XXXVII
Жарким летним днем около дома на Щербинской улице остановилось такси. Из машины вышел Костя. Он оглянулся по сторонам и быстрым шагом направился к дому, в котором когда-то жил.
Еще в машине он обратил внимание на перемены, которые произошли в районе за те три недели, что его не было. Замызганные подъезды, переполненные мусорные баки, покосившиеся и поблекшие ограждения во дворах – вот что предстало его взору. В окнах и на балконах больше не висели флаги. Словно повешенные предатели Родины, безжизненно болтались на проводах некогда работавшие видеокамеры наблюдения. Там и тут виднелись ларьки и киоски, в которых продавались всякий китайский ширпотреб и видеопродукция. А при въезде в район со стороны Рыбьего переулка Костя невольно кинул взгляд на тротуар, где когда-то стоял пограничный столбик. Теперь он лежал выкорчеванный из асфальта.
Едва подойдя к дверям подъезда, Костя вспомнил, что хотел купить сигарет и, резко сменив вектор движения, отправился в знакомый продмаг.
По дороге он с изумлением и тоской смотрел на бесконечные ларьки, какие-то фуры с товарами. Отовсюду доносилась нерусская речь. Вот прошла стайка гастарбайтеров. Они размахивали руками и что-то кричали друг другу. Кажется, ссорились. Вот дворник-татарин ругается с дворничихой-татаркой. Кажется, отчитывает за плохую работу, а может, и хвалит за хорошую. Фиг поймешь. Хотя вряд ли хвалит – уж больно агрессивно. Вот кавказцы разгружают машину с продуктами. Один уронил ящик. Другой (видимо, главный) подбежал и начал охать и жестикулировать.
У входа в магазин стоял какой-то пацан, и Костино сердце невольно сжалось от мысли, что это мог бы быть Бублик.
Перепрыгнув через огромную лужу перед входом, Костя поднялся по ступенькам наверх и зашел внутрь.
За прилавком стоял мужчина неопределенно-кавказской внешности. Вид у него был угрюмый, но, похоже, этот эффект шел в большей степени от его небритости и тусклого освещения в магазине.
– Пачку «Кент», – сказал Костя, кладя сотенную купюру на прилавок.
– Дэржи, – протянул продавец пачку. – Шесдесят рублэй.
– Сколько? – удивился Костя. – Здесь еще месяц назад было сорок пять.
– Нэ хочешь, нэ плати.
Продавец демонстративно попытался вернуть пачку на место.
– Ладно, ладно, давай, – сказал Костя, поморщившись. И, взяв пачку и сдачу, вышел.
У подъезда своего бывшего дома он еще издалека заметил какую-то суматоху. Там стояла грузовая машина, и грузчики неторопливо закидывали уже вынесенные на улицу вещи.
Среди грузчиков он с радостью узнал Кроню.
– Кроня, – окликнул он его, подбежав к машине.
– О! Привет, Костя, – ответил тот как-то невесело и пожал руку.
– Ты что, грузчиком теперь заделался? – усмехнулся Костя.
– Да нет, – отмахнулся тот. – Я это… уезжаю. Вот помогаю собственные вещи грузить.
– Как это? Ты же.
– Слушай, – перебил его Кроня, – тут такая заваруха началась. У нас сейчас весь дом перекуплен. Глянь, их сколько, – кивком показал он на ругающихся на своем языке кавказцев. – Да и потом. Недели две назад пошел на рынок, хотел в кои-то веки себе нормальной еды купить. А эти ну просто внаглую меня обвешивают. Я ему говорю: «Ты что же делаешь? Я же не слепой». А он сразу нерусского включает – твоя моя не понимай. Я ему: «Ну ты приехал в Россию, давай как-то уж совесть имей». А он мне: «Вы, русские, чуть что, сразу: я – русский, я – русский!» – «Ну и правильно, – говорю я, – если тебе не нравится, не нам же уезжать отсюда». Ну, в общем, слово за слово. Я начал права качать, Россию защищать. – Кроня махнул рукой. – В общем, намяли бока так, что еле до дома доковылял. Только сейчас отошел. А квартиру я продал. Мне ж предложили работу в Киргизии. Там у них что-то строится, а я все-таки профессионал.
– А что с комплексом?
– С рестораном, что ли? Да ничего. Здание просто слегка перестроили. Теперь он не «Кавказ», правда, называется, а «Казбек». Какая разница, сам не пойму. В общем, да ну их всех. Чума на оба ваших дома, что называется.
– Ясно. Интеллигенция отплывает на философском пароходе.
– Что?
– Так… аллюзия. А я к тебе шел, – вздохнул Костя. – Хотел отца повидать. Занятный старик. Понравился он мне.
– Да это, – замялся Кроня, – отец-то умер.
– Как?! Когда?! Я же.
– Помнишь, вы тогда после всей этой заварухи с Ленкой заходили. Вот через несколько дней он и умер. Сердце. Я сразу и решил отсюда смотаться.
