IV

Целый год Кроня провел в Казахстане, занимаясь расчетами для строительства защитных конструкций на местной атомной электростанции. Оторванный от мира (по крайней мере, цивилизованного), он так глубоко погрузился в область своей любимой прикладной математики, что потерял всяческую связь с политическими, экономическими, культурными и прочими событиями, которыми полна повседневная жизнь простого человека. За это время он отрастил бороду, похудел, загорел и был скорее похож на южноамериканского повстанца, прячущегося в джунглях от правительственных войск, нежели на ученого специалиста, озабоченного проблемами прикладной и строительной механики. По Москве первое время он скучал, проклиная контракт, связавший его по рукам и ногам, но часто звонил отцу, за которым ухаживала дальняя родственница, и смотрел российское телевидение. Затем пообвыкся, пообтерся, выучил несколько фраз по-казахски и ушел с головой в привычную расчетную деятельность. Год пролетел довольно быстро.

С деньгами его, конечно, надули. Заплатили в два раза меньше, чем обещали. Кроня отнесся к этому по-философски, то есть попытался набить морду главе фирмы, занимающейся строительством. До мордобития, впрочем, дело не дошло, так как на подступах к кабинету его просто задержали многочисленные охранники и секретари. А после вытолкали взашей. Но все-таки половину обещанного он получил (остальную половину вычли, якобы в счет расходов, связанных с его пребыванием в Казахстане, что в контракте вообще никак не оговаривалось) и теперь наконец мог вернуться домой в Москву. В день несостоявшегося мордобития Кроня неожиданно почувствовал такую страшную тоску по своей московской квартире, друзьям-приятелям, институту, что с ходу позвонил в авиакомпанию, чтобы заказать билет домой. Но, оказалось, что он, как назло, попал в какую-то сезонную давку, и билеты есть только на самолет, вылетающий через неделю. Как у заключенного, который за два дня до освобождения совершает идиотский с точки зрения трезвомыслящего человека побег, у Крони возникло непреодолимое желание выбраться из этого опостылевшего провинциального городка любым способом – хоть пешком, хоть автостопом. Желание было тем сильнее, что через пять дней Кроне исполнялось сорок лет, а встречать второй день рождения подряд на чужбине было уже выше его сил. Но, слава богу, в отличие от воздушного транспорта, железная дорога оказалась не так загружена, и уже на следующий день Кроня со всем своим немногочисленным скарбом сел в поезд Астана—Москва.

Его соседом по двухместному купе оказался хмурый мужик лет сорока пяти русской наружности и плотного телосложения, который проигнорировал появление Крони и первые несколько часов упрямо молчал, лежа на своей полке и качаясь в такт поезда. Кроня же, слегка отвыкший за год фактического отшельничества от разговоров, к молчанию соседа отнесся уважительно и со своей стороны тоже не проявлял никакой активности. Так они пролежали, каждый на своей полке, пять часов кряду, безмолвно уставившись в потолок и отчаянно изображая сон.

На шестом часу разлитое в воздухе обоюдное молчание, подобно затвердевающему от смешивания с водой цементу, стало обретать неприятную плотность и походить на скрытую и невнятную угрозу. Кроне даже показалось, что дышать стало тяжелее. Он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, кашлянул и постарался отвлечься привычным хобби. Хобби заключалось в том, что Кроня вспоминал случайно оброненные фразы или увиденные объявления и представлял их в виде названия какого-нибудь литературного или кинопроизведения. А также переделывал известные пословицы и поговорки на юмористический лад. Сейчас ему пришло в голову такое объявление: «Исправляю горбатости и прочие деформации. Доктор Могила».

Довольный удачным началом, Кроня погрыз заусенец на указательном пальце правой руки и продолжил мыслительную гимнастику.

Но тут сосед вдруг скинул ноги на пол и предложил выпить. Кроня, удивленный его неожиданным пробуждением, сначала вяло отмахнулся, но потом тоже присел за столик.

