ГЛАВА 10

Библиотека Свободной Балтики находилась на третьем этаже, над пропыленным магазином антикварной книги, специализировавшимся на духовной тематике. Маленькие окошечки библиотеки глядели, прищурясь, во двор Британского музея. Смайли забрался туда по винтовой деревянной лестнице, заметив, несмотря на такое тяжкое восхождение, несколько потрепанных временем плакатиков, написанных от руки и еле державшихся на кнопках, а также коробки с коричневыми дезодорантами для уборной, принадлежащие соседней аптеке. Добравшись до верха, он обнаружил, что задыхается, и разумно помедлил, прежде чем нажать на звонок. И тут ему померещилось, будто он все это время только и делает, что лезет по лестнице в одно и то же место – и когда посещал конспиративную квартиру в Хэмпстеде, и когда взбирался на чердак Владимира на Уэстбурн-террейс, и сейчас, когда стоял у этого населенного призраками болота, возникшего в пятидесятые годы и некогда служившего сборным пунктом так называемых Бойцов Блумсбери. Все эти осмотренные им места представлялись ему единым полигоном, где проявлялись не выявленные раньше доблести. Галлюцинация исчезла, и он дал три коротких звонка и один длинный, подумав при этом, не изменили ли они сигнала, и сомневаясь, что это так; он снова тревожился за Виллема или, пожалуй, за Стеллу, а может быть, только за малышку. Он услышал, как близко заскрипели половицы, и догадался, что кто-то с расстояния всего около фута рассматривает его в «глазок». Дверь быстро отворилась, он вошел в сумрачную переднюю, и две жилистые руки тотчас обхватили его. В нос ему ударил запах теплого тела, и пота, и сигаретного дыма, и небритое лицо прижалось к его лицу – к левой щеке, потом к правой и, словно прицепляя медаль, опять к левой в знак особого расположения.

– Макс, – пробормотал Михель голосом, звучавшим как реквием. – Вы пришли. Я рад. Я надеялся, но не смел ожидать. И тем не менее ждал. Ждал весь день. Он любил вас, Макс. Вы были самым лучшим. Он всегда это говорил. Вы были его вдохновителем. Он так мне и говорил. Служили ему примером.

– Мне жаль, что так случилось, Михель, – прервал этот поток Смайли. – В самом деле жаль.

– Нам всем жаль, Макс. Всем жаль. Безутешное горе. Но мы – бойцы.

Франтоватый, подтянутый Михель не горбил спину, как и положено бывшему майору-кавалеристу, каким он в свое время якобы был. Карие глаза, покрасневшие от ночного бдения, кокетливо щурились. На плечи, как плащ, была накинута черная куртка, черные сапоги, наподобие сапог для верховой езды, блестели щеголеватым глянцем. Седые волосы тщательно причесаны, как у военных, а густые усы старательно подстрижены. На первый взгляд лицо казалось молодым, и только вблизи становилось заметно, что бледная кожа испещрена бесчисленными морщинками, указывавшими на возраст. Смайли прошел вслед за ним в библиотеку. Она тянулась во всю длину дома и была разгорожена по странам, исчезнувшим странам – Латвия, Литва и, уж конечно, Эстония, – и в каждой загородке столик с флажком, и еще столики, на которых расставлены шахматы, но никто в них не играл и никто не читал, там вообще никого не было, кроме ширококостной блондинки лет сорока с небольшим, в короткой юбке и в носочках. Ее соломенно-желтые волосы, темные у корней, были закручены в строгий узел, она сидела у самовара и читала рекламный туристический журнал с осенней березовой рощей на обложке. Проходя мимо, Михель приостановился, казалось намереваясь представить ее Смайли, но глаза женщины при виде его вспыхнули несомненным и неистребимым гневом. Она посмотрела на Смайли, скривила презрительно рот и перевела взгляд на залитое дождем окно. Щеки ее блестели от слез, и под глазами с тяжелыми веками залегли зеленоватые тени.

– Эльвира тоже его любила, – в качестве объяснения заметил Михель, когда они отошли настолько, что она не могла их слышать. – Он был ей как брат. Он учил ее.

