Книга: Раяд
Назад: XXVIII
Дальше: XXX

XXIX

– Константин… э-э-э…
Костя вздрогнул и обернулся.
По школьному коридору к нему переваливающейся утиной походкой неспешно шла Ленкина учительница.
Помогать ей с собственным отчеством почему-то не хотелось.
– Да? – спросил он, все еще находясь в дверях – Лена уже выбежала во двор и там ждала Костю.
Учительница медленно подошла ближе.
– У вас есть минутка?
– Ну… в общем, да.
Он выглянул на улицу. Ленка прыгала по расчерченному мелом асфальту.
– Никуда не уходи, я сейчас! – крикнул Костя.
Та кивнула, продолжая самозабвенно прыгать.
– Я вас слушаю, – сказал он, отпустив дверь и обернувшись.
– Видите ли, – сказал учительница с напускной озабоченностью на лице, – я хотела поговорить по поводу Леночки.
Кажется, она даже печально качнула головой.
– Что-то случилось? – забеспокоился Костя.
– Нет-нет, не волнуйтесь. Мне просто кажется, что вы… ну-у-у… недостаточное, что ли, уделяете внимание ее воспитанию.
– В каком смысле? – удивился Костя – внимания он Лене уделял не то чтоб очень много, но уж побольше, чем некоторые родители. Ему только ужасно не понравилось слово «воспитание» – от него веяло чем-то замшело-совковым.
– Понимаете, я рассказывала детям о татаро-монгольском иге… – продолжила учительница. – О том, как Россия сбросила с себя это иго, потому что русские – дружелюбный, терпеливый, честный, но все-таки свободолюбивый народ.
Всем своим видом учительница показывала, как ей неловко говорить все это взрослому человеку, словно она стыдится чего-то.
– Ну и?..
– А сегодня меня Лена спрашивает, почему же тогда триста лет русские терпели, понимаете? Что же за такой терпеливый народ, что целых триста лет терпел?
Костя мысленно чертыхнулся: «Ну что ж Ленка за трепло такое!»
Но вслух вежливо спросил:
– И почему же?
Учительница, кажется, слегка растерялась, но быстро собралась и даже нахмурила брови.
– А-а… вы тоже хотите знать?
– Да нет, я как-то в истории не силен, просто пытаюсь понять, что вас смутило в этом вопросе.
Костя старался держаться дружелюбно, хотя почему-то чувствовал к этой немолодой полной женщине ужасную неприязнь.
– Ну-у… видите ли, я объяснила, что правда, увы, не всегда на стороне силы и что были времена в России, когда она была не так сильна, как в двадцатом веке или сейчас. Это естественно. А тогда она меня спрашивает: «Значит, было время, когда русские были слабыми и трусливыми?» Вы понимаете?
– Не очень, – нахмурившись, сказал Костя. Он действительно не понимал – пока проблем в логике он не видел. Тем более, что это была его логика, вложенная в уста младенца.
– Ну хорошо, – словно переходя от лирического вступления к главному сюжету, продолжила учительница. – Потом я рассказывала о подвигах русских воинов, приводила примеры, говорила о том, как наши солдаты совершали подвиги, бросались на доты, направляли горящие самолеты на врагов, хотя могли бы выпрыгнуть с парашютом. А Леночка спросила, зачем бросаться на доты. Зачем умирать за свою страну? Я, конечно, ей объяснила, что раз страна тебя растит, кормит, поит.
Костя посмотрел на шевелящийся двойной подбородок учительницы и ее пухлые лоснящиеся губы и подумал, что слова «кормит» и «поит» как-то особенно удачно сочетаются с ее полным сытым лицом.
– ...то и защищать свою страну, не жалея жизни, – наш долг. А она говорит, что ее кормит и поит папа, а умирать за страну она почему-то не хочет.
– Да? – задумчиво почесал переносицу Костя, слегка опустив голову, чтобы учительница не увидела его невольную улыбку.
