Глава «Мировоззрение Спинозы» начиналась словом «разумеется»: «Разумеется, философию спинозизма нельзя считать прямой экстраполяцией гоббсизма».

Ольга внимательно перечитала и потрясла головой; не помогло. Надо будет процитировать этот шедевр философской мысли Олежке. Богатая фраза.

На часах было почти шесть. В половине седьмого должен приехать мастер – тетя Тоня постаралась. Кого только не найдется в ее записной книжке! «Очень интеллигентный, и возьмет недорого». Интересно, запьет ли интеллигентный маляр в процессе работы?

Второй раз войти в дом оказалось легче. В ожидании мастера она обводила глазами пустую квартиру. На грязном подоконнике сиротливо лежал «Чиполлино». Главное, чтобы этот интеллигентный мастер придумал, как избавиться от запаха сырости: квартира хранила его прочно, как в консервной банке. Привезенный Олегом калорифер она поставила параллельно стенке с пятном и включила на полную мощность.

Пустота все еще выглядела непривычно. Ольга зачем-то выдвинула ящик буфета, где лежала фотография, словно там могло найтись что-то еще. «Разумеется, философию спинозизма нельзя считать прямой экстраполяцией гоббсизма». Открыла нижние створки, где пятнадцать лет назад стоял сервиз, подаренный крестными: стопка блюдечек с кружевными краями, чашки, уютно спящие донышками друг в друга, столовые тарелки. По краям тарелок и блюдец вились мелкие незабудки с переплетающимися стебельками.

Взять с собой сервиз мать не могла при всем желании. «Партия тарелок!» – орал Сержант, грохая об пол одну за другой.

Дзанц! Дзанц!

«Без тарелок, – ты слышишь? – без тарелок нет оркестра!»

Дзанц! Дзанц!..

Уцелел только никогда не используемый соусник, до которого Сержант не дотянулся: начался приступ. Лицо побагровело, на шее вздулись страшные фиолетовые жилы, и он схватился за грудь: не за сердце – за ингалятор в кармане.

Сколько раз астма их спасала… Дзанц, дзанц.

«Разумеется, философию спинозизма нельзя считать прямой экстраполяцией гоббсизма». Ни в коем случае. Пусть земля горит под ногами у тех, кто будет так считать.

Однако мастер, при всей своей интеллигентности, мог бы прийти вовремя.

В этой квартире… Кстати, где люстра? Люстру Олька запомнила с первого раза, когда зашла сюда, в новую «мамину квартиру». Засыпая, она часто разглядывала продолговатые матовые плафоны, похожие на кувшинки. Момент, когда у матери произошла переоценка ценностей и люстра перестала быть «мещанством», Ольке не запомнился; теперь с потолка свисала голая лампочка.

Люстру взяла, фотографию деда оставила.

Почему-то стало интересно, куда делся незабудковый соусник. Разделил судьбу «партии тарелок» или тоже перестал быть «мещанством»?

С тех пор – или независимо от тех пор – Ольга не любила сервизы. Радовалась, если удавалось купить красивую чашку или тарелку, но свекор недавно заметил: «Что это у вас, как в общежитии, нормальной посуды нет?». Тут же вступила Алиса-миротворица: «Скорей бы вы квартиру обменяли. Мы с Коленькой решили подарить вам сервиз». Ольга застыла, но свекровь сияла такой простодушной радостью, что ничего возразить было невозможно. «Пока что это секрет, – продолжала радостно Алиса Ефимовна, – но мы уже решили».

Можно будет поблагодарить и затолкать будущий сервиз куда-нибудь подальше. Или вообще не распаковывать. И, главное, не думать о нем заранее, тем более что это пока только Алисины мечты.

В прихожей пустовало место от громоздкого шкафа, хранителя подпольной литературы. У плинтуса валялась квадратная пуговица. Ольга лениво поддела ее носком туфли. Пуговица отскочила и перевернулась, оказавшись черной фишкой с цифрой «13».

– Мы знакомы, – вслух произнесла Ольга.

Странно прозвучал голос в пустоте. Подняла фишку, еще один кошмар ее детства – вернее, маленький кошмарик – под названием «15».

Кошмарик из серии развивающих игр.

Пластмассовая квадратная черная коробочка умещалась на ладони. Внутри поля в четыре ряда лежали пятнадцать фишек; одно «окошко» оставалось пустым. Оно позволяло передвигать фишки, чтобы разместить их в правильной последовательности.

