XXVI
Сутулую фигурку Бублика Костя заметил издалека – тот стоял у крыльца продмага и курил.
– Ну, чего у тебя? – спросил он, подходя и протягивая руку.
– Здоров, – ответил Бублик, пожав Костину руку и пульнув в сторону недокуренную сигарету. – Слушай, Рэмбо, дельце есть на пять минут. Подсобишь?
– Опять? А Гремлин у вас на что?
Ввязываться в очередную потасовку Косте ужасно не хотелось – он-то рассчитывал на какую-то полезную информацию.
– Да Гремлина второй день нигде нет, – сказал Бублик и сплюнул куда-то в сторону. – Да и буду я еще с этим отморозком связываться.
– А Димон?
– Димон на месте дежурит, но если ты к нам присоединишься, будет совсем хорошо.
– А что стряслось-то?
– Да блин… два хачика рядом с Лесной улицей трутся. Территория не наша, так что нам насрать, но вот только они квартиру собираются снять под склад для своего барахла. В нашем доме. Третий день шастают, вынюхивают.
– Ну и чего ты от меня хочешь?
– Да ничего. Они хлипкие в принципе, их соплей перешибить можно, надо только, чтоб мы попредставительнее выглядели.
– Я не пойму, Бублик, вам чего, делать нечего, что ли? Вы вообще учитесь, работаете?
Костю раздражало не «тунеядство» этих «пограничников», а их желание играть во все это.
– Да ладно, – расплылся в улыбке Бублик. – Нет так нет. Сами справимся. Приходи на акцию. Ну, бывай.
– Какую еще акцию?
– Да намечается тут. Сам узнаешь. Кстати, Геныч про тебя спрашивал.
– На предмет?
– Поговорить хотел.
– Поговорить? – задумчиво хмыкнул Костя. – Поговорить можно. А он дома?
– А где ему еще быть?
Бублик махнул на прощание рукой и скрылся за продуктовым – там, невзирая на чистый газон и свежевыкрашенную решетку, была протоптана тропинка наискосок.
Костя посмотрел ему вслед. «Можно сто раз подравнять траву и выкрасить сто оград, русский все равно пойдет наискосок».
Квартиру Геныча было не узнать. После последней вечеринки у Кости сложилось стойкое впечатление, что здесь всегда шумно, грязно и накурено. Однако сейчас он оказался в другом мире: вокруг невесть откуда взявшиеся стеллажи с книгами, ковролин выдраен, мебель в идеальном порядке.
Костя сидел на диване, дожидаясь, пока Геныч вернется из кухни с пепельницей, и судорожно соображал, в какую сторону гнуть разговор.
Геныч вошел тихо. Он поставил пепельницу на стеклянный столик, сел на стул и закурил.
– Ну, как продвигается расследование?
Косте хватило одной секунды, чтобы понять: отрицать очевидное – самая большая глупость, которую можно сделать сейчас, тем более что и конспирации-то особой не было. В открытую так в открытую.
– Хорошо продвигается, – ответил он безо всякого вызова, как если бы его спросили, любит ли он мороженое.
Про себя, однако, подумал с какой-то равнодушной тоской: «Хлыстов, наверняка, уже стукнул. Сейчас я спрошу, правда это или нет, а мне ответят удивленным "Какой Хлыстов?" Все играют, играют».
Озвучивать эти мысли Костя не стал.
– Изучаешь нашу структуру? – ухмыльнулся Геныч.
Костя решил улыбнуться в ответ – откровенность есть откровенность, не темнить же там, где все ясно.
– А она у вас есть? – спросил он, доставая сигарету из пачки, но при этом не выпуская собеседника из виду.
Геныч усмехнулся.
– Не знаю. Это вы так считаете.
– Мы – это кто?
Геныч пожал плечами:
– Да мало ли. МВД, ФСБ, военные какие-нибудь. Кто вас разберет. Да ты не боись, мне лично все равно, а другим я могу и не говорить. Вот такой я добрый.
