В солнечный летний день в саду «Эрмитаж» навстречу мне под ручку шли Юрий Норштейн и Людмила Петрушевская. На Петрушевской была шляпа с большими полями, в руке — роза. Это было как-то совсем прекрасно…

Я подумал: вот почему отсюда нельзя уехать! Где еще, в каком Париже, навстречу тебе выйдет Петрушевская в шляпе и с розой в руке, и Норштейн рядом с ней… Я подумал это — и поделился с классиками своим счастливым патриотическим настроением.

И Норштейн, в пандан моей мысли, рассказал такую историю…

Стоял девяносто ранний год. Денег не было, работы не было, лекарств не было, мать тяжело болела… Москва умирала от жары. Взмыленный Норштейн носился по аптекам. И на Страстном бульваре вдруг услышал за спиной:

— Норштейн.

Это был даже не оклик, а — удивленная констатация.

Он обернулся. На скамейке сидел художник Эльдар Урманче («Гений, — утверждает Юрий Борисович, — такого мызыкального рисунка нет ни у кого!»); возле Эльдара сидел его приятель, между ними стояла початая бутылка портвейна, тут же другая, уже пустая, и пара пластиковых стаканчиков.

— Налить тебе? — спросил Урманче.

— Налить, — ответил Норштейн.

— Сколько?

— Стакан.

Эльдар налил стакан, Норштейн выпил залпом, и ему полегчало.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Урманче. — Я думал, ты давно уехал.

А Норштейна, разумеется, звали и в Японию, и в Америку, и куда только не.

— Почему ты здесь?

И Юрий Борисович ответил:

— Потому что только здесь я могу, идя по улице, услышать за спиной: Норштейн!

Добавлю уже от себя. Услышать за спиной «Норштейн!» — Юрий Борисович по нынешним временам может и в Новой Зеландии, но разве в Новой Зеландии выпьешь на скамеечке из пластикового стакана с родным гением, живущим по соседству?