– Кронид. Можно просто Кроня, – протянул он руку слегка подобревшему соседу.

Сосед вопросительно вскинул брови, но руку пожал.

– Кузнецов. Можно просто Кузя.

– Да нет. Кронид – это не фамилия, – засмеялся Кроня. – А имя. Сокращенно – Кроня. Полное – Кронид. Болгарское вроде. Но я не болгарин, – тут же поправился он. – В честь деда, в смысле моего прадеда, назвали. А его так назвал мой прапрадед, его отец. И никто толком не знает, что оно значит. А вообще я Кирилл.

– Ничего не понял. А Кронид? – удивился сосед.

– Ну, это так родители назвали, но я, когда паспорт получал, переправил на Кирилла. Да ну его, этого Кронида...

Но в итоге, понимаешь, все равно для всех Кроней остался. Так что вроде как два имени.

– А-а, – мрачно протянул сосед. – Ну тогда я Леня. Я – человек простой. Из рабочей семьи. Моим родителям было наплевать на всякие семейные традиции. Значит, русский?

– Ну да, – кивнул Кроня. – Говорю же, просто болгарское имя дали.

Леня достал бутылку водки, отвинтил крышку и молча заполнил Кронин стакан из-под чая до половины. Кроня поморщился от такой щедрости, но останавливать соседа не стал. Из такого стакана, да еще и в подстаканнике, можно было не опорожнять за раз, а тихонько отпивать по мере надобности, не провоцируя при этом традиционное русское «обижаешь» или «так не пойдет».

– Ну? За что выпьем? – заискивающе-панибратски поднял свой стакан Кроня и добавил осторожно: – За Родину?

Кроня решил, что раз он оказался в купе с представителем народа, надо выпить за что-то высокое – по его мнению, простой русский человек любит пить за высокие, но ясные материи типа «За Россию», а интеллигенция, наоборот, за что-нибудь вызывающе вычурное, типа «За трехстопный ямб с перекрестной рифмой».

– Ой, нет, – неожиданно поморщился сосед. – За Родину пить не буду, как, впрочем, и за «народ», «свободу», «человека с большой буквы» и прочую хрень.

– Почему? – опешил Кроня, чья теория прямо на глазах дала трещину.

– Потому что терпеть не могу ни Родину, ни человечество. А народ так просто ненавижу.

– Какой? – удивился Кроня.

– Да любой.

И сосед неожиданно хрястнул кулаком по столу.

Кроня нервно вздрогнул и тихо спросил:

– Что, вообще любой?

– Ага, – шмыгнул носом Леня. – Не люблю я вот этих обобщений. Когда пьют за народ, у меня ощущение, что пьют за какую-то безликую серую массу. А зачем я буду за них пить? Они – для меня, как яйца, из которых ничего не вылупилось. Вот я вылупился. Вырос в бараке, детство провел в военном городке, студентом жил в общаге. И везде какая-то хлюпающая серая масса. В гробу я ее видел. А главное, знаешь, что удивительно? – Сосед слегка наклонился вперед и шепотом, словно доверял великую тайну, сказал, глядя Кроне в глаза: – Она везде одинаковая. Понимаешь? Я ж мотаюсь по всем этим республикам нашим бывшим. Да и по городам разным. Тоска, одним словом. А мы бегаем и типа счастье для них строим. А зачем? Ведь жизнь дается один раз. А один раз – не пидорас. Но эта масса наступает и чего-то требует. А это, может, я от нее хочу чего-нибудь потребовать. Ты понял, нет?

Кроня смущенно кивнул, но промолчал – сосед оказался философом. Правда, к какой философской школе можно отнести подобные путаные мысли, Кроня сказать затруднялся.

– В общем… будем! – поднял свой стакан Леня.

– Ну да, – поддержал Кроня, радуясь, что они наконец добрались до выпивки.

И они выпили.