– Понимаете, мы говорили о разных народах, какие у них отличительные особенности. И перешли к нашему великому народу. Все по очереди говорили, что мы – умные, что мы – смелые, самые патриотичные, что русские умеют дружить, что русские умеют думать. А Леночка сказала, что русские много пьют. Вы понимаете?
Последнее учительница произнесла почти интимным шепотом. Так, наверное, в сталинские времена произносили что-нибудь типа «ваш сын сказал, что Ленин был умнее Сталина».
– Пьют, говорите? – покачал головой Костя, продолжая смотреть куда-то вниз. Затем он поднял голову, предварительно стерев улыбку с лица. – Но это, в общем, правда.
В ту же секунду лицо учительницы изменилось до неузнаваемости. Еще недавно она была сама доброжелательность – теперь на Костю смотрел его заклятый враг.
– Простите, но мне кажется, теперь я понимаю, откуда все это берется, – сказала та глубоко оскорбленным тоном. – Видимо, рассчитывать на вашу помощь в воспитании ребенка бессмысленно.
Гордо вскинув голову, она развернулась и пошла прочь.
Костя посмотрел ей вслед. Он попытался прикинуть, мог ли он как-то изменить ход беседы и понял, что не мог – для этого ему надо было преодолеть слишком многое в себе. В частности свою неприязнь ко всем этим высокопарным словам о России и воспитании.

 

К квартире они подошли втроем: Костя, Лена и Вика, которую они встретили по дороге. Она честно призналась, что поджидала их. Костя слегка удивился, но выяснять, почему и зачем, не стал. Радостно было уже то, что Ленка дружелюбно поприветствовала Вику, точно старую знакомую. Да и сам он был рад.
Несмотря на погружение в совершенно иную реальность, требующее много времени и внимания, мысли о Веронике изредка (хотя и все реже) затягивали его в вязкое болото воспоминаний и переживаний. Сначала он сопротивлялся Викиному присутствию в своей жизни, считая это предательством по отношению к погибшей жене. Но сейчас он хватался за Вику, как падающий в пропасть хватается за воздух. И уже как-то само собой вышло, что так они и дошли до двери квартиры втроем. Теперь уже было бы просто невежливо не впустить ее в дом.
– Вот так я напросилась в гости, – засмеялась Вика, проходя в квартиру.
– А мы только рады, – сказал Костя, подмигнув Лене.
Та проигнорировала папино подмигивание, скинула одежду и быстро натянула на ноги тапочки-слоники.
– Пойдем, – потянула она вдруг Вику за рукав, – я тебе мою комнату покажу.
– Ну пошли, – засмеялась Вика.
– А я пойду пока чай поставлю, – сказал Костя и отправился на кухню, довольный тем, что дочка сменила гнев на милость.
Пока Лена увлеченно показывала Вике свои игрушки, он доставал чашки и блюдца из верхнего шкафа и заново прокручивал свои последние беседы с Разбириным и Генычем, пытаясь соединить их, как фрагменты пазла. Костя не верил в стихию, он верил в структуру. И, собственно, последняя вырисовывалась довольно четко. Надо было только расставить фигуры по местам – где Геныч, где майор Хлыстов, где Красильников (новая и самая неприятная фигура в игре) и каким боком тут прилепился покойный Оганесян. У всех должен быть какой-то интерес – в пламенный патриотизм как мотив Костя не верил ни у одного из этих персонажей, разве что у Гремлина, но последний был настолько туп, что у него мотивом могло быть все что угодно. Единственный на все времена мотив любого преступления – это деньги. Или власть. А власть – это амбиции, но какие там амбиции у майора, если он второй год торчит в этом районе и чувствует себя явно прекрасно, или у Красильникова, понять было сложно. Что до Геныча, то вряд ли он такой идиот, чтобы мечтать о каком-то там господстве или даже руководстве. Хотя кто его знает. Остаются деньги. Но деньги пока что только тратятся: на содержание района, на повышение средней зарплаты, на поддержание инфраструктуры. И в чем же тогда будет отдача? В том, что район получит награду мэра как самый чистый район Москвы, что ли? Глупость какая-то.
