13 апреля, 8 час. 30 мин
Платон многоликий

«Все будет офигенно, и не о чем скорбеть, нам надо ежедневно сто сорок раз пропеть, все будет обалденно, все будет офигенно, все ништяк!» — заверял из стереоколонок Тимур Шаов. Машина заместителя градоначальника поднималась в крутом вираже к выезду из паркинга. Платон Воротилкин настраивался на новый рабочий день. Песни Шаова его заряжали. Он любил бунтарей и неформалов, за исключением тех случаев, когда они устраивали несанкционированные митинги и демонстрации. Вот если бы можно было их всех иметь в записи: хочешь громче, хочешь тише, хочешь — выключил совсем.

В молодости Платон и сам был бунтарем, пописывал стишки и исполнял их под гитару в тесном кругу прыщавых сокурсников. На третьем курсе возглавил марш несогласных с решением ректора не допускать мужские особи в женское общежитие, был исключен из института по политическим мотивам, вступил в молодежное движение «Не ваши», где был замечен председателем местного отделения партии «Груша». Грушинцы отправили его в Штаты изучать политтехнологии. В общем, типичная карьера девяностых годов. Через десяток лет он перекрестился из политиков в чиновники: в набирающем авторитаризм государстве так было надежнее и к материально-техническим ресурсам ближе.

Ворота паркинга открылись, и взору Воротилкина предстала коза. Холеная коза с косичками, на поводке со стразами. «Брежу!» — подумал он и зажмурил глаза. Осторожно открыл один глаз — коза проплыла мимо затемненного окна его авто. «Не брежу!» — выдохнул он, увидев рядом с козой полковника Голубя. Он обернулся, пытаясь рассмотреть в заднее стекло, куда направляется полковник, — но джип охраны перекрывал ему обзор.

«А здорово я все это придумал!» — похвалил себя Платон. Три года, проведенные на режиссерском факультете Самарского кулька, как пренебрежительно называли в его времена местный институт культуры, оказались чрезвычайно и многократно полезны в его политической и чиновничьей карьере. «Какой ход, какая распальцовка! Убрать всех козлов руками козолюба Голубя! Макиавелли отдыхает!».

Водитель замедлил ход — у шлагбаума стояла скорбная вереница черных чиновничьих машин, — слуги народа рвались из дома на работу. Но дорогу им преграждали две бетономешалки: одна пыталась въехать на стройплощадку «Чертова пальца», а вторая — выехать с нее. Бетономешалки бестолково дергались вперед и назад; сверху, от перекрестка, их тоже подпирали машины, стремящиеся вниз, в «Золотые купола» — персональные водители ехали за своими седоками.

«Ну, блин-компот! Попал в мышеловку! Хоть пешком на горку ходи! Скорее бы уж заканчивали эту стройку!» — Воротилкин пересчитал возведенные этажи. Двадцать семь. Еще три, и подведут под крышу. Потом еще год на внутренние работы. Долго!

Воротилкин сгорал от нетерпения. На самом кончике «Чертова пальца», как раз в районе ногтя, будет располагаться его пентхаус с панорамным обзором московской вотчины и вертолетной площадкой. Это была взаимовыгодная сделка — он пролоббировал сверхточечную застройку, а пани Пановская, глава Московской конфедерации рогов и копыт, под заготконтору которой этот участок был выделен в две тысячи лохматом году, подписала ему именной сертификат на шесть соток жилой площади.

Водитель врубил мигалку и сирену. «Выключи, умник, не позорь меня! Они же не блохи, не подпрыгнут! Скажи архаровцам, чтоб разрулили!» Но вышколенной охране говорить не надо было — два амбала с автоматами уже выскочили из джипа и лавировали по направлению к бетономешалкам. Приходилось ждать. Платон оглянулся по сторонам. Слева за оградой заповедника ослиное семейство мирно ощипывало молодую листву. Платон умильно посмотрел на них увлажнившимися глазами. «Ничего, недолго вам мучиться, нюхать эту гарь и копоть! — подумал Воротилкин. — Отправят вас сегодня ночью на дальнюю подмосковную дачу на привольный выпас. Лишь бы эти козлы шум не подняли». Воротилкин к бухарским ослам питал особую слабость. Его озорное детство прошло бок о бок с такими вот ослами в Ташкентском гарнизоне, где отец-военный стоял на защите территориальной целостности большой в те времена советской Родины.