– Эльвира?

– Моя жена, Макс. После многих лет мы поженились. Я противился. Это не всегда хорошо при нашей работе. Но я обязан был дать ей возможность чувствовать себя увереннее.

Они сели. Вокруг них на стенах висели страдальцы забытых движений. Вот этот снят уже в тюрьме, сквозь решетку. А этот – мертв, и, как было с Владимиром, фотограф откинул простыню, обнажив залитое кровью лицо. Третий, в бесформенной партизанской шапке, смеялся, держа в руках длинноствольное ружье. В глубине комнаты раздался треск, как от взрыва, и сочное русское ругательство. Это Эльвира, жена Михеля, разжигала самовар.

– Мне жаль, что так случилось, – повторил Смайли.

«Врагов я не боюсь, Виллем, – вспомнил Смайли. – А вот друзей очень боюсь».

Они находились в отсеке Михеля, который он называл своим кабинетом. Допотопный телефон стоял на столе рядом с пишущей машинкой «Ремингтон» – такой же, как на квартире у Владимира. «Должно быть, кто-то закупил в свое время целую партию», – подумал Смайли. Но в центре внимания находилось кресло с высокой резной спинкой ручной работы, плетеными ножками и монархическим крестом, вышитым на обивке. Михель сел в него, держась очень прямо, сдвинув колени и сапоги, – эрзац-король, слишком маленький для своего трона. Он закурил и держал сигарету вертикально, за кончик. Табачный дым висел прямо над ним, как запомнилось Смайли. В корзинке для бумаг Смайли заметил несколько выброшенных номеров «Спортинг лайф».

– Ушел из жизни лидер, Макс, ушел герой, – объявил Михель, – нам надо во всем следовать его примеру и черпать в нем мужество. – Он помолчал, словно давая Смайли время на то, чтобы записать произнесенное для публикации. – В подобных случаях вполне естественно спросить себя: как жить дальше? Кто достоин быть его преемником? Кто обладает его качествами, его достоинством, его ощущением предначертанной судьбы? По счастью, наше движение – это неостановимый процесс. Оно сильнее любого индивидуума, сильнее любой группы.

А Смайли слушал отшлифованные до блеска фразы Михеля, смотрел на его блестящие сапоги и думал, сколько этому человеку лет. «Русские оккупировали Эстонию в 1940 году, – вспомнил он. – Если Михель был кавалерийским офицером, то ему сейчас не меньше шестидесяти. – Смайли попытался воссоздать всю остальную неспокойную жизнь Михеля – долгий путь сквозь войны в чужих странах в каких-то неведомых этнических бригадах, все главы истории, сквозь которые прошло это маленькое тело. Интересно, а сколько лет этим сапогам», – подумал он.

– Расскажите мне про его последние дни, Михель, – попросил Смайли. – Он был деятелен до самого конца?

– Абсолютно деятелен, Макс, деятелен во всех отношениях. Как патриот. Как мужчина. Как лидер.

Эльвира все с тем же презрительным выражением поставила перед ними две чашки чая с лимоном и маленькие булочки с марципанами. Она двигалась вкрадчиво, покачивая бедрами и чуть вызывающе надув губы. Смайли попытался припомнить ее прошлое, но не смог, а может быть, никогда и не знал. «Он был ей как брат, – вспомнил он. – Он учил ее». Но некоторые обстоятельства собственной жизни давно настроили его не доверять объяснениям, особенно в любви.

– А как член Группы? – задал вопрос Смайли, когда Эльвира оставила их наедине. – Тоже что-то делал?

– Все время, – торжественно ответил Михель.

Последовала небольшая пауза, когда каждый вежливо выжидал, давая другому возможность продолжить разговор.

– Кто, по-вашему, совершил это, Михель? Его предали?