…В гости зашла Ксения «с подарком для Лялечки». Матери дома не было, зато был отчим, у которого, в свою очередь, нашлась «заначка» – пол-литровая бутылка водки. Ксения расцвела. Пили и разговаривали о чем-то, но прислушивались не к тому, что говорили друг другу, а к своим ощущениям. Однажды в актовом зале в школе Олька видела настройщика пианино за работой, с таким же точно вслушивающимся лицом. Бутылка подходила к концу. Сержант начал тыкать пальцем, двигая фишки, а Ксения повторяла, медленно покачиваясь на стуле: «Для Ляли… подарочек».

На другой день (Олька надеялась, что «подарочек» благополучно забыт) отчим, трезвый и взвинченный, велел составить фишки по порядку. Никакое «мне надо делать уроки» в расчет не принималось.

– Ну?!

Трезвый и злой. Злой, потому что трезвый.

Фишки скользили под ее пальцами в тесной клетке, менялись местами, как в танце: 1–2 – 3–4… Остался последний ряд, она спасена, но «14» влезло перед «13», а дальше стояла «пятнашка» – и пустая клетка.

– Тупица, – удовлетворенно сказал Сержант. – А ну, давай снова!

Она до сих пор помнила свои влажные пальцы.

Проклятая игра заканчивалась одним и тем же рядом: 14–13 – 15, и каждый раз он с удовольствием говорил: «Тупица. Ты тупая, понимаешь? Ты хоть понимаешь, какая ты тупица?» От него противно воняло перегаром. «Еще раз, кому я сказал!»

Можно было взбунтоваться: положить этот «подарочек» на стол, пускай сам тешится.

Что она и сделала, но только один раз. Поразила радость, вспыхнувшая в маленьких злых глазах, и Олька с опозданием поняла: только этого он и ждал – протеста.

Ухо долго оставалось красным и болело. Так и пошла за Лешкой в садик, с полыхающим опухшим ухом.

Это вам не спинозизм и даже не гоббсизм.

Она распахнула окно, чтобы впустить летний воздух. Несмотря на включенный калорифер, в квартире было холодно.

Как всегда. Здесь всегда было холодно.

Мастер появился в половине восьмого. Внешне напоминал он скорее научного работника, чем работягу, тетя Тоня была права. Серый костюм, рубашка, галстук; ироничное лицо с маленькими светлыми усиками. Представился Володей, виновато улыбнулся: «Не мог раньше, извините». Руки, Ольга заметила, тоже не соответствовали стандартному облику маляра: аккуратные, с чистыми ногтями.

Деловито осмотревшись, Володя спросил:

– Вы тут жить собираетесь или как?

И добавил, опередив Ольгино «нет!»:

– Я почему спрашиваю. Потому что, если жить, то надо всю сантехнику менять, там в туалете стояк вроде нормальный, я посмотрел… Я почему спрашиваю, дорого потому что. Доставать надо; это не проблема, я на стройке договорюсь, но дешево не получится.

Руки у него оказались очень сильными и ловкими. Легко содрал старый войлок, окаймлявший дверь кладовки, заглянул внутрь. Продолжал говорить, наполовину скрывшись за дверью:

– …потому что если сдавать собираетесь, то это все равно что для себя, чтобы претензий не было. А если менять, то новые жильцы переделают по-своему, тогда и рамы можно старые оставить. Зашпаклюю аккуратненько, покрашу; классно получится. Шпингалеты новые поставлю, дверные ручки… чтобы в одном стиле. На лампу плафон, а то что ж это, как в парадном.

Ольга показала стенку с пятном. Володя глубоко завел палец под шелушащуюся краску и долго отряхивал руки.

– Стенка проблемная, конечно. Зависит, какая там штукатурка. Калорифер оставьте на ночь, я завтра взгляну, как она сохнет.

– Это не опасно?

Он снисходительно улыбнулся:

– Масляный обогреватель безопасен. Боитесь, так не ставьте на максимум, и все дела.

Спустя минут десять углубленной ремонтной беседы Ольга решилась, наконец, спросить об оплате.

– Работа сто пятьдесят, вместе с краской и белилами. А вот унитаз и раковина, с кранами там… это отдельно. Вы хотите новые, да?

– Старые вроде есть, – усмехнулась Ольга.

– Я почему спрашиваю, чтобы прикинуть… Плюс арматура. Как ни крути, меньше полтинника не получится: доставать надо. Так что все вместе двести. Плафончик я не считаю, у меня лишний есть.

Ольга опасалась, что, если ремонтная эпопея будет такой же подробной, как этот разговор, то она растянется на месяцы, но интеллигентный Володя обещал управиться «недели за три» и об авансе не заикнулся.

Она медленно шла по улице. С того февральского вечера многое изменилось. На газонах зеленела ровная густая трава. Проезд, у которого висел знак «ОСТОРОЖНО АВТО», был перекрыт забором, да и знака больше нет. Пустырь обещал стать сквером, а пока превратился в зеленый лоскут, косо перерезанный асфальтированной дорожкой. Окошко ларька «Прием стеклотары» заколочено досками. Если убрать табличку с названием улицы и не смотреть на дом, то легко представить, что находишься вовсе не здесь.

