ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Рано утром Армен поспешил к Скорпу, однако нашел офис закрытым. Прикнопленная к воротам бумага оповещала: «Сегодня прием посетителей отменяется ввиду совещания». Вернувшись ни с чем на Большой перекресток, Армен остановился возле продовольственного магазина в ожидании открытия. Все это время он был под впечатлением увиденного ночью сна. Его не покидало ощущение того, что во сне он проснулся, и не только его мысли и движения, но и все, что он сейчас видит и слышит, — люди, машины, голоса, свет, пыль — продолжение его сна. Ночью, вернувшись в свой домик, он улегся на полу и тут же уснул, а на рассвете долго ворочался и не мог открыть глаза. Окончательно проснулся, когда со стороны дороги донесся хриплый голос Аты, горланившего песню после ночной рыбалки.

Ему приснилось, что он, красивый огненноволосый юноша, замер в ожидании на детской игровой площадке, зажав в руке длинный сверкающий стебель тростника. Детская площадка — гигантская сцена, круглая, ярко-зеленого цвета. Вокруг раскинулся безграничный зал, затянутый легким, прозрачным туманом, в котором видны бесчисленные лица людей, с напряженным вниманием устремивших взоры на сцену. Здесь все, кого он когда-либо в жизни видел или знал понаслышке. Вот люди рассаживаются, шум стихает, он выходит на середину сцены и говорит: «Сейчас я вам покажу». И начинается эксперимент. Стеблем тростника он с удивительной легкостью копает котлован под фундамент «Детского мира». Один за другим достает он из-под земли огромные валуны и вкруговую кладет их посреди игровой площадки. Последний камень, черный и необычайно тяжелый, не похож на другие: у него уродливые формы и острые обломанные углы. Он обнимает его и пробует вытянуть из грунта, но не может: в последний миг камень выскальзывает и падает в яму. Из котлована он с ужасом смотрит в зал: замечена его постыдная оплошность или нет? И в это время над головой у него появляются два похожих человека, их лица не видны, но хорошо знакомы ему; стоя на насыпи, они с двух сторон внимательно следят за его работой. Он растерянно улыбается им и делает вторую попытку. Снова неудача, и он весь покрывается холодным потом. В третий раз напрягает все свои силы и поднимает камень, но с ужасом видит, что в руках у него вовсе не камень, а огромное черное насекомое с острыми хоботками, которое молниеносно поворачивается и жалит его в лицо, при этом брызнувший яд заливает ему глаза. Он вскрикивает и роняет камень, который снова падает и неподвижно застывает. Он открывает глаза, но ничего не может разглядеть: с четырех сторон его обступает бездонная мгла. Протянутые руки натыкаются на влажную землю. Неожиданно появляется старик, недавно спасший его от смерти при помощи глины и воды. Он не видит старика, но ощущает его присутствие. Старик наклоняется, берет щепотку земли, смачивает ее слюной, смазывает ему веки и — о чудо! — в кромешной мгле перед ним брезжит свет. Когда старик исчезает, он осторожно открывает глаза и видит, что публика недовольно ропщет, люди начинают расходиться. «Довольно, — слышит он над головой, — ты окончательно провалил эксперимент! Теперь ложись и оставайся в яме». Он покорно укладывается на дне котлована, напряженно вытягивает руки и ждет. Комья земли летят на него сверху и постепенно накрывают полностью. Слышно, как вверху над ним трамбуют рыхлую почву. Когда все смолкает, он беззвучно говорит: «Пора!» Осторожно, чтобы не разбудить, он покидает свое спящее тело, через узенькое, как луч света, отверстие выходит на поверхность и видит собственный могильный холмик. Сторожей уже нет, зал тоже пуст, на зеленом поле осталась лишь его одинокая могила. Зрелище необыкновенно живописное, он не может оторвать глаз. Но вот из тумана доносится звук шагов. Молодой человек, одетый в черное, длинноволосый и бородатый, с острыми скулами и маленькими блестящими, глазами, подходит к холмику. Лицо его знакомо, он силится вспомнить, где его видел, но не может. Правой рукой молодой человек сжимает до краев наполненный вином стакан, а в левой у него огрызок хлеба. Осторожными, тихими шагами приближается он к могиле и кропит ее вином, а хлеб глубоко зарывает в почву. «Я победил», — шепчет он чуть слышно, затем поворачивается и уходит. Армен приближается к своей могиле и замирает, пораженный: в той части, где должна находиться его голова, на свежей земле проступил кровавый круг, за пределами которого расположены бесчисленные ломаные черточки, похожие на брызги крови. Вдруг совсем рядом он слышит громкий и радостный голос. Оборачивается и видит Ату, который, по-барски развалившись на земляной насыпи, жадно пьет вино и торопливо пожирает черный хлеб. «Я победил, — без конца выкрикивает он, горделиво поглядывая вокруг, — победил, победил!»

