Книга: Последний из миннезингеров (сборник)
Назад: Троица
Дальше: Последний из миннезингеров

Митина ноша

1
Солнце палило дико, не по-божески. Пот катился градом по полным Митиным щекам. Рубаха на спине побурела. Волосы слиплись. Два неподъемных чемодана вывернули руки, а спину тянул назад гигантский сидор чудовищной формы.
Даже во время затяжного марш-броска под Кенигсбергом двадцать лет назад он ничего подобного не испытывал. А ведь был в пути какой-то час и от города отошел километра на два. Годы. В этом году пятьдесят стукнуло.
2
Все это наваждение началось неделю назад, когда, громко постучавшись, хрустя новой кожанкой, вошел в избу высоченный мужик. Вообще-то назвать его «мужиком» даже у самого простого деревенского паренька язык не повернулся бы. Кроме высокого роста гость отличался некоторым благородством лица, надменностью улыбки, которая, казалось, не сходила с его лица.
– Здесь живет Дмитрий Семенович Иванов?
– Здесь. Здравствуйте, проходите.
– Присядьте с дороги, чайку выпейте.
– Спасибо. Я тороплюсь. Чаю же не люблю. Со станции еду. Вам Макаров билет купил.
И гость полез во внутренний карман новой куртки.
Шура всплеснула руками и заплакала.
3
Жили они в деревне Березник, в десяти километрах от районного центра. Всю жизнь, безвылазно. Исключением были два года в жизни Мити, когда он был на войне. Про два года эти Митя никогда не вспоминал, никому про войну ничего не рассказывал, но только один раз в году – 9 мая – был в стельку пьян. И плакал раз в году – 9 мая.
Жили без выходных, без паспортов, без зарплаты, без прав, без льгот. И без детей. Бог не сподобил. И без слез, кроме Дня Победы.
Была мельница – работал мельником. Закрыли – работал в совхозе, обихаживал скотину. Плотничать Митя не умел, зато получше любого ветеринара принимал у коров отел, трогательно заботился о телятах, называя их «робятами». Этим и жил.
И лишь одна была у него мечта: съездить в город к брату.
Брат старший жил в Москве, был большим человеком. Его еще до войны призвали в армию, и больше он в деревню не возвращался. Пару раз в отпуск только приезжал. Да еще на похороны к матери. Выучился, продвинулся… И вот уже лет десять не бывал, присылал только открытки к именинам Мити и жены его Шуры.
По поводу брата Митя редко, но роптал: вот не был бы младшим, не было бы опеки над родителями, призвали бы в армию. Глядишь, и тоже бы… А так только в войну прошлепал за два года пол-Европы, а потом на поезде обратно за две недели привтыкал.
Цели своей поездки Митя никому объяснить не мог, наверное, и себе тоже. Хотелось пожаловаться на бестолковый колхозный быт, на неустроенную жизнь, на то, что, глядишь, в город не сегодня-завтра переселят, а там? И просто поговорить, глядя в умные братовы глаза. Но уехать было не так-то просто. Часто сельчане, на попутках и пешкодралом добиравшиеся до станции (восемьдесят километров от райцентра, да до него десять), так же возвращались обратно или неделю голодали и вшивели на вокзале, смешные, деревенские, недоверчивые и робкие, всеми ругаемые, выталкиваемые изо всех очередей, в ожидании билета на заветный мистический поезд. Поэтому как-то (полгода назад) Митя с городской почтовой машиной (бывшего мельника в райцентре знали и уважали) послал весточку сослуживцу Макарову, который жил на станции. Весила эта памятка основательно. Самым легким в ней предметом была записка: «Вася купи мне билет пожалуста до Москвы столицы нашей Родины. Извини за беспокойство. Спаси Господи».
И билет приспел. К поездке надо было готовиться, и Митя написал брату письмо, поставил мужикам бутылку-другую самогону, чтобы забили и оприходовали поросенка, съездил с торговкой Павловной на городской рынок, набрал кое-какого деревенского скрабу – неудобно же ехать с пустыми руками – набил сидор… Бабка собрала ему чемодан.
Вроде можно ехать. И тут началось.