– Значит, нет структуры? – пропустил мимо ушей сентенцию о доброте Костя.
Геныч снова пожал плечами.
– А какая должны быть структура? Типа каких-то скинхедовских сборищ – маленькие фюреры и маленькие нацисты, ну и всякие идеологи? Нет, – решительно помотал он головой. – Хотя, врать не буду, ко мне всякая информация стекается, но я здесь не главный и ничем не заправляю. А так. Здесь просто люди живут – вот и вся структура. Как ты и я. Точнее, проще нас. Или тупее.
– И что же эти люди делают?
– Да мало ли! Дышат воздухом, рожают детей.
– И колошматят приезжих.
– Ну а как иначе? Хотя чушь это – никто никого не колошматит. Этим отдельные отморозки занимаются, типа Гремлина. Я вообще-то против. Нет, врать не буду, мы, ну в смысле те, кто образованнее и умнее, пытаемся это быдло направлять. И в узде, как видишь, держим – с оружием никто не бродит. Да и убийств не было. А мордобития... ну...
– И Оганесяна не убивали.
– А-а... понятно.
– Что тебе понятно?
– Цель визита, ха-ха. Господи, ну конечно, всякое бывает. Но это уже отморозки.
– Которых прикрывают такие, как ты, и такие, как твой так называемый народ.
– Ну, вот опять. Можно подумать, Оганесян – невинная овечка. Ему намекнули раз, намекнули два. Да ты же был у Хлыстова – он тебя наверняка просветил насчет методов вашего Оганесяна.
– Нашего?
– Ну вашего, нашего, – поморщился Геныч. – Что ты к словам-то цепляешься? Уж скорее вашего, чем нашего.
Костя выдержал паузу – легкая тень на плетень не помешает.
– Значит, люди вот так взяли и решили – нехай все черномазые убираются?
– Почти, – серьезно ответил Геныч, затягиваясь сигаретой так глубоко, что щеки его, и без того впалые, буквально провалились в рот. – А тебя что, интересует, с чего это началось?
– Допустим.
– А чего тут допускать? Государство этой проблемой не занимается. Все коррумпировано. Хачи лезут изо всех щелей. А потом… потом наступает критическая точка. Раз – и понеслось.
– Да нет, – усмехнулся Костя. – «Раз – и понеслось» не бывает. По крайней мере, так слаженно. Впрочем, ладно… это пока меня не интересует – что называется, сам выясню. А вот про акцию можно и поподробнее.
– Акцию? – удивился Геныч, – Ах, акцию. Бублик уже сболтнул? Ну-ну.
Он усмехнулся.
– Ну, что же, приходи и сам все увидишь. К концу недели. Тут недалеко, в конце моего переулка – там, где шоссе. Насчет времени и даты можешь у Бублика спросить. Раз вы с ним такие кореша.
– Ну, спасибо за приглашение. Приду. А ты мне лучше вот что скажи: ты правда считаешь, что вот эти все так называемые простые люди поступают… ну, скажем, правильно?
– Вполне, – фыркнул Геныч. – Они чистят свой район, флаг им в руки. Создают атмосферу нетерпимости.
– Да, но бьют всех. И не по паспорту.
– Слушай, татары мне милее, чем кавказцы. Но ведь по большому счету, будь ты еврей, татарин или кореец, ты должен чувствовать себя слегка не в своей тарелке – немного в гостях. Это нормально. Это правильно. Своим примерным поведением ты подаешь пример другим соплеменникам и другим нациям. Я вот за границей не буду себя как свинья вести. Зачем? По мне же судят обо всех русских. Это большая ответственность. А что касается всеобщего мордобития, то… я бы, конечно, мог сказать: «Лес рубят – щепки летят», но это было бы сильным упрощением. Да, я бы хотел, чтобы били отдельных уродов и не трогали интеллигентных людей. Но это ж русский народ. Прет как слон. Что тут поделать? Он не может, да и не умеет заниматься ручной выделкой, для этого нужно создавать специальные законы и заставлять его им подчиняться. А так… так гонят всех подряд, конечно. Да, туповаты. Да, стихия, мать ее. Но опять же – если глянуть на наш район, то разве здесь не лучше? Руку на сердце, а?