Визг тормозов остановившейся рядом машины вывел Армена из оцепенения. Из машины вышла весьма упитанная женщина и, размахивая увесистой кипой газет, направилась к киоску. У нее были крупные некрасивые зубы, толстые губы и узкий лоб, а белокурыми волосами, плоским лицом и маленькими, пепельно-серыми глазками она напоминала какого-то зверька.

— Газету не хочешь купить? — как бы между прочим спросила она уже из окошка киоска, умело и быстро раскладывая периодику. — Сегодняшние, свежие.

Армен повел глазами: рядом никого не было, стало быть, киоскерша обратилась к нему.

— Нет, — ответил, — я газет не читаю.

— А чего так? Грамоте не обучили? — Женщина взглянула на него с любопытством.

Армен промолчал.

Киоскерша достала целлофановый пакет с очищенными жареными семечками и стала горстями бросать их в рот, при этом просыпая часть на газеты.

— И правильно делаешь, — сказала она, быстро-быстро жуя. — Все, что они пишут, — брехня. Вот, например…

— Бедный, бедный человек, — совсем близко послышался вдруг знакомый и приятный голос; удивленно оглянувшись, Армен увидел вчерашнюю большеглазую женщину: страдальчески морща лицо, она смотрела на противоположный тротуар. На той стороне, где начинался Верхний Китак, под фонарем, сжавшись в комок, отрешенно сидел невообразимо худой, похожий на скелет человек в грязной заношенной одежде. Голова откинута, неподвижный взгляд устремлен в пустоту, словно ошеломленный чем-то, человек окаменел, затаив дыхание…

— Двадцать дней как ребенка похоронил, — сокрушенно поведала большеглазая женщина. — Вот у этих фонарей пьяный водитель архитектора наехал на его девочку. И теперь он каждую ночь вот так просиживает, бедняжка; наверное, рассудком тронулся. Говорит, разве я не имею права сидеть на пороге своего дома? Моя девочка вот-вот придет из школы…

— Вот именно, — глубокомысленно отозвалась киоскерша, — сейчас куда ни глянь — одни сумасшедшие. — Она вытерла губы ладонью. — Раньше так не было…

— Ох, мне надо торопиться, а то на работу опоздаю, — сказала большеглазая женщина и, на миг заглянув Армену в глаза, приветливо улыбнулась. — Меня зовут Варди.

— А меня Армен.

— Армен… Красивое имя, — улыбнулась Варди. — Ну хорошо, до свидания, Армен.

— Ваше имя красивее, — не оборачиваясь, чуть с опозданием сказал ей вслед Армен. Он боялся обернуться, чтобы не встретиться взглядом с человеком под фонарем. Ему казалось, что тот пристально смотрит на него…

— Что, понравилась? — выразительно кивнув в сторону удалявшейся Варди, сверкнула глазками киоскерша. — А вкус у тебя ничего. Хотя, по правде говоря, эта тоже сумасшедшая… — Она по одной собрала с газет оброненные семечки и живо отправила их в рот. — А иначе как объяснить, что такая молодая симпатичная девушка всем женихам отказывает, а сама помогает другим смотреть за детьми? Мало ей своей бабки-инвалидки? Да ведь она тоже не здешняя, а пришлая, вроде тебя. Так что вы друг другу подходите… Может, женишься на ней, а мне в честь этого хороший подарок сделаешь, а? — киоскерша, плутовато посмеиваясь, уставилась на Армена. — Потому как эта моя работа — так себе, не бей лежачего…

Армен не ответил. Киоскерша отряхнула платье. Вскоре ее губы сомкнулись, и она, свесив голову на свою необъятную грудь, задремала…

Кончик указательного пальца защекотало. Маленький муравей суетливо ползал возле самого ногтя, что-то искал. Потом остановился, немного подумал и бросился вниз головой в пропасть. В следующее мгновение он оказался у Армена на бедре. Успокоившись, муравей продолжил свое путешествие — к торчащей на горизонте коленке Армена, на вершине которой он снова остановился и погрузился в раздумье. Перед ним открывалась бескрайняя долина — голень Армена, «пересеченная местность», где-то далеко внизу соединявшаяся с неровной почвой башмака, после чего дорога терялась в пыльном утреннем свете…