В течение следующего часа Кроня вывалил на соседа историю всей своей жизни, включая развод с женой и последний год контрактного отшельничества. Сосед кивал (причем вполне уместно, а не, как большинство выпивших, невпопад), изредка подливал водки и беззвучно выпивал свою порцию, но, кажется, совершенно не пьянел. Кроню же быстро развезло. Вскоре он уже сыпал невнятными проклятиями в адрес руководства казахской электростанции, не заплатившего ему положенной суммы, расхваливал ум и красоту бывшей жены, а между проклятьями и комплиментами пытался доказать важность математической физики в приложении к вопросам строительства и архитектуры. И даже попытался что-то начертить на салфетке, но та быстро порвалась, и Кроня, скомкав ее в шуршащий комок, резким размашистым движением отбросил к окну и с досадой сплюнул.

– Ну и хрен с тобой, – сказал он вдогонку неудавшемуся эскизу и полуприкрыл глаза.

– Значит, целый год вдали от дома, цивилизации и тому подобное? – спросил сосед.

– Ага. И тому подобное, – пьяно качнул головой Кроня, отчаянно пытаясь удержать в стабильном положении неумолимо опускающиеся веки глаз.

– Не понравилось, значит, в Казахстане?

– Ннне-а, – мотнул головой Кроня и, смирившись с неизбежным, закрыл глаза. – А деньги… ну и хер с деньгами. Еще… заработаю. Меня тут… пригласил… знакомый… точнее, реме… рекомендовал.

– Понимаю, – как-то уж совсем неприлично трезво откликнулся сосед. – Деньги – не главное.

Кроня приоткрыл один глаз и вопросительно посмотрел на соседа.

– Ты думаешь? – спросил Кроня, слегка склонив голову набок, как пес, получивший невнятную команду от своего хозяина. – Нет, конечно… правда твоя, но... Слушай... меня что-то здорово раз… развезло.

Сосед пропустил эти слова мимо ушей.

– Прости, – собрав остатки воли в кулак и неестественно артикулируя, сказал Кроня. – А ты, собсна, чем занимаешься?

– Я? Бизнесмен, – ответил сосед и закурил.

– А поконкретнее?

Последнее слово далось Кроне особенно тяжело и прозвучало как «пакретнее».

Леня, впрочем, смысл разобрал.

– Сейчас вот ездил в Астану заключать контракт с нашими партнерами по поставке шарикоподшипников с одного российского завода.

– У них что, нет своих шарикошип... – Кроня поморщился, но справился, – шарикоподшипников?

– Есть. Но говеные, – сказал сосед и расхохотался.

Кроня слабо улыбнулся.

– Ну, не только шарикоподшипники. Мы еще строим. Консультируем. Много чего. Впрочем, это скучно, – сказал сосед и резко задавил почти целую сигарету в кусочке фольги из-под сигаретной пачки.

– Ну-у-у... не то чтоб скучно, – решил не обижать соседа Кроня. – Но… конечно, не сравнить с моей математикой.

И залился пьяным смехом – шутка показалась ему очень удачной.

Сосед улыбнулся.

– Но вообще, – продолжил Кроня, насупив брови, и мотая головой из стороны в сторону, как китайский болванчик. – Шаки... шарикошипники – тема интересная. Может, мы могли бы… э-э-э... посор... посотрудничать.

На это сосед вообще никак не отреагировал. Кроня почувствовал, что несет бред, и попробовал исправиться.

– Ну и как тебе Казахстан? – спросил он из последних сил.

– Да ну их, – брезгливо отмахнулся сосед. – Уроды раскосые. Так и норовят кинуть.

– А русские не норовят?

– Не-а, – засмеялся сосед. – Русские норовят быть кинутыми. А это большая разница. Хотя все одно – биомасса. А ты-то сам – москвич?

Кроня кивнул головой так, что стукнулся подбородком о грудь.

– И где в Москве?