– Руку на сердце? – засмеялся Костя. – Ты вроде, Геныч, не дурак, а чушь несешь какую-то. Разве ты не видишь, что вся эта ваша чистота, все эти ваши магазины, вся эта ваша напускная вежливость и типа идеальный порядок – все это ненастоящее?
– В смысле?
– Это пока они объединены общим врагом. А на самом-то деле, дай им волю, они друг дружку порежут. Думают-то они совсем не так.
– Да какая нахрен разница, что они на самом деле думают или чувствуют? Кого это вообще ебет? Тебя? Меня? Вон, америкосы все время улыбаются, и что? Кого-то сильно волнует, что под улыбкой у них неоплаченные счета, долги, ненависть к неграм или еще какая-нибудь хуйня? А настоящая это улыбка или нет – мне лично по барабану.
– Да ведь не в улыбке же дело! Просто… улыбка у американцев – это их. А то, что я здесь вижу – это не наше!
– Да что тут ненашего-то? Русские типа вечные интернационалисты? Да и кого трясет? Петру Первому тоже говорили – не надо окно рубить в Европу, не надо бороды стричь, не надо с пьянством бороться – это не наше! Прорубил окно, бороды состриг и с пьянством, как мог, поборолся. И Россия зацвела.
– Да не в этом же дело! Они же это делают напоказ, себе хотят что-то доказать.
– Господи! – засмеялся Геныч. – Да разве плохо, когда человек ведет себя достойно, пытаясь себе что-то доказать? Да ради бога. Если где-то тонет мальчик, а прохожий решит его спасти, допустим, без риска для себя и мечтая о вознаграждении или славе, то флаг ему в руки. Какая мне нахуй разница, что там была за причина? Главное – поступок.
– Но они же врут сами себе!
– Ох, ё! Да ты, я смотрю, сама добродетель. Врут. Врут. Все всегда врут. В России врать – как дышать! Все остальное – интеллигентские штучки. Насчет справедливости, честности, неподкупности, прямоты, «жить не по лжи» и так далее. К народу это не имеет никакого отношения. Нет, есть, конечно, глобальная ложь, с которой бывает трудно смириться, да и то только тогда, когда она помножена на жестокость, грубость и прочее, а врать, привирать, подвирать – это совсем другое дело. Заметь, только в русском языке есть ложь и вранье. Два близких слова, но с тонкой разницей. В слове «ложь» – пафос, обвинительная интонация, лицемерие, в слове «вранье» – снисходительность, юмор, фантазирование, если хочешь. Глупы были те, кто призывал народ к какой-то там честности. На хера она кому сдалась, эта честность? Русский народ на том и стоит, что уверен: кристально честных людей нет. И ведь прав. И не доверял он никогда всякой интеллигенции именно потому, что сама интеллигенция толком не знала, что такое честность. Или не хотела знать. Спала с чужими мужьями-женами, толкуя о высокой любви, болтала о братстве, спасая, блин, собственную шкуру, не верила в Бога, хотя истово к нему взывала, клялась в любви к мужику, называя его при этом в лучшем случае «любезный», а то и просто «человек», но при этом умудрялась, заметь, не краснея, взывать к борьбе против лжи. Ха! А ты попробуй быть честным, когда ты – маленький человечек, болтающийся в паутине бесконечных связей с другими живыми существами. Одного спасешь, другого в петлю затянешь. Скажешь правду – сделаешь больно. Простой человек это понимает, а интеллигент понимает, делает, потом себя корит, а потом еще и других учит. И выходит, что его вранье гораздо хуже вранья народного, так сказать, ибо интеллигент знает, что нечестен, подчас даже сам с собою. А это значит что? Правильно. Двуличие. А народ… народ ходит в церковь, а потом ближнего своего раздевает до последней рубашки, клянется в любви к Родине – и тут же готов ее пропить, верит сначала в царя, затем в коммунизм, затем в президента – и, заметь, всё искренне. А начнешь его корить, так он либо удивится (тоже искренне, кстати), либо пошлет тебя куда подальше, а то, пожалуй, и в морду даст. Потому что с какой стати ты ему проповеди читаешь, если сам такой? И получается, что всем этим возмущениям и проповедям просветительским грош цена. Хочешь блага для народа? Делай. Только, бля, не юродствуй и не поучай. А то быстро врагом станешь. Не надо дьявола поучать – он этого очень не любит. Его надо приручать.
