Книга: ЦУНАМИ
Назад: Глава шестнадцатая
На главную: Предисловие

Глава семнадцатая

В Троице-Сергиевском соборе шла служба. Народу было — не протолкнуться, но внутри этой толпы, как Гольфстрим в Атлантическом океане, тек ручеек жаждущих приложиться к мощам основателя лавры, Нелли с Женей встроились в него — и их понесло.
— Последний раз я была здесь с Радом, — сказала Женя. — Год назад, чуть больше. В конце осени. После этого вскоре я крестилась.
— О! — удивленно отозвалась Нелли. — Это он тебя подвиг?
— Не знаю, не уверена. Скорее всего, была созревшей. Но получилось — после того, как мы с ним здесь побывали.
Гольфстрим прокрутил их через все пространство собора, занес за высокую деревянную изгородь и, правя мимо нее, вынес к возвышению, где на постаменте покоилась рака с мощами. В прошлый раз, с Радом, помнила Женя, они просто перекрестились — и она, и он, — сейчас она вслед за другими, торопливо перекрестившись, приложилась к серебру раки губами — ничуть не думая о том, насколько это опасно в смысле заразы. Вернее, пока очередь подходила, думала об этом все время, убеждала себя: так серебряная! — но уверенности в полной безопасности не появлялось. И только когда очутилась у раки, вдруг все прошло, никаких сомнений, поцеловала — и никакого страха внутри. Нелли, видела она, соступая с возвышения, тоже наклонилась к раке. Коснулась губами, ткнулась лбом — и несколько мгновений стояла так.
— Очень тебе благодарна, что вытащила меня сюда, — проговорила Нелли, когда они вышли на улицу. После тепло-волглого воздуха храма свежий морозный воздух тихого январского дня ударил в гортань шипучим шампанским. Шампанское сегодня по случаю старого Нового года и ожидалось. — Совершенно неожиданное чувство. Можно сказать, попрощалась. Вот уедем, и не знаю, когда будем в России снова.
— Не от тебя зависит? — спросила Женя. Нелли замялась. Но чуть погодя ответила:
— В общем, не от меня. А Дрон совсем в Россию не хочет. Отвык, и без нужды не затащишь. Не эта бы необходимость присутствовать на собрании акционеров — и сейчас бы не приехал.
— Так он у тебя, скажи, состоял все же на той службе? — В голосе Жени прозвучало почтительное восхищение профессией, которую она подразумевала. — А то я всем говорю: «знакомый шпион» — а сама точно и не знаю.
Нелли сыграла бровями. Женя и раньше замечала: говоря о чем-то не очень приятном, Нелли почти всегда выразительно поднимает и опускает брови.
— Может, он и сейчас состоит, кто знает, — сказала Нелли. — Но официально он уже тыщу лет, как в отставке. Зачем родине служить, когда заграница и так доступна?
За этим разговором они пересекли площадь и подошли к ротонде, поставленной на месте, где без малого четыреста лет назад в дни осады монастыря поляками ударил спасительный ключ, чтобы, когда осада будет снята, иссякнуть. И без того длинные зимние тени за время, что провели в соборе, удлинились еще больше, солнце освещало только верх ротонды, — день через час-полтора обещал перейти в ночь.
Они было поднялись на приступок у ротонды, прямо как подошли к ней, но Женя, помявшись, через мгновение попросила Нелли обойти ротонду и встать с другой стороны.
— Мы, знаешь, — проговорила она с извиняющейся улыбкой, когда уже стояли с другой стороны, — мы с ним тогда были вот здесь, на этом месте.
— С кем, с Радом? — уточнила Нелли. Хотя можно было и не уточнять.
— Ну да, с Радом, — ответила Женя. — Он еще так здорово говорил о чуде и вере. О связи между ними. Так вдохновенно. Я им прямо залюбовалась.
— И что он говорил? Что именно? — живо откликнулась Нелли.
Женя помолчала. Потом у нее вырвался смешок.
— Не помню точно. Не берусь восстановить. Что-то вроде того, что вера требует знания, а знание требует чуда. Как-то так. Помню только, что очень здорово говорил.
— После этого ты и решила креститься, — словно подводя итожащую черту под ее словами, произнесла Нелли; то ли всерьез, то ли с иронией — не понять.
Во взгляде Жени, каким она посмотрела на Нелли, было сомнамбулическое отрешение.
— А знаешь, может быть. Вот подумала сейчас… не исключено.
Не сговариваясь, они согласно отступили от ротонды и двинулись к выходу из монастыря.
— Так ничего и не знаешь о нем? — не глядя на Женю, осторожно спросила Нелли некоторое время спустя.
Женя погладила указательным пальцем крыло носа.
— Ничего. Как тогда исчез из гостиницы — и все, бесследно. Я здесь разыскала его мать, и у нее, она утверждает, тоже никаких сведений.
— Но жив? Жив? — перебила ее Нелли.
— Жив, — подтвердила Женя. — Во всяком случае, мать говорит, раз в месяц присылает ей по электронной почте сообщение. Без всякой конкретики. Жив-здоров, а что, где, как — догадывайся.
Нелли сыграла бровями. Женя как раз посмотрела на нее — и увидела.
— Что и как — это, конечно, не угадаешь. А где — понятно: в Таиланде. У него же виза кончалась, день оставался. Куда он без визы? Нелегал. Нелегалу — нелегальная жизнь.
— Я иногда думаю, — сказала Женя, — вдруг его депортировали обратно в Россию, и он где-нибудь здесь. Ходим по одним дорожкам. Могли депортировать, как полагаешь?
