полицейский свисток. Я ощупал лицо — губы были рассечены и горели. На безымянном пальце учителя музыки блестел окровавленный перстень с печаткой.

— Сказано тебе, гони ключи.

— Идите в задницу, — сплюнул я кровь.

Я не успел увидеть, как он вновь нанес удар. Почувствовал только, как кузнечный молот в клочья разорвал мне желудок. Я сложился пополам и стоял, бездыханный, как сломанная марионетка, качаясь, у стены. Нери рывком поднял меня за волосы и шарил по моим карманам, пока не нашел ключи. Я сполз на пол, держась за живот и всхлипывая, то ли от боли, то ли от злости.

— Передайте Кларе, что…

Он захлопнул дверь перед самым моим носом, и я остался в полной темноте. Я на ощупь поискал в потемках книгу. Нашел, сжал в руке и пополз по ступенькам вниз, задыхаясь, придерживаясь за стены. На улицу я вышел, сплевывая кровь и хрипло дыша. От холода и ветра промокшая одежда колюче облепила тело. Разбитые губы горели.

— С вами все в порядке? — спросил голос из темноты.

Это был бродяга, которому я совсем недавно отказал в помощи. Я кивнул, стыдливо избегая его взгляда. И пошел вперед.

— Подождите немного, пусть хотя бы дождь утихнет, — предложил бродяга.

Он взял меня за руку и отвел в укромный уголок под аркадой, где хранил какой-то тюк и суму со старой грязной одеждой.

— У меня есть немного вина. Неплохого. Хлебните чуток. Поможет согреться. И дезинфицировать надо…

Я отхлебнул из протянутой бутылки. На вкус это было дизельное топливо, приправленное уксусом, но его тепло успокоило желудок и нервы. Несколько капель попало на разбитые губы, и я увидел небо в алмазах, среди самой черной ночи в моей жизни.

— Неплохо, а? — улыбнулся бродяга. — Ну, еще глоточек, оно и мертвого поднимет.

— Нет, спасибо. Давайте теперь вы, — пробормотал я.

Бродяга надолго присосался к горлышку. Я внимательно за ним наблюдал. Он походил на мелкого министерского бухгалтера, проходившего лет пятнадцать в одном и том же костюме. Он протянул мне руку, и я ее пожал.

— Фермин Ромеро де Торрес, госслужащий в отставке. Очень рад знакомству.

— Даниель Семпере, круглый дурак. Мне тоже приятно.

— Вы к себе несправедливы. В такие ночи, как эта, все кажется хуже, чем есть на самом деле. Вот гляньте хоть на меня: я прирожденный оптимист. Ни секунды не сомневаюсь, что дни режима сочтены. По всем признакам, вот-вот нагрянут американцы, Франко отправят торговать лимонадом в Мелилью. А я верну себе место, репутацию и поруганную честь.

— А чем вы занимались?

— Разведка. Высококлассный шпионаж, — сказал Фермин Ромеро де Торрес. — Скажу только, что был человеком Масиа в Гаване.

Я понимающе кивнул. Еще один псих. Барселонской ночью их притягивает друг к другу. Как и придурков вроде меня.

— Слушайте, не нравится мне ваша рана. Здорово вас отделали, а?

Я прикоснулся к губам. Они еще кровоточили.

— Из-за юбки, поди? — полюбопытствовал он. — Оно того не стоило. Женщины этой страны — а я повидал мир и знаю, что говорю — лицемерны и фригидны. Точно. Вот помню я одну мулаточку на Кубе… Знаете, другой мир. Совсем другой мир. Эта карибская сучка прижимается к тебе всем телом, извиваясь под местные ритмы, и шепчет на ухо: «Эй, папаша, сделай так, чтобы мне было пррриятно», — и настоящий мужик, у которого кровь кипит… а, да что там говорить…

Мне показалось, что Фермин Ромеро де Торрес, или как там его на самом деле звали, нуждался в душеспасительной, ни к чему не обязывающей беседе едва ли не больше, чем в горячем душе, тарелке чечевицы с копченой колбасой и смене белья. Какое-то время я ему кивал, дожидаясь, пока утихнет боль. Мне это не стоило большого труда, поскольку ему и надо-то было только чтобы кто-нибудь вовремя поддакнул и сделал вид, будто его слушает. Бродяга уже начал посвящать меня в подробности тайного плана похищения доньи Кармен Поло де Франко, когда я увидел, что дождь немного утих, а гроза медленно отступает на север.