– Это народ – дьявол?
– Наш? Да не совсем. Скорее джинн такой, не хороший, не плохой. Пока в бутылке сидит – не разберешь. А выпускать его из бутылки надо постепенно, иначе рванет на всю катушку, сам сдуру осколками порежется и тебя зацепит.
– А хачи?
– А вот хачи – дьявол. Но и с ними надо тоже умеренно. Потому я и против убийств. Убийства развращают и провоцируют. Одному дай убить, другому дай – во вкус войдут, как те, так и другие. Я уж молчу, что начнут убивать всех подряд. Это уже война. Нет, так нельзя. Надо наказывать, но несколько убийств пойдут на пользу дела.
– И ты думаешь, что сможешь удержать джинна?
– Ха! Во-первых, почему только я? Я не один. Все, у кого есть голова на плечах и кто думает так же, как я, – мы все стараемся как-то просвещать народ, следить за ним. Сейчас, кстати, готовим газету. Только не спрашивай, кто и где.
– А-а. И какое же название? «Новый порядок»? Или «Русские идут»?
– Ай, – отмахнулся Геныч. – Не смешно. Если интересно, она будет называться «Район». И всё. И никаких призывов бить жидов и вообще всех нерусских ты там не увидишь. Будет взвешенная политика. Народу надо дать понять, что, во-первых, есть благая цель, а во-вторых, она не тупая. Во все тонкости народ, конечно, не надо посвящать – он просто не врубится и начнет злиться. А общий смысл донести необходимо. И потом, ненависть – ненадежный материал. На нем строить все равно что на песке. Вот представь себе: какой-то простой русский парень любит простую русскую девушку. А она берет и уходит к какому-нибудь кавказцу. Да от одной мысли, что какой-то черножопый вгоняет свой член в его любимую, у парня крыша от ненависти поедет. Такого я сам через пять минут завербую и пошлю рынки громить. И он не пойдет, а побежит. Но что станет с ним через год? Любовь его сойдет на нет, он полюбит другую, да и вообще... Конечно, ему можно будет промыть мозги за год, но… той агрессии в нем уже не будет. Поэтому ненависть надо не возбуждать, а как бы подкреплять – фактами, здоровым пониманием социальной и политической ситуации. Даже не ненависть, а легкое такое: «Мы здесь хозяева» – вот это правильно. То есть чтобы русские люди давали окружающим приезжим понять, что те в гостях, и, если будут вести себя как свиньи, их будут карать. Это уже не нацизм, это здоровый патриотизм.
– Ну хорошо. Допустим. Но вы-то здесь живете своей особой жизнью. Ты не хуже меня знаешь, что русские здесь получают больше денег за такую работу, за которую они бы в другом районе не взялись.
– И слава богу!
– А происхождение денег тебя не интересует?
– Ну, допустим, префектура пошла нам навстречу. Район надо содержать в порядке, а хачи и раскосые сюда не лезут – значит, выделили нам что-то.
– Навстречу вам пошла? Интересно. Вы здесь устраиваете какое-то свое государство, а префектура идет вам навстречу.
– Ой, – поморщился Геныч, – только не надо ереси. Здесь живет такой же народ, как и везде. Здесь только начало. И потом, не надо вешать лапшу по поводу того, что нас типа кто-то тайно поддерживает. В душе нас поддерживают все. И в верхах, и в низах. И твое начальство, и ты сам.
– И я? – усмехнулся Костя.