– Что? Живу? – приоткрыл один глаз Кроня. – В этом… – он махнул правой рукой куда-то в сторону серой занавески на окне, – в Северо-Восточном, ну, в общем, Щербинская... улица.

– А-а, – понимающе кивнул сосед.

– А ты что, знаешь?

– Знаю, знаю. Даже лучше, чем ты думаешь. Я там жене квартиру оставил, когда мы развелись. Жене и детям.

– Да? А у тебя их много? В смысле детей.

– Да я понял, что не жен. Сын и дочь. Взрослые уже. Сын – охламон, а дочь учится. Только неизвестно, что хуже. Горе от ума. Вот она и радеет за вот это вот все.

– Что?

– Ну что, что? Россия, народ, счастье. Тьфу! Терпеть не могу эту болтологию. Последний раз по телефону говорил с дочкой – нулевой контакт. Как будто на разных языках говорим. А она все пытается меня в чем-то убедить. Потому что книжек умных начиталась. А я говорю: каждый за себя. Возделывайте, блядь, свой сад и будет много садов. Так нет, давайте один на всю Россию все вместе и сразу. Чушь. Ты просто давно в России не был. Тут за год многое изменилось. Приедешь – не узнаешь. А вообще смешно, что ты из того же района, что и жена моя. Мир тесен. Дай я тебя обниму!

– Ну-у-у... не надо, – испугался Кроня, вяло отстраняясь от объятий соседа.

Но тот уже схватил в охапку Кроню и стиснул так, что хрустнули кости.

– А знаешь что, – сказал сосед, возвращаясь на место и глядя в левый глаз инженера, который был еще полуоткрыт, в отличие от безнадежно закрывшегося правого. – Неизвестно, как там повернется. А я через месяц в Киргизию еду – консультировать завод один. Ты мог бы там пригодиться. Я тебе дам свою визитку. На всякий пожарный.

– Давай, только я не могу дать тебе свою, – печально развел руками Кроня. – У меня нет визиток.

И он печально цокнул языком.

– Не беда, – усмехнулся сосед и положил свою визитку на столик.

Кроня соскреб ее с поверхности стола и, щурясь, как при близорукости, попытался сфокусироваться на тексте, в ней помещенном. Но буквы отчаянно лезли друг на друга, норовя слиться в любовном экстазе, и сколько Кроня ни пытался напрячь зрение, прочитать он ничего не смог. Единственное, что сумел отметить – это игривое оформление карточки: основной текст обрамляли свисающие по краям цветочки неизвестного происхождения.

Сосед, почувствовав временную неспособность Крони к какому-либо роду чтения, аккуратно вытянул из его рук визитку и сунул в карман Крониной куртки, висевшей на крючке у двери.

– Вот, кладу, – прокомментировал он свое движение. – Чтоб не потерялась.

– Ч-чудесно, – мотнул головой Кроня, исчерпав все вопросы и обессилев в борьбе с левым глазом, который упрямо не желал открываться. Какое-то время он сидел, прикрыв веки и причмокивая пересохшими губами, а затем рухнул всем туловищем на полку (ноги его при этом остались на полу).

Сосед поднял Кронины ноги и уложил отключившегося инженера в горизонтальное положение.

На следующий день Кроню неумолимо тошнило и голова раскалывалась так, как будто между полушариями мозга был вбит деревянный клин. Из всего вчерашнего разговора Кроня помнил только самое начало и, как ни странно, самый конец. Все, что было между, исчезло безвозвратно. Восстанавливать разговор у него не было никакого желания, и потому, запив таблетку от головы крепким сладким чаем, Кроня завернулся в казенное вагонное одеяло и уснул. Так и проспал весь второй день пути.

На третий день проснулся оттого, что его тормошил сосед – они подъезжали к Москве.

– Спасибо, что разбудил, – сказал Кроня, зевая и натягивая ботинки.

– Не за что, – сказал сосед (он уже был явно собран и готов к выходу). – Конечную остановку довольно трудно проспать.

