А то мы не знаем, как это бывает! Не утоп, гад, как десять тысяч братьев, вильнул хвостом, только его и видели, одно слово, живчик, — брассом не брассом, кролем не кролем, а доплыл, сволочь такая, без мыла влез в красавицу яйцеклетку, Аленушку, голубицу невинную, — и через девять месяцев как серпом по яйцам: «мальчик из интеллигентной семьи».

Детство Тёмы уместилось в три фразы. Не соскребал гвоздиком краску на окнах женской бани. Не гонял голубей. Не выбил никому в драке ни одного молочного зуба, не говоря уже о постоянных. Часами учился перед зеркалом сплевывать, как мальчишки во дворе: языком по нёбу сверху вниз, до щелевидной амбразуры, самой природой созданной для молодеческой забавы, с легким презрением к миру, какое может себе позволить только Господь Бог, — цик! — и плевок летит как из пращи, кобра обзавидуется. То есть у других он летел, а у Тёмы стекал по подбородку, как у слюнявого младенца. С матом вообще вышел конфуз. В Тёминых устах простые русские слова звучали так, как если бы Спиваков, играя «Каприччо» Паганини, вместо ре шмалял бы до диез!

Врагу такого детства не пожелаешь.

Про остальное и вспоминать не хочется. В школе — круглый отличник, в университете — именной стипендиат. На четвертом курсе женился. Удачно — не то слово: неделями друг друга не видели. На выставке столкнутся: «Классно выглядишь». — «Ты на себя посмотри!» Семейная идиллия! Забыл сказать: на свадьбу 2 (две) любящие тещи подарили молодым по кооперативной квартире. Можно не продолжать?

После университета взяли Тёму в фирму. Зарплата «зелеными», служебная машина, командировки по всему миру. Удавиться.

Пошел он к экстрасенсу. «Случай тяжелый, надо ломать карму». От пьяных загулов сразу пришлось отказаться — желудок слабый. Пробовал Тёма хамить начальству, но его стали хвалить за твердость в голосе. Ладно! Обиделся. Тут кто-то ему напомнил про народное средство. А жена как раз должна была заехать к нему за костюмами — из всех супружеских обязанностей она почему-то выбрала химчистку. Проходит месяц, случай сводит их на «Аиде». Стоят они в буфете, болтают о том о сем. Соскучились. Подходит их очередь, Вера лезет в сумочку: «Вечно у тебя карманы набиты всякой дрянью!» И со смехом отдает ему мятые женские трусики.

Тёма и сорвался. Можно понять человека. С женой развелся, квартиру вернул теще (не той, как выяснилось), с фирмой раскланялся по-японски. Снял угол в коммуналке на четыре семьи, устроился корректором в зачуханную газетенку. Дома грязь, перемат, протечки, на работе зарплату задерживают. Ну, слава богу! Переломил-таки судьбу.

Ага. Месяц проходит — расселяют их. Квартиру Тёма получает в самом центре, еще лучше прежней. А редактор — неизвестно, за какие заслуги — пристраивает его корреспондентом, с приличным окладом, в солидную газету. Случилась, правда, осечка по медицинской линии — со всеми этими хлопотами у Тёмы открылось кровотечение. Он, понятно, обрадовался: хоть что-то! Язва как минимум. Сделал анализы — всё чисто! Настроение, сами понимаете. А тут еще врач: «С вас, молодой человек, причитается.

В следующий раз будете пить свекольный сок, угостите за компанию».

Добило Тёму наследство. Всю жизнь папа с чистым сердцем писал во всех анкетах: «Родственников за границей не имею». Ну какие родственники? У Федора Степановича Козлова? А вот такие. И не где-нибудь, а в ЮАР. Ближе Тёмы у мистера Козлофф никого на белом свете не нашлось. А денег алмазных после него осталось немерено, хоть обратно в землю закапывай. Тёма им так в Инюрколлегии и сказал: пускай закапывают. Нашли козлов! С нас радиоактивных отходов хватает.

Весело, да? А его первое редакционное задание? Сделать материал о «ночных бабочках». Верняк! Бухгалтерия, правда, поскупилась, пятьсот рублей и ни копейки больше, но для площади трех вокзалов и этого много. В конце дня заходит Тёма к главному. «Ну что, Артемон, готов?» — «В каком смысле?» — «У мужчины при себе должны быть две вещи — ручка и презерватив». Вовремя напомнил. Ручку-то он и забыл.