– Ну со мной-то играть не надо. В гробу ты этих хачей видал. Мне Бублик рассказал, как ты их раскидал. Не удивлюсь, если ты в Чечне служил. Хотя по тому, как ты говоришь, на тупого солдафона ты не смахиваешь.
– Ну спасибо, – усмехнулся Костя. – У меня, считай, полсемьи – интеллигенция.
– Так и знал, – поморщился Геныч. – Вся эта ваша интеллигентская чушь так и лезет.
– Да? – снова усмехнулся Костя. – Но вторая-то половина – военные.
– А-а. Ясно. И что? Считаешь, что можешь быть объективным, раз у тебя такое единство противоположностей в одном флаконе?
– Нет, – покачал головой Костя, – объективным может быть тот, кто над, а не тот, кто между.
– Ладно, представитель нового поколения интеллигентных чекистов или что там, не об том речь. Именно потому все это и имеет будущее, что здесь – не каста избранных, не секта, не товарищество с ограниченной ответственностью. Все подобные структуры никогда ничего не добились и не добьются именно потому, что они закрыты и действуют по принципам избранности. Масонская ложа вообще не пойми чем занималась. Напускала какой-то туман загадочности и всесильности безо всякой конкретной цели. Религию я вообще опускаю, она провалила все, что только можно. То есть она сама, конечно, ничего не проваливала, но церкви. Они давно превратились в закрытые структуры с какими-то своими механизмами и малопонятными целями. Коммунизм в нашей стране тем более в представлении не нуждается. Какие-то идиотские национализации, колхозы, искусственно насаждаемые пятилетки, и всё под призывы к какой-то там интернациональной борьбе, а под этим соусом гнобили евреев, своих резали, народы депортировали. Нацизм – ну, тут и говорить не о чем, агрессия чистой воды, да еще и теориями о превосходстве одной расы над другой.
– А у вас не нацизм?
– Упаси бог. Мы же не говорим, что хачи хуже. Хотя, объективно говоря, мерзковатые люди, скользкие. Русский мужик туповат, но не скользок. Просто у хачей есть своя родина, и они должны помнить, что они в гостях. Да, начало немного агрессивное, но потом все устаканится. Это типа толчка у бегунов – срываются с места как чокнутые, а потом постепенно входят в ритм. Москву, конечно, надо от них очистить, а в остальной России пусть знают свое место. Желательно еще над ними контроль осуществлять.
Заметь, мы даже к объединению не призываем. Оно произойдет само, на добровольных началах и безо всякого принуждения. Автоматически.
– Знаешь, – усмехнулся Костя, – теория теорией, а практика практикой. У всякой благой цели есть негативная сторона. Кто может дать гарантию, что такое автоматическое объединение не превратится в будущем в бесчисленные отделения, разделения, распады, развалы и как следствие – в войну? Есть же, в конце концов, внутренние противоречия помимо национальных! Начнутся проблемы – кто полукровка, кто на четверть, кто сочувствует. А тут под сурдинку можно и интеллигенцию порезать.
– Есть такие противоречия. Но и они играют в нашу пользу. Они должны быть устранены общей заботой. Представь, что ты – часть некоего общего организма. Зачем тебе воевать против другой части? Почки не воюют против печени. Мышцы не восстают против клеток мозга. Артерии не конкурируют с венами, хотя им, казалось бы, есть что делить – кровь. В своей части тела они все прекрасно работают. С какой же стати желудок начнет отвоевывать пространство у легких? Ведь, случись такое, легкие не смогут работать, человек задохнется и умрет, а вслед за ним и агрессивный желудок. Люди должны это понимать – очищать свое пространство, но не отбирать его друг у друга. А интеллигенция. Что тут сказать? – развел руками Геныч. – У них судьба такая. Им ни при каком режиме не будет благоприятно. Так или иначе, на Руси их всегда слегка прессовали и будут прессовать. И это, кстати, хорошо. Элемент сопротивления должен быть.
– Ну хорошо. И кто это все будет контролировать?