Через пару минут поезд начал финальный скрежещущий тормозной путь, словно машинист только сейчас заметил, что дальше рельсы не проложены.

На платформу Кроня вышел отоспавшимся и посвежевшим. Он намеренно задержался в купе, как бы что-то ища, дабы сосед мог попрощаться и уйти – Кроня ужасно не любил прощание с малознакомыми людьми и всегда испытывал какую-то неловкость оттого, что придется обменяться телефонами. Случайный сосед тем и хорош, что видишь его первый и последний раз. Тем более если изливаешь ему подробности своей жизни. Но сосед, слава богу, не стал ничего предлагать – ни продолжить знакомство, ни зайти в кафе отметить возвращение. Видимо, будучи деловым человеком, он посчитал визитную карточку достаточным подтверждением установленного контакта. Он стиснул Кронину руку и, пожелав удачи, вышел первым. Пару минут спустя покинул купе и Кроня.

По мере приближения к зданию вокзала росло количество предлагающих свои услуги таксистов. К концу платформы они уже откровенно дергали за ручки сумок пассажиров, усмехались, услышав встречные предложения о сумме, и нервно бегали глазами в поисках идеального клиента, который не будет торговаться. Кроня был коренным москвичом и потому знал, что, стоит отойти пару сотен метров от вокзала, и любой частник подвезет его за сумму в два раза меньше той, что заламывают таксомоторные мафиози. Оттого и лицо Крони по мере приближения к концу платформы приобретало железобетонное выражение. С таким выражением было проще отшивать хитромордых таксистов или же торговаться с ними, не теряя времени на политес.

«Вот русского человека часто обвиняют в хмурости и неприветливости, – думал Кроня, чувствуя резь от впившейся в плечо лямки сумки и каменея лицом. – Это несправедливо, ибо те, кто обвиняют, просто не знают правила игры, которые русский человек навязал самому себе. Выходя из дома, русский человек заранее готовится к встрече с гипнотизирующими цыганами, обвешивающими продавцами, беспардонными автолюбителями и лохотронщиками всех сортов и потому еще до выхода натягивает на свое сонное лицо маску глубокой депрессии тире агрессии. Особенно это маска бывает уместна при встрече с милиционерами».

И Кроня с улыбкой вспомнил, как его (один-единственный раз в жизни) остановил в московском метро милиционер. Прощаясь после проверки документов (а также сумки), Кроня решился спросить, почему же именно его из всей толпы выбрал бдительный страж порядка. «А вы улыбались, – ответил, не смутившись, милиционер. – Я подумал, может, обкуренный».

«Таким образом, – размышлял Кроня, – мне напомнили о позабытых мною правилах игры. Улыбаться можно только тогда, когда ты либо имеешь дело с представителем власти, либо уверен в доброжелательности окружающих. Первое возможно, второе сомнительно. Во всех остальных случаях улыбка свидетельствует о том, что ты – либо лох, либо полный кретин, либо иностранный турист».

Так, размышляя о природе мрачности русского человека, Кроня добрел до конца платформы, где вышел в открытый космос большого города.

Город, как бы в подтверждение Крониной теории, встречал блудного сына хмуро и неприветливо. Накрапывал серый дождик. Свинцовое небо сонно качалось над головой. Стоял апрель, месяц по-среднероссийски переменчивый.

Вокруг суетились мрачные люди, добывая хлеб насущный. Из киосков, заполненных пивными банками и бутылками всевозможных сортов, словно в городе проходил бесконечный фестиваль пива, доносилась привычная умца-умцающая попса. Угрюмые милиционеры останавливали для проверки документов всех, кто, не дай бог, начинал озираться перед спуском с платформы.

На привокзальной площади Кроня огляделся в поисках стоянки для маршруток, а когда нашел, втянул ноздрями копченый воздух московского вокзала и двинулся, то и дело поправляя врезающуюся в плечо сумку.