– Макс, вы знаете так же хорошо, как и я, кто это сделал. Мы все смертельно рискуем. Все. Колокол может прозвучать в любую минуту. Главное, быть к этому готовым. Лично я – солдат, я подготовился, я готов. Если меня не станет, Эльвира обеспечена. Вот и все. Для большевиков мы, эмигранты, остаемся врагом номер один. Анафемой. И, где могут, они нас уничтожают. До сих пор. Как в свое время уничтожили наши церкви, и наши деревни, и наши школы, и нашу культуру. И они правы, Макс. Они правы, Макс, что боятся нас. Потому что настанет день, когда мы их одолеем.

– Но почему они выбрали именно этот момент? – мягко спросил Смайли, выслушав сие несколько традиционное высказывание. – Они могли убрать Владимира много лет тому назад.

Михель достал плоскую жестяную коробочку с двумя крошечными роликами, или каточками, на крышке и пачечку грубой желтой бумаги для сигарет. Полизав бумажку, он положил ее на ролик и насыпал на нее черного табака. Щелчок, ролик повернулся, и на серебристой поверхности лежала толстая, не слишком плотно скатанная сигарета. Только он собрался ее закурить, как подошла Эльвира и взяла ее. Он скрутил другую и сунул коробку обратно в карман.

– Если, конечно, Влади не затевал чего-то, – продолжил Смайли после этого хорошо разыгранного маневра. – Если он их каким-то образом не спровоцировал, что – при его характере – пара пустяков.

– Кто ж его знает? – Михель старательно выпустил в воздух еще струйку дыма.

– Если кто и знает, то это вы, Михель. Уж вам-то он наверняка доверился. Вы были его правой рукой на протяжении двадцати лет, а то и больше. Сначала в Париже, а потом здесь. Не говорите, что он не поверял вам своих тайн, – осенило вдруг Смайли.

– Наш лидер был человеком скрытным, Макс. И этим силен. Конечно, его вынудили так держаться. Это диктовала военная необходимость.

– Но вас-то это, безусловно, не касалось, – настаивал Смайли, стремясь тоном выказать свое высокое мнение о Михеле. – Вы же его парижский адъютант. Вы же его личный помощник. Его доверенное лицо и секретарь! Послушайте, вы недооцениваете себя!

Нагнувшись вперед на своем троне, Михель торжественно положил маленькую руку на сердце. Его низкий голос зазвучал еще ниже:

– Макс. Это относилось даже ко мне, ради моей же безопасности. Он даже сказал мне однажды: «Михель, так для вас же будет лучше – даже для вас, – если вы не будете знать, что подбросило нам прошлое». Я умолял его. Тщетно. Он пришел ко мне как-то вечером. Сюда. Я спал наверху. Он позвонил, как у нас было условлено. «Михель, мне нужно пятьдесят фунтов».

Вернулась Эльвира – на этот раз принесла пустую пепельницу, и, когда ставила ее на стол, Смайли почувствовал, как мгновенно накалилась атмосфера, словно вдруг подействовал наркотик. Ему уже приходилось сталкиваться с подобным, и он всякий раз ждал взрыва, а его никогда не наступало. Так, к примеру, когда-то возвращалась Энн с какой-нибудь якобы невинной встречи, а он знал – просто чувствовал нутром, – что это не так.

– Когда это было? – спросил он, когда Эльвира вышла.

– Двенадцать дней тому назад. В позапрошлый понедельник. По его манере я сразу определил, что это не на личные нужды. Он никогда раньше не просил у меня денег. «Генерал, – обратился я. – Вы затеваете что-то конспиративное. Расскажите что». Но он лишь покачал головой. «Послушайте, – тогда говорю я, – если это что-то конспиративное, примите мой совет и идите к Максу». Он отказался. «Михель, – отвечает он. – Макс – хороший человек, но он больше не пользуется доверием нашей Группы. Он даже хочет, чтобы мы прекратили борьбу. Но когда я, надеюсь, вытащу большую рыбу, я пойду к Максу и потребую, чтобы он оплатил наши расходы и, возможно, многое другое. Но я сделаю это после, а не до. А пока не могу я заниматься делом в грязной рубашке. Пожалуйста, Михель. Одолжите мне пятьдесят фунтов. За всю мою жизнь у меня не было миссии важнее. Она уходит корнями далеко в наше прошлое». Это его подлинные слова. У меня в бумажнике нашлось пятьдесят фунтов – по счастью, в этот день я провел одно удачное дело. «Генерал, – сказал я. – Берите все, что у меня есть. Все, что я имею, – ваше. Пожалуйста», – заключил Михель и, как бы ставя точку – или подтверждая достоверность своих слов, – глубоко затянулся желтой цигаркой.