– Власть. Власть должна спокойно признать существующую проблему и помогать ее решать, а не мешать. Но! Контролировать.
– Одной рукой помогать, а другой карать?
– Да. Именно.
– Эдак народ начнет сходить с ума.
– Как историк я тебе напомню кое-что: 1922 год. Что произошло в России?
– Много чего. Если ты про нэп, то.
– Именно. Нэп. Частная собственность, частный капитал и при этом жесточайшие чистки, идеология, «философский пароход», если помнишь.
– Помню. На котором отправили интеллигенцию к чертям собачьим.
– Именно. А она еще при царском режиме скулила. Высылать и расстреливать – это глупость несусветная. Демократия – это воля народа, большинства. Это надо сохранять. Но я не об этом. Я о том, что никто не сошел с ума от противоречий. Еды во всех магазинах навалом, бизнес процветает. При этом продолжаются аресты и суды над какими-то несчастными «контрреволюционерами». И всё тип-топ.
– Ладно. В Чечне я действительно служил. И в душе, как ты говоришь, я за то, чтобы титульная, или как там, нация оставалась таковой. Но в данном случае меня смущает не цель, а средство.
– Любопытно, – усмехнулся Геныч.
– Ничего любопытного. Вот ты говоришь, власть должна контролировать. А у вас здесь тусуется Гремлин. На котором – и это, похоже никто не скрывает – убийство Оганесяна. Это как?
– Мне нравится твоя откровенность. И вообще приятно поговорить с умным человеком.
– Ну, спасибо, – усмехнулся Костя. – Значит, я умный?
– Ну, уж поумнее Оганесяна, – спокойно ответил Геныч. – И национальность его тут ни при чем. Он просто идиотом был, прости господи. Я бы с ним мог два часа говорить, он бы половины из того, что я сказал, не понял. Но… откровенность за откровенность. С Гремлиным ты, Костя, попал, что называется, в больную точку. Гремлин. Вот это та самая долбанутая часть того народа, на благо которого мы и трудимся. Понимаешь, к любой идее всегда присасывается всякий сброд, который извращает идею. Как ракушки к днищу корабля – не мое, кстати, сравнение. Один умный человек мне сказал. Так вот, корабль при таком раскладе получает нежелательную осадку. И идея получает ту же самую осадку. В идеале от таких ракушек надо избавляться. Они тащат нас на дно. Если не веришь, буду с тобой совсем откровенен. Пару дней назад в одной из подмосковных электричек произошла стычка с кавказцем. Он остался жив, хотя шансы у него были минимальные. И руководил всем этим Гремлин.
Геныч прищурился и выдержал паузу.
«Мило, – подумал Костя, – уже сливают информацию. Проверка на вшивость».
– Так вот, я имел разговор с Гремлиным на этот счет. И я ему прямо сказал: «Если запалитесь по самые ваши бритоголовые яйца, ни я, ни кто другой помогать вам не будет. Потому что вы и всякие там марширующие под свастиками идиоты и есть те самые ракушки, которые мешают кораблю нормально плыть».
– А хлыстовы вам помогают?
Геныч засмеялся.
– Профессионально информацию выуживаете, товарищ как вас там по фамилии. Но ответ мой таков: нет. Не помогают хлыстовы. Потому что Хлыстов – мудак и солдафон. Причем мудак жадный, а солдафон хитрожопый. Комбинация убойная.
– А Гремлин, значит, лучше?
– Опять мимо. Просто Хлыстов – это оборотная сторона Гремлина.
– Понятно.
– Сомневаюсь, – покачав головой, усмехнулся Геныч, и от Костиного внимания это не ускользнуло.
– Но ведь Хлыстов – представитель твоей власти, той самой, которая должна одной рукой карать, другой поддерживать.
– Хлыстов – плохой представитель слабой власти. – Тут Геныч резко вскинул глаза на Костю и добавил: – Только не надо мне шить «революцию». Я не за смену, я за корректировку.
