Дело было в конце восьмидесятых. Молодая русская актриса уже два месяца жила в Париже, работая над ролью Нины Заречной. И, как полагается русскому человеку, надолго попавшему в хорошие условия, сильно затосковала.

Актриса пила в своем полулюксе, врубив на полную громкость Высоцкого.

Дверь в номер была приоткрыта, и вскоре на сочетание хриплого голоса с женским одиночеством в номер заглянул пожилой азиат. С корректным поклоном что-то спросил, явно интересуясь, можно ли поучаствовать в процессе. Актриса ни на каком языке, кроме своего, не понимала, но излить душу хотелось.

— Китайца! — сказала она, махнув рукой. — Заходи!

«Китаец» зашел, присел. Она ему налила:

— Пей!

«Китаец» с поклоном пригубил.

— Нет, ты пей! — сказала актриса. — Ты по-человечески выпей, до дна!

И, заставив азиатского старика выпить до дна, она приступила к изливанию себя:

— Я актриса! Понимаешь? Актриса! Станиславский, слышал?

— Станиславский… — понимающе закивал «китаец».

— Ни хера ты не слышал, — определила актриса. И, еще выпив, длинно исповедалась гостю — про русскую душу, про жизнь, до капли отданную искусству, про Высоцкого, про Нину Заречную… Азиат сочувственно кивал, гладил по плечу, потом по коленке…

— Отстань ты, китайца дурная! — кричала актриса. И снова рассказывала ему, как это мучительно — все время жить жизнью роли, которая не отпускает, живет в тебе и днем, и ночью… И открыла еще бутылку, и налила себе и гостю, — и в ожидании нехитрых, но особенно желанных в пожилом азиатском возрасте радостей гость еще битый час слушал монолог на чужом языке про русскую душу, Высоцкого и Нину Заречную…

Радостей он не дождался. По крайней мере, так утверждает актриса, с нервным смехом рассказывавшая потом эту историю.

Причина нервного смеха — вот какова.

Наутро, вернув себя к жизни, актриса спустилась на завтрак. В холле отеля стоял вчерашний «китаец» и негромким голосом отдавал распоряжения. Короля играли придворные: вокруг стояла свита и подробно, с огромным почтением, записывала слова, которые тот негромко ронял.

«Китаец» мельком глянул на остолбеневшую невдалеке актрису — на лице его не дрогнул ни мускул — и продолжил монолог. Она отошла в сторонку и осторожно уточнила: кто это?

Оказалось: Акиро Куросава.