В грязном оконном стекле над ними Смайли смутно различил отражение Эльвиры – она стояла посреди комнаты и слушала их разговор. Михель тоже видел ее и даже, насупясь, бросил на жену сердитый взгляд, но, видимо, не хотел, а скорее, даже не мог приказать ей уйти.

– Прекрасный поступок, – сделал вывод Смайли после подобающей случаю паузы.

– Это просто мой долг, Макс. Долг сердца. Другого закона я не знаю.

«Она презирает меня за то, что я не помогал старику, – подумал Смайли. – Она была во все посвящена, она все знает и теперь презирает меня за то, что я не помог ему, когда он в этом нуждался. Он был ей как брат, – вспомнил Смайли. – Он учил ее».

– И это обращение к вам, эта просьба финансировать операцию, – продолжил расспросы Смайли, – она возникла совершенно неожиданно? Прежде не было ничего такого, что наводило на мысль, будто он затевает что-то крупное?

Михель снова сдвинул брови, не спеша с ответом: без сомнения, отвечать на вопросы ему не очень-то хотелось.

– Несколько месяцев тому назад, пожалуй, месяца два назад, он получил письмо, – осторожно начал Михель. – Сюда, на этот адрес.

– Разве он получал так мало писем?

– Это письмо оказалось особое, – объяснил с той же осторожностью Михель, и Смайли внезапно понял, что Михель загнан, по выражению сарратских инструкторов, «в проигрышный угол», так как ничего не знал наверняка – мог только догадываться, насколько осведомлен Смайли. Поэтому Михель станет скупо выдавать информацию, надеясь сообразить, какими картами располагает Смайли.

– От кого оно было?

Михель, как часто с ним случалось, ответил не совсем на тот вопрос:

– Оно было из Парижа, Макс, длинное письмо, на нескольких страницах, написанное от руки. Адресованное генералу, не Миллеру. Генералу Владимиру, лично. На конверте значилось «Лично» по-французски. Письмо прибыло, я запер его в ящик; в одиннадцать, как всегда, является генерал: «Приветствую вас, Михель». Случалось, поверьте, мы даже отдавали друг другу честь. Я подал ему письмо, он сел, – и Михель указал на тот конец комнаты, где находилась Эльвира, – сел вон там, небрежно вскрыл конверт, словно ничего не ждал от этого письма, и я увидел, как постепенно лицо его становилось все более озабоченным. Он был всецело поглощен чтением. Я бы сказал, захвачен. Даже возбужден. Я обратился к нему. Он не ответил. Я снова заговорил, а он – вы же знаете, каким он был, – он полностью меня проигнорировал. Отправился пройтись. «Я вернусь», – только и бросил он.

– И взял письмо с собой?

– Конечно. У него была такая привычка: он обдумывал что-либо, прогуливаясь. Когда он вернулся, я заметил, что он очень возбужден. Напряжен. «Михель». Вы знаете, как он говорил. Все должны повиноваться. «Михель. Приготовьте фотокопировальную машину. Заложите в нее бумагу. Мне нужно снять копию с одного документа». Я спросил, сколько копий. Одну. Я спросил, сколько нужно листов бумага «Семь. И, пожалуйста, отойдите на семь шагов, пока я работаю на машине, – попросил он. – Я не могу вас в это втягивать».

И снова Михель, будто в подтверждение своих слов, указал, где все происходило. Черная копировальная машина стояла на своем особом столике, словно старый паровоз, со всеми своими роликами и отверстиями, куда надо заливать химикалии.

– Генерал не был силен в технике, Макс. Я настроил для него машину, потом отошел вот сюда и инструктировал его через всю комнату. Закончив работу, он постоял над листами, пока они сохли, затем сложил их и убрал в карман.