Приезжает на точку. Трех минут не прошло: «Девочку надо?» Тёма даже удивился. «Как это вы догадались?» — «Нос красный». — «Да? Вроде только из метро». Приводит она его в кафе на Ярославском вокзале и через стеклянную дверь показывает. А там уж полный сбор — кто в курточке на «рыбьем меху», а кто и в беличьей шубке. Сидят, чаи гоняют. Он на рыжую показывает — вот эта. Подбородок тяжеловатый, а так — глаза живые и фигурка вроде ничего. Провожатая переговорила с рыженькой и объявляет ему: «С этой не получится». — «Почему?» — «Мама не велит». — «А чего ж она здесь делает?» — «Праздники отмечает». — «Какие праздники?» — «Известно какие. женские. Пойдем, кофе мне купишь».

Сел Тёма за свободный столик, сводня приводит девушку. «Это Настя. Нравится?» А у нее переднего зуба нет и белил на лице больше, чем на складе лакокрасочных материалов. «Ну.» — «Тогда гони шестьсот и забирай это сокровище». — «Мне только пятьсот дали». — «Если только пятьсот, значит, только стоя». Она толкнула Тёму в бок — ты пошутил, я пошутила — и заказала бутерброды, с ветчиной и с сыром. Все это время щербатая Настя молчала, отчаянно борясь со сном. «Я ее не довезу», — сказал Тёма и начал подниматься, но его снова посадили. «Довезешь. Я помогу». В нем боролись отвращение и врожденное чувство долга. «Ты не смотри, что она смурная. Глаза боятся, а руки делают».

Победило чувство долга. После того как деньги были пересчитаны, они подхватили Настену с двух сторон и вывели под ноябрьский снежок. Он шел и думал: «Золотая рыбка, драная кошка. легко мне все достается. Смирись, Тёма. Бывает хуже». Вдруг какой-то тип схватил Настю за локоть. «Ты куда, красавица?» — «Она с ним», — кивнула на Тёму сводня. «Сначала пусть со мной рассчитается». — «А в чем дело?» — он потянул к себе законную добычу, но тип, чье лицо напоминало дешевый кремовый торт, держал ее цепко. «За ней числится должок». — «А в другой раз вы с ней не можете разобраться?» — «В другой раз? Я ее вторую неделю не могу отловить!» — «Послушайте.» — «Нет, это ты послушай», — тип интимно приобнял за плечи своего нового дружка, и Тёма, вывернув шею, успел увидеть, как шерочка с машерочкой уходят под ручку.

Тёма завелся. Денег, хоть и казенных, жалко, да и самолюбие задето. А этот, сладенький, повис на нем, все оборачиваются, и ухо горячим языком вылизывает. Кое-как Тёма от него отлепился, а девицы уже вон где, возле Ленинградского! Он бегом за ними. Встречающих и провожающих, как фигуры на шахматных клетках, интеллигентно так передвигает. Догнал. «Ты, Настя, далеко?» Она сразу в крик: «Милиция! Помогите!» Голос как у осипшего на плацу ротного, и сна ни в одном глазу. А рядом сводня, как ветер в трубе, подвывает. «В чем дело? — как из-под земли вырос перед Тёмой сержант милиции. — Ваши документы!» — «Да вот», — начал, было, он объяснять, да быстро осекся. Рябой сержант долго изучал редакционное удостоверение — ровно столько, сколько требовалось двум профурсеткам, чтобы скрыться в здании вокзала. «С проституцией боретесь? — вдумчиво покивал головой сержант, возвращая документ. — Это правильно. Будем вместе бороться». И взял под козырек.

Тёма снова бросился в погоню и очутился на платформе — это был сквозной проход. Теперь их ищи-свищи. Улетели бабочки! Он шел в метро, как в детстве, грея руки в карманах, и довольно ухмылялся. Материал — пальчики оближешь. Он радовался, как ребенок. Да разве в материале дело! В кои-то веки пасьянс не сошелся. Может, еще не все потеряно?