— Ну, мне пора, — пробормотал я, пытаясь подняться.

Фермин Ромеро де Торрес грустно кивнул и помог мне встать, стряхивая несуществующую пыль с моей мокрой одежды.

— Что ж, в другой раз, — смирившись, вздохнул он. — Иногда язык мой — враг мой. Начинаю говорить, и… слушайте, это, ну, насчет похищения, ведь это между нами, а?

— Не волнуйтесь. Могила. И спасибо за вино.

Я направился к Рамблас. Уходя с площади, бросил прощальный взгляд на окна квартиры Барсело. Света в них по-прежнему не было, и по стеклам стекали последние слезы дождя. Я хотел бы возненавидеть Клару, но не мог. В самом деле, ненависть — дар, который обретаешь с годами.

Я поклялся себе, что больше никогда не увижу ее, не упомяну ее имени и не вспомню то время, что напрасно провел с ней рядом. По непонятной причине на меня снизошло умиротворение. Гнев, погнавший меня из дому, испарился. Но я боялся, что завтра он воротится и охватит меня с новой силой. Боялся, что ревность и стыд сведут меня с ума, когда детали нынешних ночных событий канут на дно моей души. До рассвета оставались считанные часы, а мне еще надо было кое-что сделать, для того чтобы с чистой совестью вернуться домой.

Передо мной зияла темная брешь улицы Арко-дель-Театро. В центре образовался черный ручей, медленно и плавно, словно похоронная процессия, двигавшийся к центру квартала Раваль. Я узнал старый деревянный портал и барочный фасад, к которому как-то на рассвете, шесть лет назад, привел меня отец. Я взбежал по ступенькам и укрылся от дождя под аркой портала, где пахло мочой и гниющим деревом. От Кладбища Забытых Книг несло мертвечиной сильнее, чем когда-либо. Я и не помнил, что дверным молотком тут служила медная голова чертенка. Я сгреб его за рога и трижды ударил. За дверью разнеслось гулкое эхо. Через какое-то время я снова постучал, теперь шесть раз, уже сильнее, так что даже стало больно руку. Прошло еще несколько минут, и я начал думать, что там никого нет. Присев на корточки, я достал из-под пиджака книгу Каракса, открыл ее и еще раз прочел ту первую фразу, что зачаровала меня много лет назад.

Я улыбнулся, вспомнив ту первую ночь, когда я запоем читал роман. Захлопнув книгу, я хотел уже постучать в третий и последний раз, но прежде чем пальцы мои легли на головку молотка, двери приоткрылись ровно настолько, чтобы предъявить мне профиль хранителя, держащего масляную лампу.

— Доброй ночи, — проговорил я. — Вы — Исаак, верно?

Хранитель, не моргая, изучал меня. В свете лампы его угловатые черты казались янтарно-алыми, и я отметил его очевидное сходство с чертом на дверном молотке.

— Вы Семпере-сын, — сонным голосом пробормотал он.

— У вас превосходная память.

— А у вас отвратительная манера являться в самое неподходящее время. Вы в курсе, который час?

Его цепкий взгляд уже различил книгу у меня под пиджаком. Исаак вопросительно качнул головой. Я достал книгу и показал ему.

— Каракс, — сказал он. — В этом городе едва ли десяток человек знает, кто это, а книги его читали и того меньше.

— Один из этого десятка надумал сжечь книгу. И я не знаю лучшего места, чем это, чтобы ее спрятать.

— Тут кладбище, а не банковский сейф.

