ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Ясно, что ничего не ясно.

Да, чуть не забыл... Еще темно-синяя записная книжка, обложка гибкая. Ежедневник на 1942 год. Отпечатано в Дрездене. В конце: гимн Германии («Deutschland, Deutschland über alles»), календарь праздников, долгота дня, нацистские ордена, значки, эмблемы. На титульном листе, в верхнем углу фиолетовыми чернилами, старательно, как по чистописанию, прописная «А».

Книжечка была в нагрудном кармане комбинезона того парашютиста.

Почему я не сдал ее Куличнику? Чего испугался? Ведь чего-то тогда испугался... Или просто оставил на память? Чтоб самому в ней записывать? Чем? Вспомни, чем дети писали в нашем партизанском хедере: угольками на бересте, мелом из обожженного известняка на закопченной фанере. На всех две ручки, один химический карандаш, огрызки карандашей, простых и цветных. Да и что мне записывать? Вшей, крыс, поносы, сколько собрал орехов и грибов для Иды, сколько раз сбегал к Доре Большой? На какой день придется самый длинный для всех евреев день Йом Кипур, когда нельзя есть и пить, когда Всевышний запишет все твои, Вениамин Балабан, грехи за истекший год? Так я без записной книжки знаю: в 42-м году Судный день пришелся на 21 сентября. А Господь обходится без чернил и бумаги.

В общем, не помню. Но что-то заставило скрыть. И никому никогда не показывать. И не ломал я голову, кого же все-таки в тот день я убил. Первый раз за всю жизнь. И, надеюсь, единственный. Знаю одно: кто бы он ни был, он бы меня точно убил. Мне просто повезло. Не только в тот день. Во все дни войны. Во все годы. Я не разбился. Но одну жизнь точно разбил вдребезги. И ее осколки ни в каких архивах не отыскать. Вот такой пазл.

Пазл-мазл.

Ихл-Михл.

Шашки-башашки.

Стоп! Да никакой тот Тамбов не Тамбов! Ну тот подполковник или кто он по званию. Вспомни: на рукаве гимнастерки широкий уголок, след от двух орденов. В 42-м!

Снова запрашивай архивы. Чем черт не шутит.

Через полгода пришел ответ. Да какой! Пляши, Балабан! Ей-богу, сплясал бы, но с палкой хожу. Без нее ни шаг. Бамбуковая клюка, самая лучшая. Как будто юный тимуровец или скаут, она бережно ведет меня под руку. Подарок Цесарского мне на 80-летие. «Что тебе привезти из Лондона?» А ведь он даже старше меня на год или два, но гоняет по всему свету. Я не придумал ничего умнее, чем попросить клюку. Вот он и привез самую лучшую во всем Лондоне. Бамбуковая, восемнадцать коленец; три верхних гнуты как раз по моей руке. Легкая, прочная, цвет великолепный, и маленькая овальная табличка, я сперва не разглядел ее, ладонью чувствовал, а не видел, потом в лупу рассмотрел: «Dream of Jakobs» – «Сон Иакова». Может, название фирмы. А может, напоминание прихрамывающему, что записано в Торе: «И хромал он на бедро свое». Он, то есть Иаков, от которого ведут начало двенадцать колен Израиля. Почему хромал? Потому что ночью явился ему Некто, и они боролись до зари, и тот Некто вывихнул Иакову бедро.

Знал – не знал наш основоположник Иаков, с кем он боролся, я так и не понял. А у меня с кем случилась рукопашная? С посланцем кого, чего? Как ни кинь – хорошего ничего, все одно: быть бы Вениамину Балабану убитым. Если б он сам не убил. Вот только кого, неизвестно. И не знаю, кто знает ответ на этот вопрос.

Башашкин знал.

«Башашкин Василий Васильевич, 1908 г. р. Место рождения: Тавда Екатеринбургской губ.

Старший майор НКВД (ничего себе звание! по общевойсковому – комдив, два ромба, генерал-лейтенант, а у СС – группенфюрер). Награды...»

Опухоль простаты мне удаляли в госпитале инвалидов войн. В нашей палате лежал с тем же самым фронтовик, замечательный мужик, еще старше меня, военврач 2 ранга (две шпалы в петлице). Когда прихватило его, он сам добрался до госпиталя и в приемный покой: я с острой болью, мне срочно в урологию. Дежурный врач начинает заполнять длинную бумагу с вопросами: как зовут, где прописан, когда родился, где воевал, какие ранения? А из страдальца уже душа почти вон.