— Как я полагаю? — переспросила Нелли. — Я полагаю, едва ли. У него, судя по всему, были заготовлены какие-то варианты. Или вариант. Нырнул — и с концами. Кому это там нужно — искать его? Мне кажется, ему помог Тони. Во всяком случае, мы с Дроном Тони в этом подозреваем. Хотя Тони не раскалывается. Стоит, как скала: нет и нет!
— Как скала, — подобием эха отозвалась Женя.
— Как скала, — подтвердила Нелли.
Они прошли через ворота в опоясывающей монастырь краснокирпичной стене и оказались на околомонастырской площади. Здесь, у ворот, был ее скат к речному оврагу, глазу открывалось не занятое никакими строениями, кроме одной небольшой церквушки, свободное земное пространство, глаз отдыхал и наслаждался, созерцая этот простор.
— Вот тут мы с ним тоже тогда стояли, — произнесла Женя. — А потом отправились вон в тот ресторан, вон налево, за дорогой, видишь? «Русский дворик». И там мы с ним пообедали. Так славно было. «Русский дворик», видишь?
— Ладно, хватит о нем. — Нелли взяла Женю под руку, развернула ее, повлекла через площадь в сторону, противоположную скату. — Давай поехали, не жарко, чтобы стоять, и пора уже. Пора уже, пора. Дрон с Сержем уже, наверное, на подъезде.
— Если бы они приехали, Дрон бы тебе, надо полагать, позвонил, — сказала Женя. Ей не хотелось уходить отсюда.
— Я и не говорю, что приехали. Я говорю «на подъезде», — ответила Нелли.
Желтая пятидверная «сузуки» Жени была припаркована в сотне метров от примонастырской площади — около чистенького, с ясно промытыми окнами, будто перенесенного сюда из западной жизни одноэтажного строения «Макдоналдса» на проспекте Красной армии. Они сели в выхолодившуюся машину, предвкушая скорое тепло, которым должен был наполниться салон, как заработает мотор, — но мотор не завелся. Ни с первой попытки, ни со второй, ни с десятой.
— Что, промерз? Требует согревающего? — со смешком вопросила Нелли.
Женя досадливо хлопнула ладонями по рулю.
— Нет, это у него что-то с электроникой. Вдруг ни с того ни с сего раз — и отказ. Надо менять лошадку. Это я еще летом поняла. Она меня тогда так подвела — я потом до самых родов ею не пользовалась. Чтобы никаких неожиданностей.
— Так и что же не поменяешь? — спросила Нелли.
Женя посмотрела на нее с той же самой, словно винящейся улыбкой, что была у нее на лице, когда в монастыре она попросила встать с другой стороны ротонды.
— Да все потому же, — сказала она. — Он эту машину тогда вел. Я, знаешь, по тому, кто как ведет машину, вижу, что за человек. Он меня окончательно взял тем, как вел.
— Да? Любопытно, — проговорила Нелли. — Как это он так вел?
— Ты меня только прости за патетику, — предупредила Нелли.
— Ну-ну, прощаю, — поторопила Нелли.
— Он дышал силой и миром. Вот я по-другому не могу сказать, именно так.
— Силой и миром, — повторила за ней Нелли. Она помолчала, словно взвешивая эти слова внутри себя на неких весах. — Да, ты, пожалуй, права, очень верно.
Ждать эвакуатора естественным образом им пришлось в «Макдоналдсе». Женя позвонила своему помощнику в галерею, велела ехать в мастерскую и оформить машину в ремонт, когда ее туда доставят; дело было сделано, осталось только ждать — и сидели просто разговаривали. Нелли выспрашивала у Жени о ее беременности, о родах, о послеродовом самочувствии и кормит ли грудью. Женя отвечала — и чувствовала себя так, словно они с Нелли поменялись местами, и Нелли теперь была младше ее.
— Ты с ума сошла?! — воскликнула она, когда Нелли спросила ее, кормит ли она грудью. — Это быть привязанной к ребенку, будто корова? Мерси! Да грудь и просто как грудь хочу сохранить.
— Что же, искусственное вскармливание? — поинтересовалась Нелли.
— Еще не хватало! Зачем искусственное. Тут никакого велосипеда изобретать не надо, опыт прошлых веков: кормилица. Пятьсот баксов в месяц — и никакой проблемы.
— Но кормилицу ведь еще найти нужно. Это не деревня, как раньше. Это Москва.
— Ну что ты! — отмахнулась от Неллиного вопроса Женя. — Патронажной сестре из районной поликлиники те же пятьсот баксов — она ко мне на выбор за руку десять кандидаток привела. Я еще выбирала.
Нелли поднесла пластмассовый стаканчик с чаем к губам.
— Это, я понимаю, его? — спросила она. — Судя по срокам. Извини, если тебе не хочется отвечать.
— Да нет, что здесь такого — не отвечать. Его, конечно. — Голос Жени исполнился гордости. — У меня как раз были такие дни, самые те, и я хотела. Правда, я кой-чего больше хотела, но… — Она прервала самое себя, проиграв в воздухе пальцами — как бы пройдясь по невидимым воздушным клавишам.
— Чего ты больше хотела? — спросила Нелли.
— Ладно, хватит о нем, — вернула ей Женя ее же слова. — Что-то о нем слишком много. — Чувство неожиданной старшести переполняло ее, и она осведомилась — о чем в иных обстоятельствах не решилась бы: — А ты, извини меня, почему ты не рожаешь? Какая-то проблема?
— Никакой! — мгновенно отозвалась Нелли. Она перегнулась через стол к Жене и прошептала, словно вовлекала ее в заговор: — У меня четвертый месяц. Делюсь здесь в России с тобой первой.
— Вау! — таким же заговорщическим шепотом сказала Женя. — А я думаю, почему ты меня так выспрашиваешь: как беременность, как родила!..