– А ты знаешь, что с 1990 года в этом районе были сплошные группировки и они всем заправляли? Так вот, тогда никого в районе это не смущало, народ совершенно спокойно переживал все эти перестрелки, разборки. А ведь были и жертвы. Среди простого населения. А дальше происходит удивительная метаморфоза. Бандиты, уже ставшие практически родными, изгоняются какими-то новыми русскими. Причем с согласия и даже при помощи того самого народа, который был почти равнодушен к бандитам. Публичные дома сносятся под радостные вопли невесть откуда взявшихся демонстрантов, казино закрываются, и так далее. Теперь эти новые русские начинают вкладываться в инфраструктуру, строить что-то приличное, школы, больницы. Люди продолжают жить как жили. Постепенно выясняется, что новые русские хотят превратить этот район в элитный. А это значит, что начнутся выселения, переселения, старые дома объявят аварийными, ну и прочее. Однако это совершенно никого не смущало. Но грянул дефолт. Тут опять под вопли каких-то демонстрантов пишутся гневные письма и жалобы: «Мы – простые люди», ля-ля-ля. Вся эта затея с элитным районом как-то рассасывается, и теперь здесь появляются кавказцы и прочие иноземцы, которые как сыр в масле катаются. Строят рынки, ларьки, кафе, тот же кавказский ресторан, хотя он слегка за границей вашего района. И снова – на улицах нерусская речь, везде грязь, снуют безумные челноки, под складские помещения скупаются непонятными лицами квартиры на первых этажах, но при этом коренное население живет как жило. И так почти десять лет. После этого кавказцы исчезают. Квартиры снова перепродаются, появляются какие-то новые люди, а оставшихся нерусских начинают гнать поганой метлой, как будто только что о них вспомнили, хотя они почти десять лет жили здесь припеваючи.
– И какова же мораль сей басни? – вежливо спросил Геныч.
– Морали здесь нет, так как понятие морали относительно. Зато есть что-то, что не относительно, а очень даже постоянно.
– И что же?
– Это люди, живущие здесь, и их отношение к жизни.
– И какое же оно?
– А никакое, – спокойно, но с внутренним вызовом ответил Костя. – Им все равно.
Геныч переменился в лице.
– Что значит «все равно»?
– А то и значит. Когда их топтали, им было все равно, теперь они топчут, и им тоже все равно. Потому что если завтра, допустим, к власти придут те, кого они сейчас топчут, они совершенно спокойно согласятся на роль… как бы это сказать… топтуемых, что ли. Как будто им и не с чем сравнивать, как будто они каждый день начинают жить заново. Ты стихи про «немытую Россию» слышал?
– «Прощай, немытая Россия»?
– Угу. Страна рабов, страна господ. Ведь суть тут не в том, что Россия – страна, где есть господа и есть рабы, а в том, что здесь все – то господа, то рабы, а чаще и то, и то одновременно. Такие трансформеры.
– Стоп, стоп. До этого ты говорил, что все вот это – не наше, мол, они притворяются, врут сами себе, борются, значит, с хачами, а теперь, выходит, «им все равно». Как же это сочетается?
– А вот так и сочетается. От рабства до господства один шажок. И сделать его легче легкого. Но так же легко сделать его и в обратном направлении. Потому что у них даже господство превращается, в конечном счете, в рабство. Уверен, что и здесь так будет.
– Я чего-то не догоняю. Рабство, господство. Ну и как это противоречит идее о том, что они должны создать порядок?
– Никак. Порядок превратится в беспорядок, потому что это идейный порядок. Он идет не изнутри, не от естества, не от внутренней потребности, а от выдуманной веры в необходимость такого порядка. А русскому человеку нужна не головная, а душевная вера. Хотите интернационал? Пожалуйста! Хотите национализм? Не вопрос! Чего изволите?
– А господство, значит.
– А господство приведет их в то же рабство. Потому что русский человек ленив от природы, а господство требует усердия и трудолюбия. Так было и так будет. Но вам их не жалко. И мне их не жалко. Потому что.
– Потому что? – вопросительно вскинул брови Геныч.
– Потому что… им самим себя не жалко.