Только эта квартира никогда меня не отпустит.

Все; теперь на три недели, по крайней мере, можно забыть о ней и заняться философией. «Разумеется, философию спинозизма нельзя считать прямой экстраполяцией гоббсизма».

Вот привязалась фразочка!..

Английский Ольга сдала легко. Набор разговорных тем – «топиков» – не представлял собой ничего интересного, хотя давал пищу для ума, как и с кем можно было бы вести непринужденную беседу на тему «Дружба Маркса и Энгельса». При этом потягивать какой-нибудь там «мартини». Какое отношение этот захватывающий сюжет имеет к технологии геологоразведки? Да никакого; «топики» одни и те же для всех специальностей. Как и «Достопримечательности Лондона»: очень актуально знать, где расположен Букингемский дворец, справа или слева от Вестминстерского аббатства, и далеко ли Тауэр от Британского музея. Почему-то не упоминается знаменитый Лондонский мост – наверное, составители не читали «Принца и нищего»; зато есть теплая фраза: «Лондонцы очень любят свой город». Знали бы эти составители, что лондонцы не только свой город любят. В школьном учебнике жила образцовая лондонская семья, регулярно посещавшая столицу нашей Родины Москву. Тогда Ольке не приходило в голову, почему бы этим фанатам не попросить политического убежища… Ладно; сдала – и все. Предстояла философия, потом – страшно подумать – защита. В промежутке – обмен. И чтобы новая квартира находилась как можно дальше отсюда, от этой улицы и этого дома. Если нельзя на другой планете, то хотя бы в другом районе.

Во вторник ездила смотреть одну квартиру, где все подходило: не жилплощадь, а любовь с первого взгляда. Хоть сейчас переезжай, если вторая сторона согласится.

Вторая сторона представляла собой разведенную пару. В бюро по обмену Ольге сказали, что существует два стандартных варианта: смерть одного из супругов или развод. Подумала: а велика ли разница?

Хозяйка квартиры, брюнетка лет сорока с чуть раскосыми глазами, в глухом шерстяном, несмотря на теплый день, свитере и длинной юбке, непрерывно курила. На двери одной комнаты блестел новенький английский замок. «Это моя, – пояснила хозяйка, – проходите. Окна на улицу, теневая сторона. Летом особенно хорошо». За окном цвел клен. С четвертого этажа было хорошо видно афишную тумбу на углу, кафе напротив и стеклянную витрину рыбного магазина. Вдоль тротуара стояли клены.

Женщина закурила новую сигарету и распахнула дверь во вторую комнату: «Я извиняюсь за свинарник, это мой бывший муж развел». Мебели почти не было, одна раскладушка у стены, неровно прикрытая одеялом. Ольга старалась не смотреть на «свинарник», но приходилось обходить белье, валявшееся прямо на полу, мятые газеты, монетки, обрывки веревок. Под окном лежали пустые пивные бутылки и скрученные в клубок носки. Рядом с раскладушкой примостилась тумбочка; на тумбочке лежал карманный фонарик и высилась стопка журналов «Наука и жизнь». Хозяйка привычно описывала, как, должно быть, делала для многих, кто приходил смотреть квартиру: «Одно окно на улицу, другое во двор. Эта дверь вообще-то во вторую комнату, там у меня шкаф стоит. Куд-да?! – яростно крикнула она, повернувшись к двери. – Не видишь – люди? Подождешь».

В проеме появился и тут же отпрянул маленький сутулый человек в криво застегнутом плаще. «Ходит… – процедила женщина сквозь зубы, – тень папы Гамлета, чтоб ему… Кухня – здесь, – почти выкрикнула, – да вы проходите, проходите». Остановилась у подоконника, закурила. Подняла светло-карие глаза, и такая боль была в этих глазах, в напряженном лице с запавшими щеками, что просто посмотреть в сторону Ольга не сумела. Взгляды встретились. Женщина покачала головой:

– Скорей бы уж разъехаться. Нет больше сил, верите? Пьешь – пей, но дай нам жить!

– У вас дети?

– Дочка, семь лет. Живет у моих родителей: не хочу, чтоб она видела своего отца скотиной.

Ленечка регулярно видел своего отца скотиной. Мать никогда это не смущало.

Марина (так звали хозяйку) приехала на следующий день. Никакого предубеждения против деревянного дома у нее не было. Печку топить она умеет («у моих родителей печное отопление»). Трудно было понять, действительно ли ей нравится Олежкина квартира или затянувшийся обмен довел ее до отчаяния.