— А ты думала, я просто так выспрашиваю! — со смехом откликнулась Нелли.
Разговор их оживился настолько — желтая, с наклонными черными полосами туша эвакуатора прибыла, остановилась как раз напротив окна, у которого сидели, они увидели ее, только когда водитель позвонил Жене на мобильный и сообщил, что на месте.
Через десять минут они были свободны. Водитель эвакуатора, получив авансом хорошую мзду, что тотчас согрело ему душу не хуже сорокаградусной, убыл с желтенькой игрушкой «сузуки» в Москву, Женя позвонила помощнику, чтобы через час встречал машину в мастерской, — о машине можно было больше не думать.
Солнце село, небо потеряло глубину, в воздухе предвестием сходящих сумерек засквозило лиловым.
Нелли с Женей, улучив момент, когда в потоках мчащихся настречу друг другу машин образовались просветы, перебежали на другую сторону проспекта и стали голосовать, ловя машину, чтобы ехать в Семхоз. Машины, однако, профукивали мимо, и они спустились к жидкому скверику с кукольным памятником Ленину напротив монастырской стены, где была остановка автобуса и к тротуару, вырываясь из ревущего потока, постоянно приставала то одна машина, то другая.
Пристававшие машины, когда очутились на остановке, оказались сплошь микроавтобусы-маршрутки. Они притыкались к тротуару, высаживали одних пассажиров, забирали других — и тотчас нетерпеливо отваливали от остановки. Маршрутка с номером 55 на лобовом стекле почудилась Нелли знакомой. Ей показалось, когда они с Женей, выехав с дачи Сержа, летели по шоссе через поселок, навстречу им просвистела маршрутка именно с этим номером.
— По-моему, пятьдесят пятый — это к нам, — сказала она Жене. — Давай сядем, если идет. Через десять минут будем в поселке. А там до дачи дойдем пешком. Прогуляемся.
Поймать машину, судя по всему, удалось бы еще неизвестно когда, а маршрутка была вот, и Женя согласилась не раздумывая.
— Пятьдесят пятый в Семхоз идет? — спросила она выходивших пассажиров.
— Идет! Идет! — в несколько голосов тотчас ответили ей.
Нелли с Женей поднялись в салон, закрыли за собой дверь, и маршрутка тронулась.
Когда Женя передавала водителю за проезд деньги, она почувствовала на себе внимательный, словно бы ощупывающий взгляд. Взгляд принадлежал сидевшему на переднем сиденье, лицом к остальному салону, высушенному временем, напоминавшему сучкастую палку старику с землисто-коричневым лицом, будто вытесанным из коряги. Он был с коляской-инвалидкой на двух маленьких колесиках, сумка с коляски снята, и вместо сумки — большой узкогорлый, каких Женя никогда в жизни не видела, почерневший от времени жестяной бидон, прикрученный к коляске во много оборотов такой же почерневшей, засмолившейся от времени веревкой. И пока ехали, она снова и снова ловила на себе его взгляд. Говорили с Нелли, забывала о старике — и вдруг чувствовала: смотрит. Кидала на старика ответный взгляд, чтобы удостовериться: смотрит? — старик смотрел. Беззастенчиво, упорно, изучающе, впрямь — как ощупывал.
— А Слава-то как поживает? — неожиданно спросил он, когда они встретились глазами в очередной раз. Так, будто они были знакомы с Женей, и хорошо, и вот, не дождавшись от нее признания в знакомстве, решил знакомство их обнародовать.
— Простите? — холодно произнесла Женя.
— Ну Слава-то, Славка, что, забыла его? Перед прошлым Новым годом, в ноябре так примерно, видел вас вместе. Вы еще на желтенькой такой машинке катались.
Желтенькая машина — это, несомненно, была ее «сузуки». Только с каким же Славкой старик мог видеть ее год назад?
Но в следующий миг Женя поняла, кого он называет Славой.
— Рада вы имеете в виду? — спросила она старика.
— А, вот-вот, — обрадовался старик. — Так он себя кликал. Ну я его Славой, Славкой. А то уж как-то больно диковинно, не по-русски.
— Женя, смотри, — позвала Нелли. — Ты тут ориентируешься, где нам сходить?
Маршрутка уже резала по поселку, пронеслось справа стеклянно-бетонное одноэтажное строение продуктового магазина, вылетело следом за ним утопленное в глубине парка двухэтажное здание, похожее на дом культуры советской поры.
— А вот тут, тут, за парком-то, у отвилки, останови! — заблажил старик, глянув в окно и поспешно разворачиваясь всем телом к водителю. — Выходить мне! И вам выходить, — снова обращаясь лицом к салону, сказал он Нелли.
— Откуда вы знаете? — Женя вглядывалась в окно, и уверенности, что выходить нужно именно здесь, у нее не было.
— Так а Слава-то всегда здесь выходил. — Старик смотрел на нее взглядом, полным тайного, уличающего знания. — Или вам не здесь?
— Значит, здесь, — сказала Женя.
Машина, останавливаясь, качнулась вперед, замерла, Женя поднялась с сиденья, первой ступила к двери, откатила ее и спустилась на землю.
— Девонька моя, не знаю, как тебя по имени, — подталкивая коляску к двери и перегораживая ею проход Нелли, пропел старик, обращаясь к Жене, — не поможешь ли? Грыжа, проклятая, так и тянет, двенадцать килограммов в бидоне-то, тяжело старику.
Делать было нечего. Женя молча взялась за веревки, опутывающие бидон, и составила коляску на землю.
— Вот спасибо, вот милая, вот помогла, — спускаясь следом, проговорил старик. — Вся в Славу. Слава-то мне тоже всегда помогал. Давай, говорит, Павел Григорьич, помогу тебе!