4
Ведь сказал же он Шуре по-хорошему: «Никому не говори, что еду!» Сказал. Она и не проболталась, только словом обмолвилась с троюродной сестрой. Жалко стало: непутевая, муж бросил, двое детей на шее. Вот и сказала: может надо чего? Надо оказалось, и слишком много чего надо… передать на станцию. В Москву заказы делать – денег нет, а вот кобелю своему (на станцию уехал работать) и того и этого… Может, вернется. А потом пошли гости.
Была у Мити одна слабость. Слабость характера. Никогда никому и ни в чем он не мог отказать. Одно время даже попивать стал на мельнице, но тут Шура заявила: «Будешь приходить домой пьяный, уйду!» Он не то чтобы поверил, но пить перестал.
Первой пожаловала золовка Аннушка с большим свертком и с порога кинулась в ноги:
– Митя, сто раз выручал, сто первый выручи! Опять не убереглась! В райцентре в больнице сестра работает! Замолви словечко, я вон пирогов напекла!
Потом Трофим. Отказать нельзя – крышу перекрывал:
– Митя, мне тоже билет нужен. Отдай своему товарищу патефон.
После него прискакал одноногий Илья (ногу под Москвой оставил):
– Митя, протез стерся. Помоги Христа ради! Пусть на станции в больнице отремонтируют!
Илья еще не вышел, а в избу прется парторг с чемоданом:
– Слушай, Иванов. Для дела надо. Я тут на бумажке адрес написал: зайдешь на станции и передашь. Там письмо еще личного характера. Так ты не читай.
Приподнял Митя чемодан, вздохнул и кивнул.
До райцентра на подводе его довез Семянников. Довез до самого моста.
– Ну, Митрий, поезжай. Там на вокзале в камере хранения мужик одноглазый работает. Передай ему вон…
Он достал из сена чекушку. Митя со вздохом втиснул ее в сидор.
5
Сзади послышалось урчание мотора. Митю догнал грузовик. Машина притормозила, водительская дверца приоткрылась. Оттуда выглянул молодой, но седой мужик.
– Здорово, дядя Митя!
– Здравствуй, Саня.
– На станцию?
– Туда.
– Садись. Я до Рябово только.
– Спаси тебя Господи.
Митя запихнул чемоданы и рюкзак в кузов и полез в кабину. Жить стало и лучше и веселее. Рябово было в тридцати километрах от райцентра, а это почти полдороги. Санек был трезв и в духе.
– Куда полетел-то?
– К брату, в Москву.
Митя вдруг оживился.
– Саня, я у тебя хочу спросить: ты чего молодой, а седой весь?
Шофер довольно расхохотался.
– Да жена у меня, Верка, на парикмахера выучилась. Таблеток каких-то купила – «Гид-ро-пе-рит». Решила для эффекту еще белил добавить. А на ком пробовать?
Митя тоже посмеялся, потом продолжил разговор (он чувствовал, что это его моральный долг перед шофером):
– Дети-то когда пойдут?
Саня враз сделался серьезным:
– Проблемы у меня, дядя Митя. Вернее, у Верки. Хочу тебя попросить: замолви словечко в Москве, а я Верку свожу. Только мне дать тебе нечего.
Митя засуетился:
– Ничего-ничего, Саня. У меня много своего набрано. Скажу – от тебя.
– Ну и добро.
Вскоре приехали в Рябово.
Саня довез Митю до околицы.
– Ну давай, дядя Митя!
И Митя пошел дальше. Сорок километров остались за плечами, и ноша показалось ему куда более легкой.
6
Унылое и раздраженное солнце перевалило за полдень. Дорога вилась вперед бесконечной полосой. Но оттого, что шел по этой дороге Митя пешком, полоса для него расползалась вширь.
Знакомое ощущение пути, который не одолеть. Сейчас казалось, что тогда было легче. Наверное, и в самом деле. Во-первых, он шел тогда в обозе, и, если сильно уставал, всегда мог подвинуть кого-нибудь на телегах. Во-вторых, был моложе и сильнее, смелее, чем сейчас. Но тогда могли убить. Тогда вжимались в землю при налетах, хватались за оружие, видя впереди, сзади, сбоку чужих людей. Вот однажды так же, как сейчас он плетется, восходили-восходили на пригорочек. Забрались – а там их встретили. Ох, встретили! Как вспомнишь, мороз по коже продирает. А сойдет мороз, слезы горькие в душе кипят. Половина взвода Митиного немецких гостинцев после того восхождения отведала. Лейтенант Емельянов да старшина Лукьянов первыми пробу сняли.