Согласилась выпить кофе («курить у вас можно?»), в то же время обводя кухню прицельным взглядом.

– Здесь всегда так тихо?

Ольга кивнула:

– До шума один квартал, если надоест тишина. Там и трамвай, и троллейбус. А тут неподалеку озеро.

Шумно ввалился Олег: «Оль, а Оль!..». Кивнул гостье, чмокнул Ольгу в щеку. Марина погасила сигарету и встала.

Договорились, что после ремонта она посмотрит вторую квартиру. Ольга заикнулась было о муже, которому та квартира предназначалась, но Марина жестко бросила: «Перетопчется. Нам с дочкой жить, а ему пить. Это можно делать где угодно, нет?» Ольга представила раскладушку в отремонтированной квартире, мятые тряпки на полу и стоящего на пороге человека. На стенке, которую приведет в порядок интеллигентный Володя, через некоторое время снова проступит двугорбое пятно. Обратит ли на него внимание новый хозяин или, нетерпеливо открывая бутылку (пробка летит в угол), будет сосредоточен только на ее содержимом? Она слишком хорошо помнила трясущиеся красные руки, взгляд, направленный на бутылку, только на нее, родимую, и на стакан, и видела мысленно чужого человека, наливающего водку, черта ли ему в пятне на стенке?..

Жить – и пить.

Жить – или пить.

Когда-нибудь… Может быть, когда ремонт и обмен останутся позади, когда не надо будет появляться в том доме и даже на той улице – может быть, тогда квартира с пятном ее отпустит. Об этом можно было мечтать, как Ольга начала уже мечтать о понравившейся квартире.

К Олегу подступиться было нелегко. Программа не шла: то ли статистика подвела, то ли виновата была машина, регулярно сбоившая. Все же квартиру посмотрел, одобрил – и помчался в вычислительный центр: дали машинное время.

Стоит один раз найти рубль, и потом все время смотришь под ноги. Позавчера Ольга нашла не рубль даже, а пятерку, и с тех пор шныряла глазами по тротуару, как только оказывалась на улице.

На работе выяснилось, что ее искал шеф, и она послушно направилась к двери с табличкой «Заведующий лабораторией геологоразведки».

Вид у шефа был какой-то нерабочий: расстегнутый пиджак, узел галстука ослаблен. Улыбается, как именинник:

– А, Ольга! Вы, говорят, английский сдали; поздравляю! – И протянул толстый новенький журнал, продолжая говорить: – Смотрите: как раз по вашей теме, тэсэзэть, а мне для статьи срочно нужно.

Шеф учил немецкий, как почти все довоенное поколение. Начал быстро листать упругие, как новые деньги, страницы.

– Я вам задачу минимизирую. – Улыбнулся заговорщицки, весело поблескивая лысиной. – Весь перевод не пишите, сделайте выжимку. Тэсэзэть, подробный реферат. Ну да вы поняли.

Все так же улыбаясь, предложил пойти в научно-техническую библиотеку, «если нужно».

Рядом с библиотекой находился горисполком, от которого зависело, быть или не быть обмену.

– Конечно, нужно, – сказала ответственным голосом отличницы, убрала тяжелый журнал в сумку и пошла к лифту, пока не передумал.

Интересно, что шеф навесит после философии?..

По дороге не нашла никаких денежных знаков, зато быстро получила нужную справку, а на лестнице встретила… Томку!

Нахлынуло все сразу: радость, тепло, растерянность. А Томка бросилась ее тормошить, роняя бессмысленные восклицания, и потащила на улицу: «Пошли в кафе посидим, я твою рожу сто лет не видела!».

Пошли, выбрали столик – было малолюдно – и уселись.

– Иванова, ты совсем не изменилась. А мои любимые булочки стали меньше. Или мне кажется?

Это мы стали больше, подумала Ольга.

Томка взяла с тарелки плетеную булочку и пытливо спросила:

– Чем она полита?

– Свечкой, – ответила Ольга.

– Сама ты свечкой, – Томка осторожно лизнула край белой глазури, – не порти мне аппетит. Это самое вкусное, – добавила, жуя, – вот попробуй.

Томке трудно было испортить аппетит – как сейчас, так и раньше, тем более что булочки были точь-в-точь такими же, как те, что они покупали в школьном буфете.

– Слушай, Иванова… Кстати, ты ведь уже не Иванова, да?

– Иванова, Иванова.

– А кольцо? Разве ты не замужем?

Сама Томка собиралась разводиться со вторым мужем. Говорила охотно и вспомнила свою первую любовь.

– Знаешь, Олька, мы такие были дураки с Гошкой. Я сейчас думаю: нафига развелись? Ведь жили, как… как голуби.

Откусила булочку, вздохнула:

– Жили бы себе и жили. Кто мешал, спрашивается?