Женя сочла за лучшее оставить его слова без ответа. Да ей и нечего было сказать ему.
Нелли, стоя в дверях, дождалась, когда Павел Григорьич освободит дорогу, вышла, закрыла дверь — и маршрутка, кинув из-под колес разжеванным снегом, рванула прочь.
— Это что у вас тут такое? — спросила Нелли, указывая на привязанный к коляске длинногорлый бидон.
— Керосин, что ж еще, — отозвался Павел Григорьич. — У нас газа вашего нет, без керосина какая ж жизнь. Есть-пить надо же.
— Вы что, на керосине готовите?! — Жене хотелось одного — скорее уйти с Нелли от старика, она узнала это место — именно здесь тогда, когда возвращались из Сергиева Посада, Рад вышел из ее «сузуки», — но она не смогла удержать в себе удивление. Это было поразительно: неужели не где-то там, в тмутаракани, а вот прямо тут, рядом, еще готовили на керосинках?
— А на чем же еще готовить? — вопросил Павел Григорьич. — Вот так вот и возим. Печь десять раз на дню не наразжигаешься. А электроплитка если — так никаких денег не хватит.
— Хорошо, Павел Григорьич, — обходя его и направляясь к Жене, сказала Нелли. — Счастливо вам. Рады были познакомиться.
Павел Григорьич поймал ее за рукав шубы.
— Так а Слава-то что? Что его не видно? Уехал куда?
Поймал за рукав, чтобы не дать им уйти, он Нелли, но вопрос его был обращен к Жене, и ответила Женя.
— Уехал, — сказала она.
— О ты! — воскликнул Павел Григорьич, не отпуская Нелли. — Далеко ли?
— Далеко, — сказала Женя.
— О ты! О ты! — Павел Григорьич, похоже, обиделся. — Не хочет говорить. Тайна! Не лезь, Павел Григорьич, не твое дело. — Он наконец отпустил Нелли, потянулся было взяться за коляску, но не донес руки. — Может, девоньки, еще мне поможете? — Он снова не говорил, а будто пел. — Тяжело с коляской по снегу-то. Какие у нее колесики. Застревает. Нам ведь в одну сторону. А вы бы по очереди. А? Помогите старику.
Женя видела — Нелли готова согласиться. Уже взялась мысленно за ручку коляски и потащила.
— Ваша проблема, как вас… Павел Григорьич, — поспешила она опередить Нелли, чтобы у той не вырвалось слов согласия. — У нас тоже свои грыжи, нам тоже нельзя тяжелое. Будьте здоровы.
По вытесанному из коряги лицу Павла Григорьича словно прошла судорога. Он быстро ступил вперед, и теперь в руке его оказался рукав Жениной дубленки.
— Грыжи у вас? Отчего у вас грыжи? Что вы такое тяжелое таскали? Барыньки драные! Придет ваш час. Мужиков ваших — на столбы, а вас драть будем — молофья из ушей пойдет!
— Отпусти! Пошел! Отпусти! — Женя рванулась в сторону, выдрала рукав из руки Павла Григорьича. — Драть он собрался. С грыжей, а размечтался.
— Ничего, ничего, придет час. — По губам у Павла Григорьича змеилась усмешка злорадности. — У самих не хватит — у нас сыновья, внуки есть, они — и за себя, и за нас, отольются кошке мышкины слезы.
Нелли с Женей гнали что было сил по отходящей от шоссе заснеженной дороге вглубь поселка, мимо дома культуры в чреве черно-скелетного парка, мимо неожиданного карминного цвета новодельной церкви за стрельчатой чугунной оградой, и их обеих колотило. За спиной в тихом, все сильнее наливающемся сумерками морозном воздухе слышался скрип тележки Павла Григорьича, и, как ни летели, отрываясь с каждым шагом от старика все больше, казалось, этот визжащий звук проржавелого металла не ослабевает, а становится отчетливее и резче.
— А ты еще в самом деле хотела ему помогать, — сказала Женя, когда наконец оторвались от Павла Григорьича на расстояние, сделавшее его тележку неслышной. — Видела я по тебе: прямо уже собралась тащить.
— Не говори. — Смешок, исшедший у нее из груди, заставил Нелли вспомнить выражение «нервный смех». Смешок получился действительно нервный. — Так мне его стало жалко…
— Жалко! — вырвалось у Жени. — Забыла ты в своей Америке, что такое русский народец. Он тебя, если что, не пожалеет.
— Забыла, — вновь невольно с нервным смешком согласилась Нелли. — Замечательное напоминание.
О том, чтобы глазеть по сторонам, наслаждаясь прогулкой, как собирались, нечего было уже и думать. Так и долетели до дачи Сержа, будто в спину им дуло хорошим ветром.
Полина, когда рассказали ей о происшествии со стариком, подлетела чуть не до потолка:
— С ума сошли ездить в общественном транспорте! Я уже тыщу лет не езжу. Я вообще Сержа склоняю: продать этот дом, поднапрячься — и купить участок на Рублевке. Жить нужно среди своих.
— Но вообще-то у вас здесь замечательно. Во всех смыслах, — сказала Нелли. Прогулка по монастырю была так чудесна, что ей хотелось заступиться за это незнакомое ей прежде место. — И природа — сколько леса кругом. И лавра рядом.
— И что, что рядом?! — Полинина экспрессивность снова чуть не подбросила ее до потолка. — В лавру приехать и с Рублевки можно. А живешь ведь не в лавре!
