Вместо года на Бродвее советская власть разрешила нам двухнедельные гастроли в Венгрии — низкий ей поклон!

В последних числах мая 1980 года я шагал по Будапешту — свободный, как перышко в небе. Мне нравился Будапешт, но еще больше нравилась нежданная свобода. Я брел, куда глаза глядят, и набрел на лавочку, в витрине которой штабелями лежали джинсы. Не сваренный в кастрюле подольский «самострок», а натуральный американский «левайс»!

Ровесники поймут мои чувства без лишних слов, а молодежи все равно не объяснить. Джинсы!

Я судорожно захлопал себя по карманам — все мои хилые форинты остались в гостинице. Сердце екнуло, но интеллект работал, как часы. Я подошел к ближайшему углу и записал название улицы. Я вернулся к джинсам и записал номер дома. Я идентифицировал место на карте — и рванул в отель.

Выбегая оттуда уже с форинтами в кармане, я столкнулся в дверях с Катариной, нашей переводчицей и гидом.

— О, Виктор! — обрадовалась она. — Как хорошо, что вы тут! Мы идем музеум: Эль Греко, Гойя…

Какой Эль Греко — «левайсы» штабелями!

Я, как мог, объяснил Катарине экстремальность ситуации.

— Джинсы — завтра, — ответила она.

И тут я Катарину напугал:

— Завтра может не быть.

— Почему не быть?

В глазах мадьярки мелькнула тревога. Может быть, я знаю что-то о планах Варшавского Договора? Почему завтра в Будапеште джинсам — не быть?

Но я не был похож на человека из Генштаба, и Катарина успокоилась.

— Быть! — уверенно сказала она. — Завтра джинсы — быть! А сейчас — музеум…

Репутация культурного юноши была мне дорога, и я сдался. И пошел я в музеум, и ходил вдоль этого Эль Греко, а на сердце скребли кошки, все думал: ох, не достанется… расхватают… закроют!

Но Катарина была права — джинсы «быть» в Венгрии и назавтра. На каждом углу и сколько хочешь. Я носил их лет пятнадцать.