Второй акт
Сцена четвертая
Звуки Брайтон-Бич: Шуфутинский, какой-то рок из проезжающей машины, голоса.
МИССИС УОТСОН, в черных очках, пискнув замком автомобиля, проходит через авансцену. Бросив взгляд на окна, заходит в дверь дома.
Через минуту выходит на улицу, набирает номер на мобильном.
В пустой квартире Гольдинера звонит телефон. С грохотом проходит поезд. Телефон звонит в пустой квартире.
Миссис Уотсон, постояв немного, складывает мобильный и уходит. Звонки в квартире прекращаются.
ГОЛОС. Две недели спустя.
В квартире долго звонит телефон. Опираясь на палочку, выходит ГОЛЬДИНЕР. Берет трубку.
ГОЛЬДИНЕР. Алло. Да, я. Вернулся. На Гавайях! Что ты спрашиваешь, ты же все знаешь. Да, сердце. Врачи говорят «азохнвей», Сема. По-латыни! Что ты спрашиваешь? Перестань говорить глупости, — что у нас впереди? Гроб у нас впереди, остальное сзади, включая геморрой. Извини, Сема, я не про тебя, я вообще! Вообще! Надо иногда иметь мужество смотреть правде в глаза. Извини. Спасибо тебе, что позвонил. Да. Я держусь, Сема, какие варианты… Держусь! Пока.
Кладет трубку. Сидит некоторое время, глядя в окно. Потом сам набирает номер, шевеля губами.
Прости, дурацкий вопрос. Какой сегодня день? Точно? Спасибо.
Кладет трубку. Сидит, глядя в окно. Потом снова набирает номер.
Прости, я тут вспомнил… Анекдот в тему. Умирает старый еврей… Что ты смеешься, это еще не весь анекдот! Какой ты знаешь? Нет, это другой! Это другой анекдот и другой еврей. Умирает другой старый еврей. — их много, Сема! наберись терпения… — умирает и слышит с кухни запах гефелте фиш. Зовет внука, говорит: попроси у бабушки кусочек для меня. Внук уходит, возвращается и говорит: «бабушка сказала — это на потом.» (Смеется.) На потом! (Всхлипывает.) Ой… Помнишь юбилей завода? «Какого». Нашего с тобой, Сема — «Энерготяжмаша»! Семьдесят восьмой год. К нам в партком тогда пришел жаловаться на жизнь освобожденный комсомольский секретарь. Из турбинного цеха, — помнишь? здоровый такой… — Рыжиков, правильно! Всем в праздничном заказе дали палку колбасы, а ему — только гречу и томаты. Так он потом до обкома дошел. Чуть из партии не вышел от обиды… Кто-то съел его колбасу, Сема! За два года до коммунизма. Не дождался… «Это на потом»!
(Смеется.) Если бы ты знал, как я боялся коммунистов! Да вот со страху и вступил, что ты спрашиваешь? Потом еще больше испугался, и очнулся уже в парткоме. Страшно, а что делать? Обратной дороги нет… Ой, Сема, что ты говоришь! Колбаса была два раза в год, а тоска все время… Жизнь пошла на ерунду, товарищ Липскер, вот что я вам скажу, как партиец партийцу. Ты помнишь слово «Пленум»? Сема, ты можешь сказать: зачем нам в Харькове нужна была эта латынь? Ночью в больнице проснулся — влезла в голову фамилия «Самора Машел». Влезла и крутится, как турбина… Са-мора Ма-шел! Ну и слава богу, что не знаешь. А я полночи ворочался — кто это, зачем мне? Ужас.
Звонок в дверь.
Прости, не могу сейчас говорить! Я позвоню.
Кладет трубку, быстро, как только может, идет к двери, открывает. Никого. Выходит за дверь, оглядывается, поднимает с пола скрученный в трубку ворох рекламной продукции. Возвращается в квартиру, вертит в руках листок.
«Опытный венеролог в Бруклине». Это то, что мне сейчас нужно.
Бросает рекламные проспекты за холодильник. Подходит к коробке с лекарствами на столе. Что-то находит, пьет.
Подходит к коробке с кассетами, перебирает. Вставляет одну в плеер, садится рядом, лицом к окну, нажимает «play».
ПЕСНЯ ИЗ ПЛЕЕРА.
«…чудо-остров,
жить на нем легко и просто,
жить на нем легко и просто,
Чунга-Чанга!
Наше счастье постоянно,
жуй кокосы, ешь бананы.»
Гольдинер перематывает кассету. Наугад включает снова.
ПЕСНЯ ИЗ ПЛЕЕРА.
«И вновь продолжается бой!»