– А оригинал?

– Тоже убрал в карман.

– Значит, вы так и не прочли письма? – произнес Смайли тоном, в котором звучало легкое сострадание.

– Нет, Макс. Как ни печально, я его не читал.

– Но вы видели конверт. Он же был у вас, и вы передали его Владимиру, когда он пришел.

– Я говорил вам, Макс. Письмо пришло из Парижа.

– Из какого округа?

Михель снова помедлил.

– Из пятнадцатого, – ответил он. – По-моему, из пятнадцатого. Там жили многие из наших.

– А дата? Вы не можете вспомнить поточнее? Вы сказали, месяца два тому назад.

– Начало сентября. Я бы сказал, начало сентября. Возможно, конец августа. Скажем, около шести недель тому назад.

– Адрес на конверте тоже писали от руки?

– Да, Макс. Да.

– Какого цвета конверт?

– Бурый.

– А чернила?

– Как будто синие.

– Он был запечатан?

– Простите?

– Конверт запечатали воском или клейкой лентой? Или просто заклеили обычным способом?

Михель передернул плечами, словно такие подробности не достойны его внимания.

– Но отправитель, по всей вероятности, написал свою фамилию на конверте? – нажимал, но не слишком, Смайли.

Если и написал, то Михель не подтвердил этого.

На секунду Смайли перескочил мыслью на бурый конверт, лежавший в гардеробной отеля «Савой», и на содержавшуюся в нем страстную мольбу о помощи.

«Сегодня утром мне показалось, что они пытались убить меня. Не пришлете ли ко мне еще раз своего друга-Волшебника?»

«Почтовый штемпель Парижа», – подумал Смайли. Пятнадцатый округ. После первого письма Владимир дал человеку, пославшему его, свой домашний адрес. Как дал номер своего домашнего телефона Виллему. После первого письма Владимир позаботился, чтобы дальнейшее уже не касалось Михеля.

Зазвонил телефон, и Михель тотчас поднял трубку, бросил коротко: «Да?» – и стал слушать.

– Тогда поставь от меня по пятерке за каждый заезд, – буркнул он и с достоинством магистрата повесил трубку.

Подходя к главной цели своего визита, Смайли постарался держаться с величайшим уважением. Он помнил, что Михель, до того как присоединиться к парижской Группе, побывал в доброй половине следственных застенков Восточной Европы и имел обыкновение тянуть с ответом, если на него давили, что в его, Смайли, время доводило до бешенства инструкторов в Саррате.

– Могу я, Михель, спросить вас кое о чем? – Смайли выбирал непрямой подход к главной цели своих расспросов.

– Пожалуйста.

– В тот вечер, когда Владимир пришел к вам занять денег, он у вас долго пробыл? Вы его поили чаем? Возможно, сыграли с ним партию в шахматы? Не опишете ли вы немного подробнее тот вечер, пожалуйста?

– Мы сыграли в шахматы, но весьма поверхностно. Казалось, он чем-то здорово озабочен, Макс.

– Он ничего больше не говорил про большую рыбу?

Глаза из-под нависших век прочувствованно посмотрели на Смайли.

– Извините, Макс?

– Про большую рыбу. Про операцию, которую он планировал. Меня интересует, не говорил ли он об этом подробнее.

– Ничего. Совсем ничего, Макс. Он держал все это в тайне.

– А у вас не было впечатления, что дело касалось другой страны?

– Он только как-то упомянул, что у него нет паспорта. Он был ранен, скажу вам откровенно, Макс, – оскорблен тем, что Цирк настолько не доверял ему, что не дал паспорта. После того как он так служил вам, был вам так предан… он был смертельно оскорблен.

– Это делалось ради его же блага, Михель.

– Макс, я полностью это понимаю. Я моложе, я человек бывалый, более гибкий. А генерал порой действовал импульсивно, Макс. Приходилось принимать меры – даже тем, кто восхищался им, – чтобы сдержать его пыл. Вот так-то. Но сам он этого не понимал. Считал оскорблением.