За время, что Нелли с Женей были в монастыре, двор дачи заполнили машины — съехались практически все, кто должен был приехать, не было пока самого хозяина и Дрона. Впрочем, они уже находились в пути. «Едут уже, едут, — сообщила Полина в ответ на Неллин вопрос, не известно ли ей что-то о Дроне. — Серж мне как раз перед вами звонил, сказал, что подъезжают к окружной. Минут через сорок будут». У Дрона с Полининым мужем было сегодня какое-то общее дело, важная встреча, и планировалось, что они приедут после нее вместе.
— Как у них встреча, нормально? — поинтересовалась Нелли.
— Да все замечательно, все высший класс! — воскликнула Полина. — Я тебе до того благодарна, — взяла она обеими руками Женину руку, сжала ее и мгновение держала так, — прямо не высказать, до чего благодарна, что ты их свела — Сержа с Дроном. И нас! — отпуская Женину руку, перевела она взгляд на Нелли. — Нелечка, ужасно рада, что Джени нас познакомила, ужасно!
— Это было неизбежно, — выдала Нелли. Полчаса спустя Женя обнаружила себя сидящей за барной стойкой с рюмкой мартини в руках и в обществе того поэта-художника, что был тогда, когда они встретились с Радом, у Полины гвоздем вечера, и она угощала им как блюдом дня. Больше поэтом-художником так не угощали, он вошел в обычное меню, сделавшись постоянным участником Полининых сборов, цветная клетчатая шерстяная рубаха навыпуск по моде начала 90-х и докерские холщовые штаны, в которых он тогда был, сменились вполне буржуазным черным костюмом, белой сорочкой и галстуком-бабочкой, и вообще он стремился теперь держаться как можно респектабельнее, хотя голодный волчий блеск в глазах было никуда не деть, и сумрачность его лица тоже была неизгладима.
— Я сейчас работаю над новым циклом картин и циклом стихов одновременно, — говорил поэт-художник, крутя в руках плоский именной спичечный коробок, сделанный на заказ специально для Полининых вечеров. — Картины и стихи связаны друг с другом, поэтому темы их дополняют друг друга, развивают, и образы тоже. Это мое новое представление моего внутреннего мира. Вскрытие новых глубин, мой новый облик. Творца, сопричастного силе. Созидающей воле. Здесь нет ничего, что можно было бы назвать позиционированием. В позиционировании всегда есть элемент нарочитости. Я бы даже сказал, искусственности. В моем случае — это прорастание зерна. Дух времени требует силы. Он дышит этим желанием. И переполняет меня. Он переполняет меня, а я, в свою очередь, открываю шлюзы. Это не позиционирование, это канализация.
— Канализация — плохое слово, — прервала его Женя. — Получается, вы превращаете себя в место сброса всяческой грязи. Отходов. Охота зрителю-слушателю в этом купаться.
— Нет, вы используете расхожее значение слова. — Поэт-художник вытащил из коробка спичку, переломил ее, сунул обратно и закрыл коробок. — Канализация — это еще и перевод чего-либо, чувств, мыслей, состояний в иное русло, вывод их на новый уровень. В этом смысле «канализация» — очень точное слово. Вы это почувствуете, когда увидите картины моего нового цикла. Жду вас у себя в мастерской в любое удобное для вас время.
Женя отпила из рюмки. До того вечера у Полины, когда встретилась с Радом, она была совершенно равнодушна к мартини, теперь из всего прочего предпочитала его.
— Да нет, не ждите, — сказала она. — Вы бы хотели прибиться к моей галерее? Это исключено. Если вы не чувствуете, как звучит для уха «канализация», вы и в остальном глухи. Извините!
Поэт-художник молча сполз со стула, бросил коробок со спичками на стойку и пошел прочь. Женя, повернувшись, смотрела ему вслед с острым чувством довольства. Она знала, почему повела себя так по-медвежьи с этим типом. «Канализация» была тут ни при чем. Просто улучила момент. Раду тогда не понравились его стихи. И он сочинил куда лучше в подобном духе. Вот за то, что писал стихи, которые не понравились Раду.
Минут пять спустя на месте щетинисто-бородатого поэта-художника возникло юное создание с пухлыми щеками, еще не знающими по-настоящему бритвы, но с удивительно наглым, развязным выражением лица.
— Вас зовут Джени, — сказал он, — не отпирайтесь. — Взял со стойки ее рюмку, понюхал и возвратил на место. — Мартини. Напиток Джеймса Бонда.
— Не только, — отозвалась она.
— А кого же еще?
— Есть и другие достойные люди.
— Вы о себе?
— В данном случае нет.
— Я должен налить себе мартини, чтобы стать достойным?
— Достойным чего?
— Вас, — выдало юное создание, глядя на нее с таким вожделением — казалось, гульфик его черных джинсов сейчас треснет по швам.
— Ну наливайте, — сказала Женя. — Дерзайте. Моя крепость не на запоре.
Она была совсем не против пофлиртовать с этим наглым мальчиком. А может быть, будет видно, и не только пофлиртовать. Он ей был симпатичен. Такой юный и уже такой порченый.
Мальчик открыл бар, снял с полки бутылку мартини, взял себе бокал, свинтил с бутылки крышку, наполнил бокал и, вернув крышку на место, убрал бутылку обратно.
— За вашу прекрасную крепость, Джени, — поднял он бокал, предлагая ей чокнуться.
Двусмысленность его тоста тоже была ей симпатична. Правда, она сама подвела его к ней, но он весьма недурно воспользовался подводкой.
— Как зовут нового Джеймса Бонда? — спросила она.
— Друзья зовут меня Бобом, — сказал он.
— Роберт, иначе говоря?
— Борис. Но для друзей я Боб.
— Отлично, Боб. — Женя подняла рюмку и звякнула ею о вознесенный бокал Боба. — Можете называть меня Джени, пожалуйста. Я не возражаю.