– Ма-ши-нен-ги-вер-со-рок-два… – с ненавистью пробормотал идущий, одолевая подъем.
Когда Митя поднялся на пик холмистой дороги и увидел с него бесконечный серпантин, то понял, что сил вообще не осталось. Но он продолжал идти по привычке.
И вновь сзади послышался громкий, только на этот раз трескучий звук. Митю догонял мотоцикл. Он поставил чемоданы на землю и принялся отчаянно махать руками. Сидор от нарушившегося баланса потянуло назад, и Митя попросту с размаху сел на задницу и крякнул от боли. Мотоцикл остановился и заглох. Пожилой мужик, сидящий за рулем от души хохотал. Митя улыбнулся тоже.
– Подвезешь?
– А подтолкнешь, так подвезу. Только я недалеко, до Антоновской.
Митя мигом прикинул: от Рябово он протопал километров десять, до Антоновской тоже десять… И от нее десять. На душе запели райские птицы!
А вот мотоцикл заводиться «с толкача» не хотел. А может, «стартовал» Митя плохо. В конце концов мужик слез с сиденья и стал на пару с будущим пассажиром толкать стального конька-горбунка. На этот раз им сопутствовал успех.
– Поехали! – проорал мужик.
Митя запихал пожитки в люльку, уселся за мужиком. Тот оглянулся на заднее колесо и поморщился. Митя что-то спросил, но мужик махнул рукой, и мотоцикл неспешно запрыгал по пыльной дороге.
7
Антоновская встретила лающими собаками, которые гнались за мотоциклом по всей деревне. Мужик остановился у одного из подорожных домов.
– Ну все, мил человек, приехали.
– Уж не знаю, как вас и благодарить!
– Молчи, пехота!
– А ты как узнал?
– Да так, может, видел тебя где, а может, похож ты на кого. Где воевал-то?
– Под Дрезденом Победу встретил.
– Не, я в Берлине был. Коня вон на обратном пути подобрал. Ну давай. Может, чайку или покрепче чего?
– Спасибо, мне к поезду надо.
– А успеешь к своему поезду?
– Теперь успею.
Так они распрощались. Митя двинул дальше.
8
Никакого подъема душевного больше не было. Через километр после деревни Митя захватал ртом воздух, заперехватывал чемоданы с земляческой поклажей, задергал спиной. Но все эти дорожные хитрости уже не действовали. Плечи, спина, руки, голова налились неизживаемым грузом.
Митя немного оживился, когда увидел вдалеке дома. Но как же долго они не приближались!
Подобие человека, пыльный, грязный, вонючий, с проступившей жесткой неопрятной щетиной, он приковылял к табличке «Лагерь труда и отдыха». Первым домом был магазин. Митя ухнул весь груз на крыльцо. Ухнулся сам. Через пять минут достал из кармана часы, посмотрел на них, вяло встал и пошел.
За прилавком скучала безвозрастная и бесформенная продавщица.
Митя достал из кармана мятую цветную бумажку:
– Бутылку мне. Красненького.
Продавщица неприязненно уставилась на него, заставив съежиться под пираньим взглядом. Потом пошла в подсобку, буркнув:
– Своей пьяни мало.
Митя попытался что-то возразить, но потом махнул рукой. Взял бутылку, вышел на крыльцо, открыл и жадно хлебнул из горлышка. Раз, другой, третий. Захорошело. Появились силы.
Не желая упустить этот момент, Митя взял свою ношу и двинулся через деревню и дальше. У околицы он встретился с участковым, как назло за какой-то надобностью оказавшегося именно в этой деревне, именно у этого магазина. Тот остановился и долго смотрел Мите вслед, а Митя ежился и еще больше потел под этим взглядом, который чувствовал спиной.
9
Несколько раз он останавливался и откупоривал бутылку. Глотки старался делать маленькие. Красное давало некоторое тупое забытье от неимоверной усталости, которую он чувствовал. Даже веселило. В какой-то момент он выдумал себе, что поднимется вон на тот пригорок и увидит там голую бабу с большими грудями.