Смайли услышал за своей спиной тяжелую поступь – это Эльвира, топотом выражая презрение, возвращалась в свой угол.

– Так кто же, он считал, должен ездить вместо него? – допытывался Смайли, снова не обращая на Эльвиру внимания.

– Виллем, – откликнулся Михель с явным неодобрением. – Владимир мне этого не говорил, но, по-моему, посылал Виллема. Такое у меня впечатление. И Виллем ездил. Генерал Владимир с такой гордостью говорил, что Виллем, хоть и молодой, а имеет представление о чести. Как и его отец. Владимир даже высказался в плане исторической перспективы. Он сказал, что надо вырастить такое поколение, которое отомстит за несправедливости, причиненные предыдущему. Он выглядел очень взволнованным.

– И куда же он послал Виллема? Влади не намекал?

– Мне нет. Он только как-то высказался: «У Виллема есть паспорт, он храбрый мальчик, хороший прибалт, человек надежный, он может поехать, но нужно его защитить». Я не влезаю в душу, Макс. Не любопытствую. За мной этого не водится. Вы это знаете.

– И все-таки, полагаю, у вас создалось какое-то впечатление, – настаивал Смайли. – Всегда ведь создается. Не так уж много мест, куда Виллем мог бы поехать, в конце-то концов. Тем более имея всего пятьдесят фунтов. Да и потом, Виллем ведь работает, не так ли? Не говоря уже о том, что у него есть жена. Не мог он просто так исчезнуть, когда заблагорассудится.

Михель сделал мину, какую часто делают военные. Вытянул вперед губы так, что усы чуть не встали торчком, и большим и указательным пальцами потянул себя за нос.

– Генерал попросил у меня также карты, – наконец произнес он. – Я колебался, говорить ли вам это. Вы его викарий, Макс, но к нашему делу не имеете никакого отношения. Однако я вам доверяю и потому скажу.

– Карты чего?

– Карты улиц. – Он махнул рукой в сторону полок, словно приказывая им приблизиться. – Планы городов. Данцига. Гамбурга. Любека. Хельсинки. Северного побережья. Я предложил ему: «Генерал, позвольте вам помочь». Я настаивал: «Пожалуйста. Я ведь ваш помощник по всем вопросам. У меня есть право, Владимир. Разрешите помочь вам». Он отказал. Не хотел, чтобы кто-то вмешивался.

«Московские правила», – снова подумал Смайли. Несколько карт, и только одна из них имеет отношение к делу. И снова, как он подметил, Владимир принял меры, чтобы его доверенный помощник по Парижу не понял, какова цель.

– И затем он ушел? – предположил Смайли.

– Правильно.

– В какое время?

– Было уже поздно.

– Как поздно – можете сказать?

– В два. В три. Может быть, даже в четыре часа. Я не уверен.

Тут Смайли заметил, как Михель мельком взглянул поверх его плеча и вдруг уставился в одну точку, и инстинкт, который где-то там вдали руководил действиями Смайли всю жизнь, насколько он себя помнил, побудил его спросить:

– Владимир приходил один?

– Конечно, Макс. Кого он мог с собой привести?

В разговор их вторгся звон фаянсовой посуды – это Эльвира на другом конце комнаты занялась своими домашними делами. Решившись в этот момент взглянуть на Михеля, Смайли увидел, что он смотрит ей вслед с выражением, которому какой-то миг он не мог подобрать названия – безнадежным и в то же время теплым, во взгляде одновременно сквозили и отвращение, и зависимость. И вдруг со щемящим душу чувством Смайли понял, что видит свое собственное лицо с такими же красными, как у Михеля, веками, какое часто выглядывало из хорошеньких зеркал в золоченых рамах, которые Энн развесила в их доме на Байуотер-стрит.

– Значит, он не разрешил ему помочь – чем же вы занялись? – обронил Смайли все так же намеренно небрежно. – Сели и стали читать… или играли в шахматы с Эльвирой?

Карие глаза Михеля на мгновение встретились с его взглядом, метнулись в сторону и снова вернулись к нему.