«Чертов палец» остро нуждался в придомовой территории. Ее отсутствие резко тормозило продажи. Кроме как от заповедника земли взять было неоткуда. Вот они с Пановской и придумали эту многоходовку: сначала конфисковать заповедник в пользу города, потом организовать исчезновение ослино-козлиных обитателей, а уже затем отдать в аренду ЖК «Чертов палец» опустевший гектар территории.

Платон перевел взгляд направо и остекленел. По подпорной бетонной стенке черным по серому метровыми буквами было начертано:

Кто?! Кто пронюхал? Где произошла утечка информации? Мысли лихорадочно заметались, как потревоженные дихлофосом мухи. Как поступить? Реагировать? Игнорировать?

Лицо Платона неожиданно просветлело. Он выдернул у водителя микрофон рации и скомандовал: «Паша, выпусти все машины и гони мешалку сюда». Паше не надо было повторять дважды. Уже через три минуты бледный от ужаса таджик-водитель, думая, что подвергся нападению террористов, катил вниз свой транспорт, подтыкиваемый в бок дулом автомата.

Еще через пять минут фамилия Платона скрылась за десятью мягкими пирамидками дымящегося в утреннем воздухе бетона: каждая буква была надежна закрыта индивидуальным саркофагом. Прямо собор Гауди получился, «Святое семейство». Ну вот, теперь надпись обрела обобщающий характер. «Чертов палец» если ударит, то ударит по всем жителям «Куполов».

Дело в том, что под монументальной стройкой текла заключенная в трубу речка Вонючка. То есть речка была сначала безымянной; крестными отцами ее стали несовершеннолетние тусовщики из «Куполов», собиравшиеся под конспирирующими кронами густых ив у ее устья при впадении в Старицу покурить дури. Жидкая струйка цвета детской неожиданности неторопливо втекала в Старицу и, смешавшись с строгими серыми водами старшей сестры, растворялась в ней, оставляя лишь илистые наносы по ее берегам, в которых прописались бомжеватые перелетные утки. Ради московской прописки они отказались от древних кочевых традиций, добровольно подверглись обрезанию крыл и прочно осели на этой непривлекательной, но такой дорогостоящей московской хляби. Мало кто из жильцов «Куполов» помнил про существование Вонючки. И только весной во время половодья речонка, словно желая отомстить людям за забвение и подземное заключение, выходила из себя, угрожая разорвать сковавшие ее трубы, с воем и свистом выплевывая всю заразу, собранную ею из грунтовых вод под правительственной трассой, которую уложили поверх нее прямо по ее руслу.

Проектировщики «Чертова пальца» с жаром уверяли городскую общественность в лице Воротилкина, что все надежно рассчитано и что Вонючке при всех раскладах не подмыть прочного фундамента их многотонного детища. Воротилкину хотелось верить в их безусловный профессионализм. Тем более что те же проектировщики уже реализовали подобный проект под названием «Фигура из пяти пальцев» в московском Сити, и «Фигура» пока стояла; нельзя сказать, чтобы она радовала глаз, но с функциональными обязанностями офисного центра справлялась, не колеблясь.

«Два — ноль в мою пользу! — насчитал себе очки довольный Воротилкин. — Однако, какая скотина это написала? И кто мог слить? И кто за этим стоит? И зачем он за этим стоит?» Платон перебрал в уме всех, кто имел доступ к этой строго конфиденциальной информации, и решительно позвонил Иванько.