Теперь они просто стояли друг напротив друга и молчали.
– Ты извини, – прервал паузу Кроня, – мне… это… надо собираться. Время – деньги, сам понимаешь.
– Ну да, – растерянно кивнул Костя.
Отходя от дома, куда он, конечно, и не стал входить (теперь-то зачем?), Костя вдруг понял, что вернулся сюда совсем не из любопытства и не из-за Крони или его отца. Он хотел видеть Вику. Эта мысль его удивила. Но удивила скорее приятно. Вика вдруг показалось ему каким-то лучом, который своим светом может разукрасить этот блядский мир во что-то хотя бы терпимое для глаз. Вместо невнятного передвижения куда-то в сторону шоссе Костя вдруг развернулся и почти побежал к Викиному дому. В гостях у нее он никогда не был, но номер квартиры запомнил еще с того разговора на улице.
«Действительно, – думал Костя, – каким же идиотом я был! Не зашел в прошлый раз, не позвонил. Сдал мобильный Антипенко и даже ее телефон не скопировал. А Антипенко, сука такая, еще усмехнулся и говорит: "Надеюсь, звонков личного характера не было". Урод. Да нет, это я – урод. Она ведь наверняка звонила, искала, писала. Господи, только пусть она будет дома!» Теперь ему казалось, что весь смысл его пребывания в этом районе сосредоточился в одном – в Вике. Он знал, что так нельзя. Нельзя делать смыслом всего что-то одно, что-то конкретное, дело ли, человека ли, не важно. Если сделаешь смыслом жизни постройку дачи, то когда она сгорит, ты повесишься. Сделаешь смыслом жизни любимого человека, а он уйдет и ты снова останешься у разбитого корыта. Нет, ни в коем случае. Но сейчас Костя плевал на знания и на интуицию. У него просто не было другого выхода.
Неведомая сила тащила его за шкирку так, что ноги едва касались земли, словно он был самолетом, пытающимся оторваться от взлетной полосы. Лифта он не стал дожидаться – все внутри дрожало и дребезжало от желания увидеть ее, услышать ее голос, почувствовать запах ее волос, кожи. Он взлетел на лестничную клетку второго этажа, заметался. Нет, выше. Поднялся выше. Нет, следующий этаж. Вот и дверь. Он отдышался и нажал кнопку звонка. Звонок что-то зачирикал. Костя прислушался. Идет, нет? Нажал еще раз. «Надо было бы позвонить по телефону сначала», – подумал он с досадой про себя. Но тут из-за двери раздался Викин голос.
– Кто там?
Внутри Кости все замерло от волнения, и он услышал глухой стук собственного сердца.
– Это я, Костя.
За дверью почему-то наступило молчание.
«Может, ей надо одеться?» – подумал Костя и начал лепетать что-то несуразное, какие-то идиотские извинения.
Дверь после долгой паузы открылась. Костя увидел Вику и сделал шаг, чтобы обнять ее, но… вдруг почувствовал, что она этого не хочет. Только сейчас он заметил, что ее глаза как-то странно блестят.
Он замер на пороге, не зная, что делать, что сказать.
– Это все из-за тебя, – сказала она сквозь зубы и резко захлопнула дверь.
Он остался стоять на лестничной клетке. «Что из-за меня?» – растерянно подумал Костя. Он хотел снова позвонить, но не стал. Раз Вика захлопнула дверь, значит, всё. Он знал ее характер. Вероника была такой же.
Костя сидел на лавочке и курил. В кармане вторую минуту отчаянно вибрировал мобильный. Говорить ни с кем не хотелось. Хотелось послать все и всех на хуй.
Но это был Разбирин. И Костя нехотя принял звонок.
– Да, Василий Дмитриевич.
– Не могу до тебя дозвониться прямо. Ну что, как настроение?
Голос Разбирина был до раздражения бодр.
– Паршивое, – скупо ответил Костя и сплюнул под лавочку. – Очень паршивое.
– Как так?
– Вот так, – едва сдерживая злость, ответил Костя. – О чем вы вообще говорите? Вы бы видели район.
– Понятно.
– Да что вам понятно? – раздраженно процедил сквозь зубы Костя.
Обескураженный такой реакцией, Разбирин затих. Но потом все-таки проявился.
– Слушай, я тебе вот что хотел сказать. Просто как-то вылетело из головы в прошлый раз. Батона-то твоего застрелили.
– Какого Батона? – замер Костя. – Бублика, может?
– Ну да. Черняев который.
– Когда?
– Да в тот же вечер, похоже. Когда к тебе в гости Гремлин пришел. Он и застрелил, скорее всего.
– Ничего не понимаю. Зачем?!
– Стрелял-то он не в него, но так уж получилось.
– А в кого же он стрелял?
– В сестру Батона, Бублика то есть, Кузнецову Викторию. Она выжила, а ее брат прямо в сердце схлопотал. Они оба дома были.