Костя задумчиво разлил по чашкам чай, порезал лимон и выставил корзинку с конфетами. Собственно, разнообразия в конфетах не было, это были сплошь соевые батончики – их Костя обожал с детства. Вкус, конечно, дело необъяснимое, но были и другие причины такой любви: дело в том, что батончики в его советское детство являлись доступным блаженством – они были дешевле шоколадных конфет и при этом гораздо вкуснее всяких леденцов или убогих советских карамелек (их он на дух не выносил). Когда в кармане заводилась мелочь, он и его приятель-одноклассник шли в продмаг и покупали батончики. Самыми вкусными (и большими) были рот-фронтовские, но они не гнушались и другими сортами типа «Шалуньи» или «Городков». Однажды Костиному однокласснику родители подарили целый рубль, и они купили целый килограмм этой соевой радости и обожрались ею так, что уже не знали, что делать с оставшимися конфетами. Тогда по мере приближения к дому стали дурачиться и изображать, что они ими блюют (это им казалось верхом остроумия). Они запихивали батончики в рот, разжевывали их, а затем, издав звучное «Бэ-э-э-э», выблевывали соевое месиво на асфальт. И то, что еще недавно казалось блаженством, можно сказать, райской пищей, теперь превращалось в какую-то отраву, которой они умудрились загадить весь путь от продмага до дома. В конце концов, у них разболелись животы, а придя домой, они еще и получили нагоняй от родителей, так как обедать, естественно, категорически отказались.
Блаженство обернулось мукой. Но на следующий день животы успокоились, и им снова захотелось пойти в продмаг и затовариться конфетами, но только денег уже не было. Теперь, конечно, им казалось глупым переводить столь ценный продукт на идиотскую игру в блевание, но было поздно.
Костя опустил кружок лимона в свой чай и позвал Вику и Ленку. Когда они вошли, Костя задумчиво сыпал сахар на лимон, ожидая, когда же тот пойдет ко дну.
– Что это ты делаешь? – засмеялась Вика.
– А это у него привычка такая, – махнула рукой Ленка: мол, дитя малое, что с него возьмешь?
Костя оторвался от своих мыслей и улыбнулся:
– Есть немного.
– А чем ты занимаешься? – спросила Лена Вику. Видимо, это она еще не успела выяснить.
– Учусь, – ответила Вика, мешая ложкой сахар. – На юридическом.
– А это что? – вежливо спросила Ленка.
– Это там, где люди изучают законы.
– А что такое законы? – все так же вежливо спросила Ленка.
Вика недоуменно посмотрела на Костю – Ленка была слишком большой, чтобы задавать такие детские вопросы. Но Костя только улыбнулся в ответ. Ленка любила играть в такое любопытство для поддержания беседы. И, конечно, как любой ребенок, шла в своем любопытстве до конца.
– Ну, законы – это правила такие для людей, – ответила Вика, подыгрывая Ленке.
– А зачем изучать правила?
– Чтобы следить за тем, чтобы их соблюдали.
– А зачем соблюдать правила?
Вика засмеялась.
– Затем, что, если люди не будут соблюдать правила, не будет порядка.
– А зачем порядок?
– Чтобы люди знали, ради чего они соблюдают правила, – ловко закольцевала логическую цепочку Вика и выжидающе посмотрела на Ленку.
Та замерла, сложив бантиком губы, и задумчиво завращала глазами.
– Ничего не поняла, – сказала она наконец и, спрыгнув со стула, побежала в свою комнату.
Костя повернулся к Вике.
– Ты слышала про акцию?
– А ты хочешь пойти?