Но веселье быстро прошло. С пригорка виднелась такая же дорога, и в его затуманенной голове мелькнула мысль, что подобное ощущение он сегодня уже испытывал. В бутылке оставалась еще половина, и он приготовился в очередной раз приложиться к ней, как вдруг услышал блаженный звук – шум мотора. Через минуту с ним поравнялся грузовик и притормозил. Митя с молчаливым упорством схватил чемоданы и полез с ними в кузов.
– Куда прешься, деревня? – раздался злой голос из кабины.
– Так… это… подвезли бы…
– А слово «здравствуйте» ты знаешь?
– Здравствуйте… Извините…
– Смотри-ка, и «извините» знаешь?
– Подъехать бы… На станцию…
Водитель вышел из машины, неспешно помочился на заднее колесо.
– Деньги есть?
– Откуда?
– Ну и пошел ты…
Мотор взревел, и грузовик, осыпав Митю пылью, улетел прочь.
Митя ткнулся в багаж и заплакал. Что плохого сделал он людям? Чем досадил? Почему обречен был на эту дорогу? Почему те, кто уважал его и здоровался с ним, добавляли в его чемоданы несносный и нелепый груз: белье, пироги, патефон, протез и чекушку?
На секунду возникла злая решимость бросить опостылевшую ношу, развернуться и пойти обратно. Но Митя сразу представил себе изумленное лицо Шуры, разочарование в глазах сельчан, досаду и праведный гнев брата, который зря проторчит на Ярославском вокзале в ожидании поезда… Представил, взял чемоданы и, шатаясь, двинулся по пыльной дороге.
10
Когда пропала и сама привычка передвигать ноги, Митя сел посреди дороги на свою ношу. Поэтому когда вдалеке показалась модная «Победа», он не делал дополнительных усилий, чтобы вставать и униженно махать руками. Автомобиль затормозил.
– Притомился? Садись, дед. Тебя как звать-то? Меня Михаилом величают.
Митя снова заплакал. Тогда новый знакомый Митин, Михаил, вышел из машины, подошел к Мите, руку ему протянул.
Митя выдавил:
– На стан-ци-ю…
– На станцию, на станцию. До самого перрона тебя доставлю. В лучшем виде. Ты, кстати, знаешь, что уже месяц как из райцентра до нас автобус ходит? А надо было узнать. Не восемнадцатый век на дворе, да и ты не Ломоносов. Чего молчишь?
11
Вокзал встретил его руганью, вонью и духотой. Казалось, все жители какого-то большого города набились сюда, как в бомбоубежище, боясь высунуть нос на улицу, чтобы не быть разорванными шальной бомбой.
Митя безнадежно посмотрел на сиденья, на которых граждане сидели по одному, по двое и даже по трое, и поперся в самый дальний и грязный заплеванный закуток. Поставил чемоданы – получилась небольшая скамейка, плюхнулся на нее, приставил к стене рюкзак и оперся на него спиной. Потом спохватился, достал из кармана часы, посмотрел на время. До поезда оставалось немного, шестнадцать часов тридцать минут. Митя вышел с запасом. Тогда он в изнеможении закрыл глаза и провалился в сон без сновидений, успев подумать: «Как же душно здесь!»
12
– Граждане! Пассажирский поезд номер… – торжественно возвестил репродуктор. – В связи с опозданием стоянка поезда будет сокращена…
«Бомбежка» закончилась, и пассажиры из вонючей душегубки ринулись на чистый воздух, к рельсам. Митя вздохнул:
– Наконец-то.
Подхватил чемоданы, ощущая привычную тяжесть. К ней добавилась еще одна: очень сильно хотелось в нужник. Но Митя терпел. Он шел и шел через здание вокзала к выходу и все никак не мог добраться до открытой двери. Митя посмотрел под ноги и с удивлением видел, что стоит на месте. Он словно увидел себя со стороны: неопрятный толстый небритый мужчина с опухшим лицом стоит на месте и ловит ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.
– Митя! – раздалось от дверей. – Рядовой Иванов! Здорово, деревня!
Он посмотрел туда и удивился:
– Емельянов! Товарищ лейтенант! А как вы здесь…
Потом прищурился:
– Мама! Мамочка!
И он потянулся к ней, как в младенчестве, просясь на ручки.
13
На пыльной дороге лежал человек. Пожилой мужчина. Дмитрий Семенович Иванов. Встать он уже не мог. Умер Митя. Сердце встало.
Назад: Троица
Дальше: Последний из миннезингеров