– Нет, Макс, – крайне любезно ответил он. – Я дал Владимиру карты. Он попросил оставить его одного. Я пожелал ему доброй ночи. И уже спал, когда он ушел.

«Но не Эльвира, – мелькнуло в голове Смайли. Эльвира осталась, чтобы выслушать инструкции своего сводного брата. – Он был деятелен во всех отношениях. Как патриот. Как мужчина. Как лидер», – перечислил про себя Смайли.

– А с тех пор у вас с ним был контакт? – все не отставал от него Смайли, и Михель сразу перешел ко вчерашнему дню. Никакого контакта до вчерашнего дня, сказал Михель.

– Вчера днем он позвонил мне по телефону. Клянусь, Макс, я много лет не слышал такой взволнованный голос. На меня пахнуло счастьем, даже скорее он находился в экстазе. «Михель! Михель!» Макс, человек был в полном восторге. Он обещал приехать вечером. Вчера вечером. Возможно, поздно, но приедет и привезет мне мои пятьдесят фунтов. «Генерал, – спросил я. – Что такое пятьдесят фунтов? Вы-то в безопасности? Скажите мне». – «Михель, я ловил рыбу, и я счастлив. Не ложитесь спать, – попросил он. – Я буду у вас в одиннадцать или чуть позже. Захвачу с собой деньги. А кроме того, мне необходимо обыграть вас в шахматы, чтобы успокоиться». Я не ложусь, готовлю чай, жду его. Жду. Макс, я солдат, за себя я не боюсь. Но за генерала, Макс, за старого человека, я боялся. Я звоню в Цирк – в качестве крайней меры. Трубку вешают. Почему? Почему вы так поступили, Макс, скажите, пожалуйста?

– Я не дежурил, – сказал Смайли, следя как можно внимательнее за Михелем. – Скажите мне, Михель… – начал он.

– Слушаю, Макс.

– Что, по-вашему, собирался делать Владимир после того, как позвонил вам и сообщил добрую весть, и до того, как прийти к вам с пятьюдесятью фунтами?

Михель ответил немедля.

– Естественно, я полагал, что он едет к вам, Макс, – сказал он. – Он вытащил большую рыбину. И теперь ему следует пойти к Максу, потребовать оплаты расходов, выложить свою великую новость. Естественно, – повторил он, глядя слишком напряженно в глаза Смайли.

«Естественно, – подумал Смайли, – и ты знал до минуты, когда он выйдет из квартиры, и знал до последнего метра путь, который ему предстояло пройти до хэмпстедской квартиры».

– Итак, он не появился, вы позвонили в Цирк, и мы ничем вам не помогли, – подвел итог Смайли. – Мне очень жаль. Что же вы сделали дальше?

– Позвонил Виллему. Во-первых, чтобы убедиться, что мальчик в порядке, а также чтобы разузнать у него, где наш лидер. Эта его жена-англичанка облаяла меня. Наконец я отправился к Владимиру на квартиру. Естественно, без особой охоты – это же вторжение, личная жизнь генерала принадлежит ему, – но я все же пошел. Позвонил в дверь. Он не ответил. Я вернулся домой. Сегодня утром в одиннадцать звонит Юрий. Я не читал ранний выпуск вечерних газет: я не слишком люблю английскую прессу. А Юрий прочел. Владимир, наш лидер, мертв, – закончил он.

Сбоку стояла Эльвира. В руках она держала поднос с двумя рюмками водки.

– Прошу, – предложил Михель.

Смайли взял рюмку, Михель взял другую.

– За жизнь! – чуть ли не выкрикнул Михель и выпил – в глазах его стояли слезы.

– За жизнь! – повторил за ним Смайли, а Эльвира молча стояла рядом и смотрела на них.

«Она ездила с ним, – подумал Смайли. – Она заставила Михеля подняться в квартиру старика, подтолкнула его к двери».

– Вы еще кому-нибудь об этом рассказывали, Михель? – поинтересовался Смайли, когда Эльвира снова ушла.

– Юрию я не доверяю. – Михель высморкался.

– А вы говорили Юрию про Виллема?

– Извините?