– Стойте... подождите. Какую Викторию?
– Ну Виктория Кузнецова, студентка юрфака. Двадцать два года. Щербинская, 62.
– Вика?! Они что, брат и сестра были?!
– Ну да. Родные. А ты что, не знал? – удивился Разбирин.
– А фамилии как же?
– Ну, он Черняев по матери, а она Кузнецова по отцу. Только родители их в разводе. Отец с ними не живет. У него бизнес. Мотается по городам и весям. Шарикоподшипниками занимается.
– Черт! – схватился за голову Костя. – А ее-то зачем было Хлыстову убирать?
– Да, похоже, она была очень даже в курсе их дел с Красильниковым. Более того… она и была самым главным идеологом всего этого безобразия.
– Как это? Подождите, а Геныч?
– Да не. Он был так… говорливый молодой человек. Помогал ей, конечно. Но она-то была спец во всех юридических делах, ее там все слушали. Мы ее вчера вызывали – красивая девка, ничего не скажешь. Ну поговорили с ней. Тебя она, кстати, знает. Но брать ее не за что – тем более следствию по делам Красильникова она, в общем, помогла. Отпустили. Хотя таких бы я и сажал в первую очередь – умников, бля.
Костя, застонав, всем телом наклонился вперед, словно у него скрутило живот. Рука с мобильным безжизненно повисла над асфальтом. Перед глазами завертелось лицо Вики.
– Алло! Алло! – закричал Разбирин.
Костя приставил мобильный к голове, как пистолет к виску.
– Да, – глухо сказал он в трубку.
– Ты погоди. Я тебе еще не все сказал. Дело Вероники сдвинулось. Нашли твоего убийцу на колесах. Так что поздравляю.
– И кто это? – почти равнодушно спросил Костя.
– Какой-то Холамлиев. Пьяный был, с приятелями свадьбу отмечал, вечером гнал как псих, вот и… ну ты понял. А главное, что интересно, после того как сбил, сволочь, машину отогнал к приятелю, за руль не садился и вообще лег на дно. Его менты случайно зацепили – документы хотели проверить, а у него ни паспорта, ни прописки. А отмазка знаешь какая? Говорит, нога была сломана, не мог в отделение явиться. А нога у него и вправду сломана была. Менты его спрашивают: где ж ты ногу-то сломал? А он им: да вот, неудачно с электрички спрыгнул. Москва—Калуга. Они ему: а зачем прыгал? А он говорит: убить хотели какие-то скинхеды. Врет, наверное.
– Холамлиев? Хачик, что ли?
– Вообще-то москвич. Но наполовину русский, наполовину хер знает.
И Разбирин невольно засмеялся этому определению национальности. Но, заметив, что Косте не до смеха, кашлянул пару раз и добавил:
– Ну, ты не волнуйся. Он все получит, что заслужил. Ладно, меня Жердин вызывает. До понедельника.
– Подождите, Василий Дмитриевич.
– Что такое?
– Не будет понедельника.
– Как это?! Ой, Кость, только не надо сериальных драм.
– Драм и не будет. Я знаю, Прошутин набирает команду в Ингушетию. Я сегодня обещал ему ответить.
– Здрасьте.
Костя выждал паузу и добавил:
– Мне там будет проще.
– Почему это?
– Потому что легче быть чужим среди чужих, чем чужим…
– ...среди своих, – закончил за него Разбирин. – Вот так, значит? Ну спасибо. Это за все, что я для тебя сделал?
– Да нет… вы не так поняли.
Но Разбирин уже повесил трубку. Костя с досадой отключил телефон и откинулся на спинку лавочки. Он знал, что Разбирин обиделся, но он также знал, что обида эта быстро пройдет. Да и не важно это все. Тем более что про Ингушетию он так ляпнул, для красного словца. Куда ему с Ленкой по ингушетиям мотаться? Но уж больно все опротивело.
Перед Костиными глазами с болезненной явственностью вдруг почему-то встал их с Ленкой последний визит к Кроне и Николаю Алексеевичу. Это было через неделю после тех печальных событий, которые, выражаясь шершавым языком официоза, ознаменовали окончание очередного этапа в истории района. Сначала он хотел съездить один, но Ленка выразила такое горячее желание присоединиться, что отказать ей он не смог.
Старик был безумно рад видеть их, и даже Кроня потом признался Косте, что давно не видел отца таким счастливым. Сначала они вместе пообедали. Кроня жаловался на жизнь, говорил про то, что только отец его и держит здесь, Костя говорил о себе и Веронике, потом подробно рассказал о своем пребывании в районе. После беседы Кроня проводил гостей к отцу в спальню. Старик мгновенно ожил и предложил тем располагаться.
Костя поставил стул поближе к кровати, сел, а затем усадил Ленку на колени.
– Так что там раяды? – спросил он Николая Алексеевича.