На земле неровностей было так много, что муравей пропал было из поля зрения, зато потом то и дело мелькал среди мелких камешков и былинок. Немного погодя он появился у газетного киоска и стал карабкаться вверх по стене. Казалось, он вот-вот сорвется вниз, однако, не колеблясь, неутомимо продолжал свое восхождение. Видимо, такого понятия, как «назад», для него не существовало, он знал лишь «вперед», даже если почему-то поворачивал вспять. Муравей добрался со сложенных газетных стопок, ловко взобрался по сгибам на самый верх и наконец вышел на гладкую поверхность. Остановившись возле четвертушки семечка, он стал энергично ощупывать ее усиками, потом обхватил челюстями и с добычей радостно пустился в обратную дорогу, таща на себе груз, многократно превышающий собственный вес. Значит, муравей с самого начала знал, куда и зачем он идет, и ни на минуту не сомневался, что эта вкусная крошка принадлежит ему…

Армен почувствовал на себе чей-то внимательный взгляд, покосился в ту сторону и не смог сдержать улыбку, увидев в глубине затененного стекла киоска собственное лицо. На миг ему показалось, что тот, разглядывающий его сквозь стекло, — истинный Армен, а этот, облокотившийся на парапет у тротуара, — его отражение. Он — отражение самого себя…

— Точь-в-точь зеркало, — прошептал Армен, глядя на стекло киоска, и зеркало, как и в детстве, было для него загадкой, непостижимой тайной. Когда он был совсем крохой и свободно влезал в конуру под абрикосовым деревом, где лежал их пес, чтобы тот научил его лаять, а пес только лениво зевал — дескать, отвяжись, мне неохота с тобой возиться, — с той самой поры он столько раз плакал от отчаяния. Ему не давал покоя секрет зеркала, он во что бы то ни стало хотел сделать его собственными руками, чтобы понять, что же это такое. Он влезал в тонир, доставал оттуда самую густую сажу, мазал ее на осколок стекла, потом переворачивал и заглядывал в него, но стекляшка оставалась стекляшкой. Утешало только то, что под солнцем край осколка, точно настоящее зеркало, разбрасывал разноцветные блики; и когда он видел в небе радугу, ему казалось, что это блики гигантского зеркала, в котором живет весь мир — село, их дом, собака, ветер, горы и люди…

Внезапно легкая тень легла ему на лицо, и он почувствовал, как затрепетало сердце. Повернул голову и не поверил глазам: фиолетовая девушка укрылась за газетным киоском. В мгновение ока он оказался в тесном проходе между киоском и старой стеной, тянувшейся параллельно улице. Он словно пролетел по воздуху и опустился перед нею. Фиолетовая девушка замерла, их взгляды встретились. Она кротко улыбнулась и наклонила голову. Армен потянулся рукой к ее волосам, но будто наткнулся на невидимую преграду — отдернул руку и оперся плечом о стену киоска. Хотел заговорить и не смог. Он ощущал лишь гулкий ток крови в висках, лишь тяжесть налившихся силой рук. Ему казалось, что он может спугнуть ее неловким словом или движением, — и она исчезнет, растворится в воздухе. Фиолетовая девушка переступила с ноги на ногу, ее нежные губы слегка шевельнулись, но она не произнесла ни слова. Армен не сводил завороженных глаз с ее живого лица, мягкой линии плеч, с красноватой ямочки у основания шеи, приоткрытой груди, и она представлялась ему неким лучезарным существом, материализовавшимся из атмосферы и наполняющим земной мир ароматом своего дыхания…

— Вечером… в девять часов… — коснулся его слуха тихий шепот, — у памятника Фатумину…

Армен тряхнул головой. Длинные шелковистые косы и узкая гибкая спина фиолетовой девушки медленно удалялись, растворяясь в солнечном свете…

— А ты, оказывается, шустрый малый, — услышал он за спиной насмешливый голос. — Ни одной юбки не пропустишь.

Армен обернулся. Из полуоткрытой двери киоска высунулась жующая жвачку киоскерша с завистливой ухмылкой на лице.

Перед магазином образовалась длинная беспорядочная очередь. Перекрещивающиеся тени ждавших открытия людей делали ее вдвое гуще. Армен пристроился за опиравшейся на клюку старухой. Людская масса извилисто тянулась к вожделенной двери магазина, равнодушно закрытой. Удивительное это чувство — быть среди людей. Ты видишь множество вполне конкретных лиц, которые разительно отличаются друг от друга. Единственный среди них безликий человек — ты сам. Тот, кто видит все лица, сам безлик. Это и есть масса. Масса — это ты. «Закрытая дверь».