– Вы упоминали ему про Виллема? Невзначай не намекнули, что Виллем как-то связан с Владимиром?

Судя по всему, Михель такого греха не совершил.

– В данной ситуации не следует доверять никому, – заявил Смайли официальным тоном, готовясь уйти. – Даже полиции. Таков приказ. Полиции ни к чему знать, что Владимир проводил какую-то операцию перед смертью. Это важно для безопасности как вашей, так и нашей. Никакого поручения он вам не оставлял? К примеру, ничего для Макса?

«Передайте Максу, что речь идет о Песочнике», – вспомнил он.

Михель лишь с сожалением улыбнулся в ответ.

– Владимир последнее время не упоминал про Гектора, Михель?

– Он считал Гектора никудышным.

– Владимир так сказал?

– Извините, Макс. Я лично ничего не имею против Гектора. Гектор есть Гектор, он не джентльмен, но в нашем деле приходится прибегать к помощи разных образчиков человечества. Так говорил генерал, пожилой наш лидер. «Гектор, – говаривал Владимир, – никудышный он человек, Гектор. Наш доблестный почтальон Гектор вроде городских банков. Говорят же, когда идет дождь, банки отбирают у вас зонты. Такой же и наш почтальон Гектор». Извините. Это слова Владимира. Не Михеля. «Никудышный он человек, Гектор».

– Когда он это сказал?

– Он говорил это несколько раз.

– В последнее время?

– Да.

– Как давно?

– Может, месяца два назад. Может быть, меньше.

– После того, как он получил письмо из Парижа или до?

– После. Несомненно.

Михель проводил Смайли до двери – настоящий джентльмен, не в пример Тоби Эстерхейзи. Эльвира в этот момент сидела на своем месте у самовара, разглядывая фотографию березовой рощи, и курила. И, проходя мимо нее, Смайли услышал что-то вроде шипения – звук, изданный носом или ртом или обоими органами сразу в знак презрения.

– Что теперь станете делать? – спросил он Михеля, словно родственника покойного. Краешком глаза он заметил, как Эльвира подняла голову при его вопросе и растопырила пальцы на странице. В последнюю минуту ему пришла в голову еще одна мысль. – А вы не узнали почерка? – поинтересовался он.

– Какого почерка, Макс?

– На конверте из Парижа?

И вдруг заспешил, не дожидаясь ответа, вдруг его затошнило от хождения вокруг да около.

– До свидания, Михель.

– Будьте здоровы, Макс.

Эльвира снова опустила голову и пригнулась к березам.

«Я так никогда и не узнаю, – подумал Смайли, быстро спускаясь по деревянной лестнице. – Никто из нас не узнает. Кто он, Михель, – предатель, не желавший делить со стариком свою женщину и жаждавший получить корону, в которой ему так долго отказывали? Или же Михель – бескорыстный офицер и джентльмен, неизменно верный слуга? Или, может быть, как многие верные слуги, он был и тем, и другим?»

Смайли думал о гордости кавалериста-Михеля, столь же уязвимой, как мужское достоинство любого героя. Ведь он гордился своей ролью доверенного лица генерала, гордился ролью его сатрапа. Как его оскорбляло, что он не был во все посвящен! Опять-таки гордость – как же она многолика! Но где ее предел? Возможно, она простирается настолько, что позволяет дать каждому хозяину свою долю? «Джентльмены, я хорошо служил вам обоим», – говорит идеальный двойной агент на закате своей жизни. «И говорит с гордостью», – подумал Смайли, который знавал не одного такого человека.

Он вспомнил про письмо из Парижа на семи страницах. Вспомнил про второе доказательство. И подумал: «Интересно, кому была отправлена фотокопия – может быть, Эстерхейзи? А где же оригинал? Так кто же ездил в Париж? – недоумевал он. – Если Виллем ездил в Гамбург, то кто же тот маленький Волшебник?» Он устал до смерти. Усталость навалилась на него как внезапно подцепленный вирус. Он почувствовал ее в коленях, в чреслах, во всем теле. Но продолжал идти, так как мозг отказывался отдыхать.