ГОЛЬДИНЕР. Твою мать!
Ударяет по клавише, долго перематывает, включает. Из плеера звучит музыка из к/ф «Дети капитана Гранта». Гольдинер слушает.
Дверь открывается, входит МИССИС УОТСОН. Слушает до конца увертюры.
МИССИС УОТСОН. Добрый день.
Пауза. Гольдинер останавливает кассету.
МИССИС УОТСОН. Дверь была открыта.
ГОЛЬДИНЕР. Добрый день.
МИССИС УОТСОН. Среда. Простите, что задержалась.
ГОЛЬДИНЕР. Ничего.
МИССИС УОТСОН (кивнув на плеер). Что это было?
ГОЛЬДИНЕР. Дунаевский. Исаак Осипович. «Дети капитана Гранта», увертюра.
МИССИС УОТСОН. Да-да! У мамы была пластинка. Такая —…
ГОЛЬДИНЕР. Виниловая.
МИССИС УОТСОН. Да.
ГОЛЬДИНЕР. Фирмы «Мелодия».
МИССИС УОТСОН. Откуда вы знаете?
ГОЛЬДИНЕР. Других фирм не было. (Пауза.) Спасибо, что вы пришли, но знаете — надобности нет. Я уже вполне справляюсь сам.
МИССИС УОТСОН. Вы были в больнице…
ГОЛЬДИНЕР. Да. Легкий ремонт кузова. Все олрайт.
МИССИС УОТСОН. Мистер Гольдинер, дорогой, не мешайте мне быть законопослушной американкой. Еще две недели.
ГОЛЬДИНЕР. Две с половиной.
МИССИС УОТСОН. Тем более.
Пауза.
ГОЛЬДИНЕР. Миссис Уотсон, я сам себе противен, честное слово.
МИССИС УОТСОН. И я. Разоралась, как больная корова.
ГОЛЬДИНЕР. Да, вы знаете много русских слов…
МИССИС УОТСОН. Сама не пойму — откуда вылезло? Well…
Простите меня, и забудем об этой ерунде. Это мой хенди. телефон. Звоните в любое время!
Пишет фломастером на холодильнике.
ГОЛЬДИНЕР. Одно хорошо: Концевич забыл, как ходит конь!
МИССИС УОТСОН. Какой конь?
ГОЛЬДИНЕР. Белый! Он всегда играет только белыми.
МИССИС УОТСОН. Надеюсь, он все-таки не удавился.
ГОЛЬДИНЕР. Глупо. Простите.
МИССИС УОТСОН. Ну что вы! Это был чудесный сюжет. Я схожу в магазин?
ГОЛЬДИНЕР. Только не в бакалею.
МИССИС УОТСОН. О my god! Что еще вы успели про меня рассказать?
ГОЛЬДИНЕР. Я не успел. Я попал в больницу. И Фира поклялась памятью покойной Лии, что ляжет костьми у вас на дороге, но остановит мучительное убийство старого спятившего Гольдинера.
МИССИС УОТСОН. И что теперь?
ГОЛЬДИНЕР. Что, что… Лежит костьми, прямо в бакалее! Не споткнитесь.
МИССИС УОТСОН. Я постараюсь.
Миссис Уотсон уходит.
ГОЛЬДИНЕР (рассмотрев себя в зеркало). Старый ты дурак, Гольдинер!
Звонит телефон.
Алло. Да. Глава компартии Мозамбика? Кто? И что?! Кто у тебя спрашивал, Сема?! Кто — у тебя — это — спрашивал? Я в гробу видал этого Самору Машела! Я вторую неделю пытаюсь выбросить его из головы! Забери его обратно! Вместе с компартией Мозамбика! Со всем прогрессивным человечеством! Повесь трубку и сделай вид, что ты мне не звонил! (Бросает трубку.) Я пропал! Снился мне один Самора — теперь будет сниться вся компартия Мозамбика! Нет, вы видели это справочное бюро? Идиот!
Сцена пятая
Из плеера на подоконнике негромко звучит тема Дэйва Брубека «Take Five». МИССИС УОТСОН убирается в квартире Гольдинера, стараясь, чтобы движения уборки попадали в ритмический рисунок. Постепенно это превращается в танец…
В какой-то момент она валится в кресло и смеется своей удавшейся игре.
Тема заканчивается, и Миссис Уотсон выключает плеер. Возвращается к уборке.
ГОЛОС ФИРЫ (с улицы). Вульф! Ты живой? Ву-ульф!
МИССИС УОТСОН (в окно, негромко). Добрый день, Фира. Все в порядке, он отдыхает.