– Ну, если ты пойдешь, и я пойду, – соврал Костя (он бы пошел в любом случае).
Вика улыбнулась.
– Я пойду, если ты пойдешь.
– Значит, мы оба пойдем, – сделал несколько идиотичный, но логически напрашивающийся вывод Костя. – А что там будет-то?
– Сам увидишь, – снова улыбнулась Вика. Оказывается, после преодоления какого-то барьера в сближении с человеком она становилась довольно улыбчивой. И хотя Костя не очень любил улыбчивых людей, в Вике это его почему-то не раздражало.
– А выпить у тебя нет? – спросила она, игриво поерзав на стуле.
– Только вино. Хочешь?
Вика кивнула, и Костя достал из холодильника початую бутылку вина.
– Красное вино? – спросила Вика.
– Ну да.
– А чего в холодильнике? Это белое вино надо в холодильнике держать, – усмехнулась она.
– Серьезно? – удивился Костя и смущенно добавил: – Да я как-то не очень в винах. Белое, красное. Я почему-то купил, а почему, сам не знаю.
– Чувствовал, что я приду, – засмеялась Вика.
– Наверное.
Костя понимал, что разговор надо продолжать в романтическом духе, но, к его удивлению, Вика сама свернула совсем в другую сторону.
– Ты с Генычем говорил. Он мне рассказал.
Костя растерялся – с какой, интересно, стати Геныч говорил Вике об их разговоре? Они что, настолько близкие друзья?
– Да, – признался он непринужденно, – говорил.
– И что, – улыбнулась Вика, – ты с ним поспорил?
– Нет, я просто кое-чего не понимаю, – сказал Костя, разливая вино по рюмкам – бокалов он не нашел.
– Чего ты не понимаешь?
– Я – человек здесь новый. Наверное, не все знаю, но смотри, что получается. Вокруг Москва. Правильно?
Вика, пригубив вина, кивнула.
– Вам туда можно, а приезжим к вам сюда нельзя?
– Ну, Москва сама по себе. А у нас своя территория. И за ней мы никого не трогаем. Пусть живут как хотят. Но имеем же и мы право на свой кусок территории и жизни. В конце концов, как на тебя будут смотреть в каком-нибудь кавказском ауле, если ты русский? В лучшем случае трогать не будут, а в худшем возьмут в качестве раба.
– И это мне говорит будущий юрист, – усмехнулся Костя, качнув головой.
– А в нашем праве на такую жизнь состава преступления нет, – пожала плечами Вика, и в ее голосе зазвучали неприятные металлические нотки.
– А в убийстве тоже нет состава преступления?
– В каком убийстве? – удивилась Вика. – А-а… ты, наверное, про этого… который следователь. Ну, это я не знаю. Мало ли, какие могли быть у него дела. Можно подумать, убийство – такая редкость в Москве. Нет, конечно, жаль… тем более что.
– Что? – перебил ее Костя.
– Да ничего, – чуть смутившись резкости Костиного тона, тихо сказала Вика, – он, в общем, мужик был неплохой.
– Кто?
– Ну ты про кого говоришь? Про следователя?
– Ага.
– Ну да – больше-то никого и не было. Я и говорю, что мужик он нормальный был.
– А ты откуда знаешь?
– Ну я же с Генычем общаюсь, а этот следователь, забыла, какая-то армянская фамилия у него была, он их всех к себе таскал. И меня тоже вызывал.
– И что? Давил?
– Он? Да нет. Просто порасспрашивал и отпустил. Да и со всеми так.
– Мордой об стол не бил, лампой в лицо не светил? – полушутливо спросил Костя.
– Ха-ха! – рассмеялась Вика. – С чего это? Нет… такого не было. Просто вопросы какие-то задавал. Самые обычные. Единственно, что… я лично даже ничего не подписывала. Никаких протоколов, ничего. Меня как юриста это, конечно, слегка удивило, но зачем же я буду спрашивать, на рожон лезть? Нет так нет.