Общество на вечер, кажется, было найдено. Оставалось только не прогореть раньше времени.
— Жень! — позвала ее, помахала рукой с другого конца гостиной Нелли. Около Нелли стояли и Дрон, и Серж — значит, сорок минут уже прошли, следовало ожидать начала приготовленной Полиной программы. Программа у Полины, несомненно, была. И с гвоздем, и с блюдом дня. — Жень, подойди! — снова помахала рукой Нелли.
— Похраните мой мартини, — приказала Женя Бобу-Борису. — И не теряйте меня из виду.
— Лучше жизнь, чем вас, Джени, — бросил ей вслед Боб-Борис.
Женя пересекла гостиную, расцеловалась с Сержем, расцеловалась с Дроном, от них странным образом веяло морозом, щеки у них были холодные — с какой стати, когда они ехали на машине?
— Вы что это на улице делали? — спросила она. — Курили, что ли? Нет, табаком не пахнет.
— Жека, разведчица! — воскликнул Дрон. — Беру в свою резидентуру.
— Обманывает? — посмотрела Женя на Нелли.
— Обманывает, — кивнула Нелли. — Нет у него никакой резидентуры, я же тебе говорила.
— Разоблачен! — вскинул Дрон руки. — Разоблачен и изобличен. Сдаюсь. Мы, Жечка, с Сергеем готовили для вас на улице сюрприз. Пойдем сейчас им любоваться. Старый Новый год все же. Можно сказать, исконний русский праздник.
— Исконний! — фыркнула Нелли.
Серж стоял рядом, слушая их, весь нетерпение. Лицо его в отличие от Дрона было напряженно и озабоченно.
— Женечка, я что хотел, — проник он в первую же паузу, что образовалась в их трепе. — Что за инцидент с каким-то керосином у вас был, Полина мне сказала? Хочу услышать из первых уст. Вот вы тут обе, ну-ка расскажите.
— А, Сергей, да чепуха, — проговорила Нелли — что, видимо, уже произносилось ею до Жени. — Выеденного яйца не стоит, какой инцидент. Мы с Женей уже отошли. Чепуха, не стоит разговора.
— Нет, не чепуха. — Серж весь будто отяжелел, превратившись в сплошной кусок металла, — Жене никогда не доводилось видеть его таким. — Я должен знать все доподлинно. Мне это нужно. Я здесь живу.
Рассказывать Сержу о том, что обещал Павел Григорьич, было стыдно, но все же совместными усилиями Женя с Нелли передали суть происшествия. По мере того, как они это делали, лицо его разглаживалось, становясь тем обычным, к какому Женя привыкла.
— Ну пуганула меня Полина, — произнес он, когда Женя с Нелли закончили свою новеллу. — Я думал, что-то серьезное. Действительно чепуха, не берите вголову.
Теперь Нелли стало обидно, что он не проникся к происшедшему с ними должным сочувствием.
— Но вообще, Сергей, — сказала она, — должна отметить, очень все это плохой симптом. Если вдруг что… он ладно, он старик, но он точно заметил: дети есть, внуки.
— Чепуха, — повторил Серж. Лицо его приобрело совершенно обычное, благодушно-расслабленное выражение, как если бы он пребывал в нирване и ему было не до дел мира. — Если что, как ты говоришь, то я скажу: сейчас не девяносто первый год, когда советскую власть некому защищать оказалось. Сейчас у людей собственность. Собственность просто так не отдают. Сейчас, если что, этим тварям кровь пустят — и без раздумий. Как вшей давить их будут.
— Давят вообще гнид, — вмешался со смешком Дрон. — А вшей выводят.
— А ты откуда знаешь? — с изумлением посмотрела на него Нелли.
— Представь, собственным опытом, — отозвался Дрон. — Был у нас в институте военных переводчиков один из деревни, не знаю, как затесался. Приехал как-то с побывки — и притащил. Пока разобрались что к чему, полроты зачесалось.
— Скотина, — ругнулся Серж со своим благодушно-расслабленным выражением лица. — Удивительно, что он только раз притащил.
Дрон всхохотнул.
— Ничего удивительного. Педикулез в высшем военном заведении, да еще таком! Командование так рассвирепело — до ближайшей сессии, чтоб завалить, не стали ждать. Нашли повод — и пинком под зад служить срочную, родине долг отдавать.
— Вот правильно, всяк сверчок знай свой шесток, — одобрил действия командования Серж.
Вши с гнидами — эта тема коробила Женю. Она решила вернуть разговор к обещанному Дроном сюрпризу.
— Что за сюрприз? — спросила она, обращаясь сразу к ним обоим — и Дрону, и Сержу. — Почему на улице? Долго ждать?
— Прямо сейчас, прямо сейчас! — объявившись около них, замахала руками Полина. — Раз все готово, прямо сейчас. Господа! — вспрыгнув на стул, похлопала она в ладоши. — Одеваемся — и на улицу! Все на улицу! Сюрприз! Никто не пожалеет!
Сюрприз был фейерверком. Не занятое машинами пространство двора все было в подготовленных Дроном и Сержем к запуску снарядах петард — одиночных, двойных, тройных, кассетных, — только поджигай и любуйся огненным полетом.
Боб-Борис оказался рядом с Женей. В руке он держал ее рюмку с мартини. Рюмка была заново наполнена до краев.
— Охраняю, — сообщил он, указывая на рюмку. — Хотите сделать глоток?
Женя взяла рюмку, отпила и вернула ему обратно.
— Храните дальше.
— А я могу из нее отпить? — спросил Боб-Борис. Но спросил, уже поднося рюмку к губам, и, не дожидаясь ее ответа, отхлебнул.
Жене это понравилось. Это было эротично.