– Доктор, я сам уролог, хирург, чего вы меня пытаете. Мне на операцию! Срочно!..

А тот не слышит. «Боевые награды имеете?» Тут Григорий Бенционович не выдержал:

– До хуя!

Вот и у Башашкина оказалось столько же. Одних орденов Боевого Красного Знамени четыре. Конечно, такое бывает. Но чтоб в шестнадцать лет получить Красного Знамени за выполнение особого задания, про такое не слышал.

Я и про задание выяснил.

3 августа 1924 года группа советских диверсантов (58 человек) по заданию ОГПУ совершила налет на польский городок Столбцы: уничтожила жандармский пост, захватила тюрьму (уничтожив охрану) и освободила арестованных руководителей ЦК компартии Западной Белоруссии, после чего атаковала казармы пехотного полка, разгромила эскадрон улан и с боем пробилась через границу на нашу сторону; потери – один тяжелораненый.

За участие в этой операции юный диверсант Василий Башашкин получил первую боевую награду.

Наверное, имел ранения. Не заговоренный же он. Веня, ты совсем спятил! Вот же по-русски написано: «Последнее ранение – в голову, 2 мая 1945 г., Берлин. Из ПГ-127 выписан 14 июля 1945 г. В расположение в/ч не прибыл».

Три строчки кем-то замазаны. Цензором? Спецхраном? Каким-нибудь особым отделом?

Еще одна тайна войны. Чей-то осколок. Вот уж этот точно значится... значился в кадрах Генштаба РККА – Советской Армии.

А кто же был тот парашютист? Ты-то ведь знал, Башашкин. И куда ты сам подевался? Убили, выкрали, подорвался, сбежал?

Немке, уймись! Доска закончилась, ты ходишь шашкой по пустому столу. С кем ты играешь? Зачем пытаешься приладить что-то к чему-то? Даже в бесконечном мироздании всегда отыщется такое, что и Всевышний не знает, куда приложить.

А вы все равно дураки, евреи! Никогда не прощу, что вы признали невиновным Демьянюка, выпустили на свободу того, кто ел мой народ, как хлеб. Вы поверили фальшивке КГБ и не поверили еврейской памяти, боли.

Демьянюк еще жив. А все свидетели уже мертвы. Безусловно, живые вправе требовать адвоката. Но кто защитит мертвых? Кто защитит еврейскую память?

Знаете, умники, какое я придумал соломоново решение?

Демьянюк же не отрицает, что был эсэсовцем (удостоверение СС за номером 1393), его просто откомандировали в концлагерь Собибор для несения службы охранником. Он просто охранял евреев, которых убивали. Так отпустите больного старика, не мучайте, проявите гуманность. Но с одним условием: Демьянюк должен до последнего дня своего, начиная с сегодняшнего, не снимая носить форму СС с черной фуражкой с черепом и костями и черные, до блеска начищенные сапоги (мечта всех антисемитов). И в гроб его пусть положат так, по всей форме, и пусть так, по всей форме, SS-Демьянюк предстанет перед Всевышним.

Все сказал? Выпустил пар? Закуси валидолом.

Руки трясутся. Таблетка валидола закатилась под книжный шкаф. Резко не наклоняйся. Сперва встань на колени. Говорят, нашему послу Бовину в Израиле поставили коленные чашечки из титана, вечные. А у меня пока свои, костяные. Мне не нужны вечные. Лишь бы согнулись, чтоб я мог стать на карачки. А ты медленно, тихо. Adagio, а не scherzo. Как пошутил Гвидо Адлер: «Еврейское скерцо есть на деле чуть больше, чем адажио».

Боже, неужели я был мальчиком. Учился на скрипке, на пианино, маэстро Ненни нашел у меня вокальные данные...

Достал все-таки, дотянулся до валидола. А рядом с ножкой шкафа что белеется?

Не может быть! Правая рука паяца. Целиком откололась, не кусочками. Неужели весь пазл сошелся?

Бедный паяц, ты теперь цел. Потерпи: смажу плечо и отбитую руку мгновенным клеем. Ты снова весь. Только сердце твое разбито. Как и мое.