– Нет, я просто не понимаю, как она поедет одна, – говорит мама, – ребенку еще нет восемнадцати! Ой, здравствуйте, Саша! Входите, пожалуйста, входите!

У нас гость, папин коллега и любимый ученик, Александр Яковлевич Каминский.

Красивое имя Александр. По-гречески значит – защитник. Но даже с буквой «л» чего-то не хватает. Может быть, ласки или любви?

Когда Саша входит в комнату, кажется, что внесли небольшой шкаф. Не большой, но и не маленький. Видно, Саше самому неловко, потому что он долго возится в прихожей, снимает свои слоновьи ботинки, раскладывает по карманам пальто огромные перчатки, аккуратно вешает шарф.

Саша вообще очень аккуратный и точный человек. Идеальные качества для хирурга, но немного утомительные для рядового человечества. Если мы приглашаем Сашу к семи, он приходит без одной минуты семь и потом долго стоит в прихожей, развешивая свой шарф и старательно не замечая, как мама сдергивает с головы бигуди, а я пролетаю из ванной в мокром халате.

– Входите, Саша, входите.

Саша входит в комнату, садится, аккуратно поддернув на коленях брюки, и молчит. Он вообще говорит мало и очень медленно, обдумывая каждое слово. Действительно, идеальный характер, особенно на фоне нашего семейства.

Однажды папа решил повесить полочку на кухне.

– Не нужен никакой мастер, – заявил он маме, – минутная работа!

Папа действительно молниеносно вбил два гвоздя и повесил полку.

– Вот видишь, – сказал он.

В ту же минуту полка упала и разбила тарелку.

– По-видимому, плохо гвоздь вбил, – извинился папа и выбрал гвозди покрупнее.

На этот раз полка продержалась минут десять, потом опять рухнула со страшным грохотом и придавила маме палец.

Дальше лучше не рассказывать. Полка летала по кухне, как птица, папа гонялся за ней с гвоздями и молотком, постепенно разбивая одну за другой любимые мамины тарелки, а за папой гонялась мама, горько стеная и вытирая полотенцем пот с натруженного папиного лба.

И тут появился Саша. Сначала он снял висящую на одном гвозде полку и аккуратно поставил ее в угол. Потом выстругал какие-то палочки, удивительно ловко поворачивая нож своими огромными пальцами. Потом он взял у мамы сантиметр и долго мерил стены, потолок и даже, кажется, пол. Мне стало скучно, и я ушла в комнату. Минут через десять Саша тоже вошел в комнату и молча сел, аккуратно поддернув брюки. Я помчалась на кухню. Полка висела строго параллельно стенам, как солдат в строю, в ведре лежали аккуратно сметенные осколки тарелок, а над ними прямо в воздухе парил веник.

– Я там вбил маленький гвоздик, – вежливо объяснил маме Саша, – чтобы нижний край веника не заламывался.

– Саша, вы представляете, она собирается одна ехать в Прагу на конкурс! Совершенно одна!

Я быстро ретируюсь за шкаф. Вот и старое зеркало, мой вечный недруг. Нет, надо признаться, положительные сдвиги есть. Во-первых, я выросла. Конечно, до Софи Лорен нужно прибавить еще сантиметров десять в высоту, уж не говоря про бюст, но все-таки меня видно из-за рояля! Думаю, теперь даже рядом с Янисом я бы не выглядела так безнадежно нелепо.

Янис… Как будто чья-то холодная жесткая лапа сжимает сердце.

Так. Лучше вернемся к зеркалу.

Очки тоже исчезли. С тех пор как я безжалостно запихала их в карман на платформе в Вильнюсе, они появляются на моей физиономии только в крайних случаях, например на очень важной лекции. И – ничего, зрение даже лучше стало. И лент поубавилось. Но одну я все-таки оставила. Темно-коричневую, бархатную, я завязываю ее бантом на заплетенную косу, и получается очень трогательно, как у гимназисток на старых фотографиях. Наша учительница гармонии, почтенная Эмилия Леопольдовна, тихо тает при виде моей прически и явно завышает оценки. Феликс тоже говорит, что у меня очень красивая коса и романтический вид.

Да! У меня же появился поклонник. Феликс Горохов, со скрипичного отделения. Он провожает меня из училища, послушно волоча оба наших портфеля, скрипичный футляр и папку с нотами. Пусть скажет спасибо, что я не играю на виолончели!

Феликс считает, что он гений. Впрочем, у нас в училище почти все гении и потенциальные победители мировых конкурсов, особенно если послушать их разговоры на переменках. Вот и Феликс всю долгую дорогу в троллейбусе вдохновенно планирует будущие гастроли в Карнеги-холле и парижском зале «Олимпия». Вполне удобно – можно вежливо кивать и думать о своем. Удивительно, какими занудами иногда бывают музыканты!

Ура! Вход в квартиру загораживают огромные Сашины ботинки, аккуратно стоящие строго посередине коврика.

– У нас гости! – радостно сообщаю я Феликсу, – неудобно заниматься при посторонних, извини. И, чмокнув в щеку, быстро выпроваживаю его за дверь.

Саша пригласил меня в кино! Вот потеха.