— Боб, — сказала она, — рюмка моя, и мартини мой. Вам положено хранить его, а не пить. — Она снова взяла рюмку у него из рук и сделала еще глоток — соединив рюмкой их губы окончательно. — Храните, — отдала она Бобу мартини.
Первая петарда зашипела, выбрасывая на снег хвост огня, — и взлетела. Зашипела и взлетела вторая, третья, десятая. Потом настал черед двойных, тройных, и в дело вступила артиллерия: те, что были в кассетах. Во дворе гулко бухало, взрывалось, в воздухе зависали, плясали, мерцали красные, синие, зеленые, фиолетовые огни, — через минуту было полное ощущение праздника. Полина знала, как зажигать.
Боб-Борис, стоя рядом, взял Женину руку в свою и стал перебирать пальцы. Оставил пальцы и перешел на запястье. Чтобы немного спустя снова вернуться к пальцам. Он был молодой, но искушенный.
— Не гоните лошадей, Боб, — сказала Женя.
От тишины, наступившей после шумного умирания последней петарды, заложило уши.
— Вау! — закричала Полина, вскакивая на крыльцо и вскидывая руки. — Старый Новый год начинается! В дом! В дом! Что нас там ждет, вау!
— Вау! Вау! — закричали все кругом, пришли в движение и потянулись со двора к крыльцу. — А что нас ждет, Пол? Пол, приоткрой полог над тайной!
— Всему свое время, все в свой черед! — подпрыгивала на крыльце пружинкой Полина.
Женя протянула руку к Бобу-Борису, и пальцы ей тотчас охолодило стеклом. Она отпила глоток и вернула рюмку.
— Разрешаю воспользоваться.
— С наслаждением, — ответил он, поднося рюмку к губам.
— Женечка! — позвал ее Серж. Он не плыл в общем потоке в дом, а стоял сбоку крыльца, держа перед собой сложенный пополам белый бумажный лист. Рядом с ним стоял Дрон. Они, как приехали из Москвы, так все и были вместе. — Женечка, слушай, мы тут с Дроном посовещались, — сказал он, когда Женя подошла к ним, — потом или сейчас… все равно нужно будет тебе сообщить, чтобы ты знала… так вот мы решили — уж прямо сейчас. На, — протянул он ей лист, что держал в руке. — Прочти. Это я сегодня получил. Это не мне, это мне переслали… прочти, ты поймешь, что это.
Женя с недоумением взяла лист, развернула. От перил крыльца падала на листок тень, и она сделала шаг в сторону, чтобы свету крылечного фонаря ничто не мешало освещать лист.
Это была распечатка электронного письма. «От: Кому: Написано: Тема: Папка:» В следующий миг глаза схватили фамилию Рада. И была его фамилия и в пункте «От», и в пункте «Кому». Только в адресе «От» значился «hotmaiI.com», а в адресе «Кому» — «mtu-net.ru». Женя перевела взгляд на текст письма. Текст был на английском. «Dear mother… — Дорогая мама…» Это было его письмо матери? «Sorry, but I could not write to you before that because I got to see my first computer only today… — Извини, но я не мог написать письмо раньше, потому что получил возможность увидеть первый компьютер только сегодня». Женя взглянула на подпись. Она не сомневалась, что там будет его имя. Но письмо было подписано совершенно незнакомым ей именем. Длинным и с таким странным сочетанием букв — сразу и не прочтешь: «SaowaIak Duangmala». А перед именем стояли слова… два из них были ей известны, а третьего, посередине, она не знала. Не встречала никогда и нигде.
— Что значит «inconsoIabIe»? — подняла она глаза на Сержа с Дроном.
— «Безутешный», — сказал Дрон. — Вернее, в данном случае, «безутешная».
Ясно. «His inconsolable widow» означало «Его безутешная вдова».
Женю заколотило. Так ее не колотило даже тогда, когда они с Нелли неслись по дороге, слыша за спиной визжащий скрип тележки Павла Григорьича. Лист в руке запрыгал. Она пыталась остановить его, и не получалось. Какое-то это письмо имело отношение к Раду. И, судя по всему, что-то в нем сообщалось дурное.
— Что это такое? — протянула она прыгающий листок к Сержу с Дроном. — Я ничего не пойму. Прочтите мне. Перескажите.
Серж с Дроном переглянулись. Серж взял у Жени из рук листок, тряхнул им, расправляя, собираясь читать, но передумал и свернул лист. Передал его Дрону, ступил к Жене, взял ее руки в свои.
— Женечка, там, значит, такая история, — сказал он. — Рад, оказывается, жил на Пхукете, это такой остров в Таиланде, западная сторона, Индийский океан.
— Догадываюсь, — проговорила Женя, боясь взглянуть на Сержа. — И он попал в это жуткое цунами перед Новым годом. Так?
— Так, — подтвердил Серж. — Он работал спортивным менеджером в одном из отелей, был в тот день на работе, ну и…
— Что «ну и»? — быстро спросила Женя. — Погиб?
— Он пропал без вести, — опережая Сержа, сказал Дрон. — Конечно, времени прошло много, почти три недели, но там до сих пор обнаруживают живых.
Женя пошевелила руками, прося Сержа отпустить их. Ее перестало колотить. Вернее, ее трясло, но все это ушло теперь внутрь, и руки у нее перестали прыгать.
Серж отпустил ее. Женя сунула руки в карманы дубленки, потом достала, оглянулась — Боб-Борис стоял неподалеку, сжимая в ладони рюмку с мартини. Подойдите, поманила Женя его рукой. Он подошел, она взяла у него рюмку, влила в себя весь мартини, который там оставался, и, отдавая рюмку, показала ему все так же рукой: идите-ка, Боб, отсюда.