— Вот именно. Книгу надо похоронить, причем там, где ее никто не найдет.

Исаак осторожным взглядом окинул переулок. Затем чуть шире приоткрыл дверь и сделал мне знак войти. В огромной темной передней пахло сыростью и горелым воском. Откуда-то из глубины доносился звук нескончаемой капели. Исаак протянул мне лампу, чтобы я подержал ее, пока он извлекал из своих одежд связку ключей таких размеров, что ей мог бы позавидовать любой тюремщик. Не знаю, каким чудом он сразу нашел нужный ключ и вставил его в замок, закрытый стеклянным каркасом, передачами и зубчатыми колесиками напоминавший сошедшую с заводского конвейера музыкальную шкатулку. Одним поворотом кисти руки Исаак привел механизм в движение, он заскрипел; я увидел рычаги и кулачковые сочленения, скользящие в восхитительном техническом танце, затем металлические стержни выдвинулись во все стороны, как звездные лучи, и вошли в отверстия в стенах по периметру входной двери, накрепко замкнув ее.

— Куда там Испанскому банку… — пробормотал я, пораженный увиденным. — Похоже на что-то из Жюля Верна.

— Из Кафки, — поправил меня Исаак, забрав лампу и направляясь в темные недра дворца. — В тот день, когда вы наконец поймете, что книжное дело — это нечто вроде сообщества отверженных, и захотите узнать, как ограбить банк или создать его, что по сути одно и то же, приходите ко мне, и я вам кое-что объясню насчет замков.

Я следовал за ним по коридорам, узнавая путь благодаря фрескам с ангелами и химерами. Исаак высоко держал лампу, бросавшую дрожащий круг красноватого призрачного света. Он неспешно ковылял впереди, и его потрепанная фланелевая накидка походила на погребальную мантию. Мне пришло в голову, что этот персонаж, являвший собой нечто среднее между Хароном и александрийским библиотекарем, словно сошел со страниц романа Хулиана Каракса.

— Вам что-нибудь известно о Караксе? — спросил я. Исаак остановился в конце галереи и взглянул на меня равнодушно:

— Немногое. Только то, что мне рассказывали.

— Кто?

— Тот, кто хорошо его знал или думал, что знает.

У меня дрогнуло сердце.

— Когда это было?

— О, я тогда еще причесывался. А вы, наверное, писали в пеленки и, как мне кажется, с тех пор не особенно повзрослели. Послушайте, что это с вами, вы весь дрожите? — вдруг спросил он.

— Промок насквозь, и потом здесь холодно…

— В следующий раз предупредите, я включу центральное отопление и устрою вам теплую встречу, цыпленок вы мой неоперившийся. Ну, идите за мной. Здесь, в моем кабинете, есть обогреватель и кое-какая одежонка, которую можно накинуть, пока ваша просохнет. Да и меркурохром с перекисью водорода вам не помешают, а то физиономия у вас такая, будто вы только что из участка на Виа Лаетана.

— Ну что вы, не беспокойтесь!

— А я и не беспокоюсь. И вообще стараюсь ради себя, не ради вас. За этой дверью правила диктую я, и одно из правил таково: единственные покойники на этом кладбище — книги. Вдруг вы подхватите тут пневмонию и мне придется вызывать труповозку? С книгой вашей мы разберемся позже. За тридцать восемь лет ни разу не видел, чтобы хоть одна сбежала.

— Вы не представляете, как я вам благодарен…

— Бросьте эти ритуальные танцы. Если я вас впустил, то только из уважения к вашему отцу, а не то оставил бы мерзнуть на улице. Окажите любезность, следуйте за мной, и если будете хорошо себя вести, так и быть, расскажу вам, что мне известно о вашем приятеле Хулиане Караксе.

Краем глаза, когда он полагал, что я не могу его видеть, я заметил на лице Исаака глумливую ухмылку. Он явно наслаждался своей ролью злобного цербера. Я тоже улыбнулся про себя. У меня не осталось сомнений, чье именно лицо изображено на дверном молотке.