Мы идем по улице в сторону моего любимого кинотеатра «Ударник». Нет, это Саша спокойно шагает по улице, как дядя Степа, аккуратно обходит лужи и выбоины в асфальте, рассматривает афиши. На каждый его шаг приходятся моих три, а то и четыре, я вприпрыжку догоняю и одновременно пытаюсь сообразить, как называется моя походка – рысь или галоп? Вот дылда несчастный, хоть бы в карман посадил, что ли. Будто услышав, Саша наклоняется и предлагает взять его под руку. Ха! Ну что ж, будем учиться ходить под руку.

А что тут смешного? С кем я, скажите на милость, могу ходить под руку? Папа на любой прогулке мчится впереди нас с мамой, как в пионерской игре «Зарница», так и хочется вручить ему красный флажок. А с Феликсом хождение под руку невозможно по техническим причинам – под рукой он таскает скрипку.

Кино называлось странно и грустно: «Жил певчий дрозд», и было совсем не про дрозда, а про смешного нелепого музыканта из оркестра. Он разговаривал ни о чем с разными людьми, и спешил, и опаздывал на свои репетиции, и лежал на траве, а за кадром лилась и лилась музыка, и я могла пропеть ее такт за тактом. «О, мой Бог…»

Интересно, как аккуратный обязательный Саша должен воспринимать такой фильм? Я повернулась, и тут же раздался громкий шепот:

– Девушка, – попросите своего супруга снять шапку, наконец! Ничего же не видно!

Саша снял шапку и начал извиняться перед сердитой теткой. Вот злюка, попробовала бы она сама уродиться такой великаншей! Да еще супругом обзывается. Как это пел Ленский?

А что? За Сашу вполне можно выйти замуж, подумала я, искренне радуясь своей разумности и практичности, когда-то ведь придется выходить замуж.

Мы возвращались поздно вечером, молча глядя из окна троллейбуса на темную улицу. Ничего примечательного на улице не было, усталый водитель зевал, пожилой человек в углу лениво листал газету. Да-а, Феликс хотя бы рассказывает про свои успехи и концерты. А этот шкаф ходячий сам приглашает, а сам доброго слова не вымолвит. Можно подумать, его каждый день называют моим супругом!

У входа в подъезд, когда я уже вовсю собралась прощаться, Саша вдруг наклонился, будто заслоняя меня надежной спиной от серого холодного города, и поцеловал. У него были удивительно теплые уютные губы. И щека шершавая, но абсолютно родная. «Александр – означает защитник», – вспомнила я и тут же пожалела, что никто не слышит такую красивую фразу.

Представьте, жизнь иногда может оказаться очень хорошей и радостной!

Иногда жизнь может оказаться очень хорошей и радостной. В доме суматоха. Папа отменил два дежурства.

К нам приехал дядя Славик!

– Ты же понимаешь, по дороге из санатория, просто не мог не заскочить!

Сначала он сто раз расцеловался с папой и мамой. Потом бросился ко мне, прижимая одну руку к сердцу, а другой прикрывая глаза, чтобы не ослепнуть от моей нестерпимой красоты. И тут же потребовал сыграть «ту чудесную вещицу», что я исполняла на их незабвенной фабрике. (Господи, что ж это было?)

Дальше началась небольшая пресс-конференция.

– Майя? Вышла на пенсию. Что-то устала очень. Нет, нет, здорова. Да видно, накопилось за жизнь. Янис? Женился красавчик! Уговорил-таки свою Линду. Я же вам писал! Как она? (Дяди Славино лицо кривится, будто он лизнул лимон.) Ничего, сам выбирал, сам пусть и живет! Мальчику два года. Она с ним только по-литовски разговаривает. Так! Что же это мы сидим?!

Жестом фокусника дядя Славик достает из чемодана пять бутылок грузинского вина и огромный сыр.

– Пир! – кричит он, – я семь лет не видел своего лучшего друга! По такому случаю мы обязаны устроить пир!

На пир срочно вызывается Саша. Дело в том, что папа совсем не может пить, у него больная печень, но немыслимо огорчить дядю Славу.

Саша является строго в семь с бутылкой водки, двумя банками шпрот и большим шоколадным тортом. Папина печень плачет горючими слезами.

– А, наплевать, – кричит папа, – один раз живем!

Нет, это надо было видеть! Бутылки составлялись под стол по мере опустошения, чтобы мама не могла сосчитать и не расстраивалась зря. Тосты сопровождались песнями и даже немножко плясками, как будто дядя Слава был не инженером на ткацкой фабрике, а самым отчаянным джигитом. На третьем часу папа сомлел и прилег в углу на диванчике. Саша держался на высоте. Он наполнял рюмки с хирургической точностью, одновременно виртуозно разделывал жареную курицу и подпевал дяде Славе в самых ответственных местах. Пел он, надо признаться, ужасно, что не помешало дяде Славику полюбить его самой горячей любовью. Они тут же назначили день приезда Саши в славный город Вильнюс, потом решили для полной картины прихватить и нас с мамой, я уже собралась было, но тут мама заявила, что если мы сейчас же не отправимся спать, то она за себя не ручается. Дядя Славик как-то очень послушно согласился, вдруг стало заметно, как он устал.

– Ну, ты хватил, – сказала я Саше, провожая его до дверей. – Кажется, у вас принято рассчитывать лекарство на килограмм веса. Не все же такие слоны!

– Да, есть малость, – виновато вздохнул совершенно трезвый Саша. – Увлекся. Уж очень классный дядька! Он что, брат Арона Иосифовича?

– Нет, – сказала я, – у моего отца нет братьев.