— А при чем здесь «безутешная вдова»? — спросила она, поворачиваясь к Сержу с Дроном. — Он что, женился там?
Дрон снова опередил Сержа.
— Это неважно. Это сестра Тони, я сегодня уже звонил ему и выяснил.
— Он же говорил, что понятия не имеет о Раде.
— Говорил. А сегодня я его прижал — и он раскололся. Я же помню имя его сестры. Им письмо и подписано.
— И оно было адресовано матери Рада?
— Матери Рада. — Это теперь снова был Серж. — А она переслала его мне — мы с ней этот год все же общались.
Женя почувствовала, что ей нужно сделать еще глоток мартини. Она оглянулась, ища взглядом Боба-Бориса, но его не было. Ни вблизи, ни поодаль. Он ушел. А я же и выпила все, вспомнила Женя.
Она подняла воротник дубленки, запахнула ее на груди и обняла себя крест-накрест, будто озноб, что сотрясал ее, шел не изнутри, а ей действительно было холодно.
— Почти три недели, — произнесла она, переводя взгляд с Сержа на Дрона. — Что, в самом деле может еще найтись? Но почему тогда «безутешная вдова»?
Серж быстро взглянул на Дрона.
— Дрон хотел, чтобы тебе было полегче, — сказал он, обращаясь к Жене. — Рад погиб, в письме это сказано. Я тебе его отдам, ты это там прочтешь.
Он было протянул листок Жене, она его не взяла.
— Зачем оно мне? Погиб или пропал без вести. Его для меня нет уже целый год.
Дверь дома открылась, и на крыльцо выскочили Нелли с Полиной. Уличной одежды на них обеих уже не было.
— Серж! Дрон! — позвали они от двери. И увидели их троих внизу у крыльца. — Женька, и ты там! Что вы там делаете? Все вас ждут!
— Женя, вот, собственно, и все, — сказал Дрон. — Извини. Нам, знаешь, тоже вестниками такого не очень хотелось быть.
— Вы там о чем? — крикнула сверху Полина. — Давайте в дом. Закончите все разговоры в доме!
— Вы идите, — сказала Дрону с Сержем Женя. — А я побуду на улице. Идите.
Они, видела она, колебались, не решаясь уходить, но и оставаться с нею — не очень им этого хотелось.
— Идите-идите, — понукнула их Женя. — Беспокоиться за меня не нужно. Что за меня беспокоиться. Руки на себя не наложу. Я мать-одиночка, я нужна сыну.
— Мать-одиночка! — фыркнул Дрон.
Эта ее самоирония сдвинула их с места, они поднялись на крыльцо к женам, и дверь за ними всеми четырьмя захлопнулась.
* * *
Когда через несколько минут Нелли, снова одетая для улицы, вышла из дома и спустилась во двор, Жени во дворе она не обнаружила. Ее не было ни на площадке с машинами, ни в тени у хозяйственных построек — нигде. Нелли уже собралась подниматься обратно в дом, бить тревогу, но напоследок ей пришло в голову выглянуть на улицу. Затвор на калитке был отложен. Она вышла за участок, — Женя со скрещенными на груди руками стояла посередине дороги в самом темном ее месте, где свет от ближайших фонарей сходил на нет, и, закинув голову, смотрела в небо. Нелли побежала к ней. Хотя необходимости бежать не было никакой. Женя, услышав шаги, опустила голову и, дождавшись, когда Нелли приблизится, произнесла:
— Какая же сука, а? Нелли растерялась.
— Кто?
— Да он же, кто. — В голосе Жени не было никаких эмоций, он был обесцвечен — будто вытравлен перекисью водорода. — Променять русскую женщину на какую-то драную тайку.
Нелли почувствовала нечто вроде укола ревности. Не за сестру Тони, про которую никак нельзя было сказать, что она драная. Скорее, это была ревность к Жене, которую она так старательно задавливала в себе с того момента, как вызвала ее в Таиланд на Кох-Самед.
— Он променял не женщину, — сказала Нелли.
— Да? — в обесцвеченном голосе Жени возникла жидкая красочка интереса. — Кого же?
— Страну.
— Ну, страну. — Голос Жени вновь обесцветился. — Страну вон и вы променяли. Да и я, если что, не против. Только не на Таиланд. Страна что. Страна — не человек.
— Это тебе подсказало звездное небо над головой? — спросила Нелли, отсылая Женю к моменту, когда вышла из калитки на улицу, а та стояла, запрокинув вверх голову. Нелли просто не знала, что еще сказать Жене.
— Звездное небо молчит, — ответила Женя.
Из-за поворота на дороге возникла и двинулась в их сторону мужская фигура. Человек шел тяжелым размашистым шагом, он был в широкой, делавшей его квадратным куртке, а может быть, ватнике или тулупе — издалека не разобрать, в большой меховой шапке на голове, на ногах — в чем-то похожем на валенки или унты, явно какой-то мужик из местных.
— Давай-ка пойдем в дом, — поглядев, как приближается квадратная медвежья фигура, позвала Нелли.
— Давай, — тотчас согласилась Женя. Вид этого мужика на пустынной улице вызвал в ней те же чувства, что в Нелли.
Они торопливо дошли до калитки, заскочили в нее, заложили щеколду и, хотя уже были внутри, на участке, так же торопливо понеслись к крыльцу — словно их подгонял дувший в спину ветер. Им теперь хотелось скорее оказаться в доме, в его тепле, свете, в окружении своих . Там, среди своих , ничего не было страшно, было надежно, устойчиво, незыблемо; там только и была жизнь.
© Анатолий Курчаткин, 2008.
© «Время», 2008
Назад: Глава шестнадцатая
На главную: Предисловие