Уличный шум слышался отдельно от грохота машин, точно шум шумел ради того, чтобы шуметь, и это было своеобразным способом сохранить тишину. Слух Армена мгновенно выделил звуки жаркой перебранки. Юноши чего-то не поделили. Трое сидели на пыльных облупившихся перилах, окаймляющих тротуар, четвертый стоял перед ними. Сидевший посередине — с длинной, закрывающей глаза шевелюрой — с пеной у рта утверждал, что может залпом, не переводя дыхания, выпить до дна бутылку пива, а тот, что стоял, — худой, тонкошеий, — горячо возражал, говоря, что это невозможно, поскольку человек задохнется…

— Кретин! — сидевший посередине вне себя от ярости, подавшись вперед, изо всех сил толкнул худого.

Началась потасовка. Трое набросились на одного, тому, однако, удалось вырваться, и он обратился в бегство. Остальные бросились вдогонку и преследовали его до угла улицы, затем голоса смолкли. Всколыхнувшаяся было очередь снова успокоилась.

— Безобразные мальчишки, безобразные… — покачал головой какой-то старичок.

— До чего же хорошенькая… — шепотом восхитился кто-то из стоявших сзади.

Армен обернулся. Юноша со стриженой под нулевку головой и с едва пробивающимся пушком на подбородке не сводил зачарованных глаз с висевшей на заборе дома напротив красочной афиши, на которой женщина с глубоким декольте на фоне стоя аплодирующего зала излучала усталую и скромную, но торжествующую улыбку. Внизу крупными буквами было написано: «Редкое сочетание неотразимого женского обаяния и безукоризненного артистизма».

— Перестань! — молодая мама в туго обтянутом платье одернула своего ребенка — девочку лет трех с нарядной бабочкой в волосах, которая без конца тянула ее за руку. — Не даст спокойно с людьми поговорить, — пожаловалась она, повернувшись к женщине средних лет. — Ни минуты покоя от нее!

— И мой внук точно такой же, — утешила ее пожилая дама в очках, стоявшая чуть в сторонке.

— И вот так без конца: стирка, готовка, дети… А оглянешься — жизнь-то прошла! — отозвалась женщина средних лет и тяжело вздохнула. — Эх, — безнадежно махнула она рукой и обратилась к старухе, опиравшейся на клюку. — Ну как твоя корова, оклемалась или еще лежит в хлеву?..

— Чего? — дребезжащим голосом переспросила та. — Говори громче, не слышу!

— Я про корову твою спрашиваю, про корову!

— Ах! — старуха готова была расплакаться. — Лучше бы я подохла, чем эта бедная, бессловесная животина…

Вдруг как по команде голоса смолкли, и все взгляды нетерпеливо устремились к дверям магазина, где появился небольшого роста человек в потрепанной одежде, по-видимому, грузчик. Окинув собравшихся глубокомысленно-оценивающим взглядом, он, не торопясь, повернулся к ним спиной и торжественным, исполненным достоинства движением открыл магазин.

У выхода из магазина Армен не утерпел и открыл пакет с покупками: да, и хлеб, и кусок сыра были вполне реальны. Особенно сыр… Он поднес пакет к носу и понюхал. Как прекрасна жизнь!

На ступеньках перед дверью магазина присел в тенечке грузчик и, подперев ладонью подбородок, лениво созерцал улицу. Армен остановился рядом и затеял разговор.

— Сидишь себе вот так, бездельничаешь да людей разглядываешь. — Он дружески положил руку грузчику на плечо.

— Не бездельничаю, — многозначительно возразил тот, глядя на Армена снизу вверх, — а вовсю думаю.

— Над чем же ты вовсю думаешь? — улыбнулся Армен.

— Да вот, сынок мой пристал, как липучка: школа, говорит, поездку готовит по старинным местам, дай денег, я тоже хочу съездить. А я ему говорю: «Где мне взять столько денег, сынок? Не видишь, что я и так из кожи вон лезу? Глянь, сколько в наших краях старых обрушенных, пустых домов, а всяких там темных да сырых закоулков и подвалов сколько! Походи возле них — вот тебе и старинные места», — грузчик досадливо крякнул. — Верно ведь говорю?

Армен рассмеялся.

— Да, — с ноткой обиды стоял на своем грузчик. — Так оно и есть. А ты говоришь, что я бездельничаю…

Армену захотелось рассказать историю «Детского мира», но он сдержал свой минутный порыв.

— Смотри, — с ребяческим удивлением снова заговорил грузчик, — вон какой здоровенный мужик, а одет не лучше меня.