Костя почувствовал, что растерян больше, чем следует: если Геныч говорил с Викой, значит, Вика в курсе Костиной миссии в районе – следовательно, глупо продолжать изображать из себя просто нового жильца. С другой стороны, если Вика не знает ничего, то выдавать себя с головой тоже опрометчиво. Похоже, надо просто аккуратно выбирать слова и выражения. Пообтекаемей. Порасплывчатей. Плюс-минус, как говорит Хлыстов.
– Значит, Геныч за идеолога? – спросил он.
Вика засмеялась.
– Да нет. Просто человек с мозгами.
– И ты с ним во всем согласна.
Вика пожала плечами.
– Скорее да. Пойми, люди хотят здесь жить спокойно.
– И потому выдавливают.
– Брось, – неожиданно перебила его Вика. – В юриспруденции нет термина «выдавливают». Для подобных действий законов нет. А любить или не любить – это их частное дело. Ты вот любишь свою маму?
– Мама умерла, но… любил, конечно.
– Прости. А ты любил своего дедушку?
– Я был маленький, но… любил.
– А, скажем, брата дедушки?
– У него не было брата, была сестра, я ее видел пару раз, но в общем, наверное, любил, все-таки родная кровь.
– Но, если бы тебе пришлось выбирать между сестрой дедушки и мамой, кого бы ты предпочел?
– Я не знаю, – растерялся Костя, – ну, наверное… маму.
– Правильно, – подытожила Вика. – Но ведь это не значит, что ты ненавидишь сестру своего дедушки. Просто любовь имеет степени. Кто-то от нас дальше, кто-то ближе. Мы нормально относимся вообще к людям разных национальностей, но глупо было бы ожидать от нас большей любви к татарам или американцам, чем к тем, кого мы считаем своим народом.
– Это очень общо, – отмахнулся Костя, но Вика не собиралась отступать.
– Нет, не общо. Я же не говорю о фанатичной любви к народу, но ты же понимаешь, что русская культура, вообще русское тебе ближе, чем, скажем, китайское. Почему же ты не имеешь права себе в этом признаться? Почему не имеешь права отстаивать это право?
Костя с удивлением посмотрел на Вику.
«Ничего себе их тут всех обработали», – подумал он.
– Послушай, Вик, но ведь ты понимаешь, что такая… резервация, как ваш район, долго не протянет. Моральный аспект такого существования я опускаю. Просто… есть экономические, есть… куча других причин.
– Ну почему же? – пожала плечами Вика. – Просто надо избавляться от ракушек.
На слове «ракушки» Костя невольно вздрогнул: «Дались им эти ракушки».
– На днище корабля, – продолжила Вика, – налипают ракушки. Некоторые из них мелкие, а некоторые очень даже крупные.
Последние слова она не сказала, а процедила сквозь зубы с какой-то злостью.
– Где-то я уже про это слышал. И что же делать с этими ракушками? – спросил Костя.
– Их надо счищать. Безжалостно. Они очень мешают кораблю.
Тут возникла неловкая пауза: Вика, казалось, полностью погрузилась в свои мысли, Костя молчал, не зная, что говорить дальше.
– Слушай, Вик, – набрав воздуха в грудь, сказал он, – о чем мы вообще говорим? У нас других тем, что ли, нет?
– Есть, конечно, – вышла из задумчивости Вика и засмеялась.
– Ну так предлагай, – улыбнулся Костя.
– Я?
– А должен я?
Он почти ничем не рисковал. Тем более они уже слегка выпили. Он неожиданно привстал, взял ладонями Викино лицо и поцеловал ее в губы. Отстранился на секунду, но, увидев ее покорно закрытые глаза, поцеловал еще раз. На этот раз ее губы ответили. В голове у него что-то закружилось и стало глубоко все равно: русские, нерусские, акция, провокация.
Назад: XXVIII
Дальше: XXX