— Кто? — не понял Армен.

— А вон тот, — грузчик кивком указал на идущего по другой стороне улицы исполинского телосложения мужчину, который на ходу стряхивал свою пыльную и потрепанную одежду.

— Вижу, ну и что?

— Как это ну и что? — еще больше удивился грузчик. — Да имей я такую силу, весь мир в кулаке бы держал…

Армен стал спускаться по ступенькам.

— Если решишь торговлей заняться, скажешь мне, я тебе здорово помогу, — услышал он за собой голос грузчика. — Вместе немало дел провернем.

— Скажу, — не оборачиваясь, ответил Армен.

В пыли тротуара лежал затоптанный пожелтевший конверт, скорее всего, кем-то потерянный в толкотне очереди. На миг Армена охватило такое чувство, что письмо адресовано ему, и он непроизвольно поднял его с земли. Конверт был пуст, адреса отправителя и получателя одинаково неразборчивы, на его правой стороне был изображен какой-то старинный собор, на полуразрушенный купол которого неведомой птицей взлетел черный отпечаток пальца…

Армен положил конверт на ступеньку, а когда выпрямился, взгляд его буквально приковало к противоположному тротуару. Сквозь решетку забора пробились ветви высохшего дерева, и в их сетчатой тени, рядом с мусорным контейнером, стояла худая костистая женщина с растрепанными волосами и красным воспаленным носом. Из-под замызганной, похожей на ветошь одежды выпирал огромный живот; огромный беззубый рот странным образом открывался и захлопывался; женщина силилась поднять свои безжизненные, точно плети висящие руки, но в ту же секунду, кажется, забывала о них; очертания узких плеч все еще хранили память о девичьей стройности; ее мутные глаза на какой-то миг остановились на Армене, а затем снова закатились. Армена невольно передернуло, он мимолетно и остро почувствовал лишенную корней неподвижность усохшего дерева, и его ошеломила внезапная мысль. Женщина была беременна.

— На ней платье моей жены, — сверху, с площадки перед дверью, сказал грузчик. — Три года назад жена повесила его на забор — сушиться после стирки, а эта уличная стянула, — усмехнулся он. — Но я ничего не сказал, потому что с ее мужем покойным мы не раз хлеб-соль делили. Муж ее порядочный был человек, самый уважаемый мусорщик в Китаке. При нем Китак был чистым, на улицах ты бы клочка бумаги не нашел, а сейчас, глянь, мы скоро утонем в грязи… — Грузчик вздохнул и выпрямил затекшую ногу. — Да только плохо кончил бедняга: трое дрянных парней поймали его, отняли всю зарплату, а самого так отделали автомобильной отверткой, что у него голова раскололась и мозги вывалились прямо на землю под деревом, — грузчик яростно почесал колено. — Поленились труп хотя бы в реку бросить: кое-как забросали его мусором и ушли. А через пару месяцев дождь размыл этот мусор и рука его, полусгнившая, наружу вылезла, по руке этой да по запаху его и нашли…

— Но почему?

— Что почему?

— За что его убили?

— Ну… — замялся грузчик, — ни за что, просто так. Выпившие они были, в приподнятом настроении. Втроем поймали бедного, руки-ноги связали, кто-то из них похвалился, мол, могу одним ударом череп ему раскроить, а другие не поверили, сказали, что череп человека покрепче железа будет. Вот так: поспорили — и нет человека…

— Сколько им дали?

— Кому? — удивился грузчик.

— Ну убийцам этим.

— Э-э… — отмахнулся тот, — всех отпустили по ложному свидетельству. Сказали, что убийц еще надо найти, а эти ни при чем, — и дело закрыли. Да ведь покойный-то всего-навсего мусорщиком был — кто ж за такого вступится?.. — Грузчик умолк, сосредоточенно размышляя. — Поэтому я сына и учу уму-разуму: человек должен заниматься торговлей. Самое стоящее дело. Ты не торговлей занимаешься? — сощурил он глаза.

— Нет… — рассеяно ответил Армен.

— Мой тебе совет: займись торговлей, — наставительно сказал грузчик. — Был бы покойный торговцем — ничего такого с ним не случилось бы, это как пить дать…

Армен не ответил. Он ушел в себя, съежившись и глядя себе под ноги. Он видел сейчас во всех подробностях, как убивали этого человека, как носками туфель брезгливо забрасывали тело мусором, но никак не мог представить и разглядеть убийц. Это подсказало о какой-то роковой ошибке, из-за которой, кажется, и произошло убийство…