ГОЛОС ФИРЫ. Я знаю этот отдых! Оставьте его немедленно в покое! Он старый человек!
МИССИС УОТСОН. Ну, не такой уж старый…
ГОЛОС ФИРЫ. Бесстыжая нахалка! Так знайте же —…
Миссис Уотсон закрывает окно, но слова все же слышны, и отвернувшись от окна, она артикулирует их в точности.
…я поклялась памятью его несчастной жены Лии, что лягу костьми, но не допущу позорной смерти этого спятившего старика от распущенной американской девки!
Миссис Уотсон отсчитывает: раз-два-три, и заканчивает синхронно с голосом Фиры.
Тьфу!
МИССИС УОТСОН. Yes, we did it! Yes, yes!
Меняет диск, выбирает трек — и возвращается к уборке. Звучит голос Билли Холидей — «I am fool to want you»… Миссис Уотсон открывает комод, чтобы протереть дверцу — и на пол к ее ногам россыпью вываливаются фотографии из целлофанового пакета. Она поднимает их и начинает рассматривать черно-белые карточки. Из спальни появляется ГОЛЬДИНЕР. Несколько секунд она не видит его, продолжая рассматривать фотографии.
ГОЛЬДИНЕР. О чем она поет?
МИССИС УОТСОН. О любви. О чем еще можно петь?
ГОЛЬДИНЕР. О-о! О чем только мы не пели.
МИССИС УОТСОН. Простите, я протирала пыль, и…
ГОЛЬДИНЕР. Дела давно минувших дней. Смотрите, если интересно.
МИССИС УОТСОН. Интересно. (Пауза.) Это сын?
ГОЛЬДИНЕР. Нет, это я. После эвакуации.
МИССИС УОТСОН. Худо-ой…
ГОЛЬДИНЕР. Кормить начали чуть позже… Это свадьба. Лия…Что делает с человеком время — вы этого еще не видели.
МИССИС УОТСОН. А вот это точно сын!
ГОЛЬДИНЕР. Да, Алик. В пионерлагере. Смешной, да?
МИССИС УОТСОН. Симпатичный.
ГОЛЬДИНЕР. Это в маму.
МИССИС УОТСОН. Простите… — он вас навещает?
ГОЛЬДИНЕР. Да, по часу в неделю. Он отличный сын. Один раз даже привез своих детей. Это был цирк. Они называли меня «грэндпа».
МИССИС УОТСОН. Дедушка.
ГОЛЬДИНЕР. Я догадался.
МИССИС УОТСОН. Хотите чаю?
ГОЛЬДИНЕР. Когда я не хотел чаю? (Садится к столу.) Что ваши ацтеки?
МИССИС УОТСОН. Ацтеки — замечательно! Я получила работу.
ГОЛЬДИНЕР. Поздравляю.
МИССИС УОТСОН. Теперь я должна, наверное, принести жертву богу Солнца!
ГОЛЬДИНЕР. Если вы выбрали меня, то предупреждаю, что радости от этого богу будет мало. Меня столько раз клали на алтарь, что крови почти не осталось. Лучше расскажите: как дела с бой-френдом?
МИССИС УОТСОН. Дружим помаленьку…
ГОЛЬДИНЕР. Он вас любит?
МИССИС УОТСОН. Вульф Мойхелевич!
ГОЛЬДИНЕР. А что я сказал? Ну, простите! Знаю, знаю: «при-вайс»…
МИССИС УОТСОН. Privacy. Ничего страшного, спросили и спросили. Все нормально. Встречаемся.
ГОЛЬДИНЕР. У нас в институте была дискуссия: мешает ли любовь строительству коммунизма?
МИССИС УОТСОН. И что решили?
ГОЛЬДИНЕР. Решили — не мешает, если это любовь к партии. Но мы как-то умудрялись совмещать. Мы тогда вообще относились ко всему страшно серьезно: любовь — одна, партия — одна… Всё до гроба! Нет, вы не смейтесь — это была серьезная идея, этот коммунизм! И самим страшно, и весь мир дрожал! Есть что вспомнить на старости лет. А сейчас — растащили страну на кусочки, у каждого свой гешефт, и болтают всякую ерунду.
МИССИС УОТСОН. Гешефт —?..
ГОЛЬДИНЕР. Гешефт, миссис Уотсон, это то, что вы тут называете «коррупция».
МИССИС УОТСОН. Понятно. А я думала: вы за Путина.
ГОЛЬДИНЕР. Я за Путина! Потому что — так им и надо! Ой, Женя, все это — агицин паровоз.
МИССИС УОТСОН. «Агицин паровоз!» Бабушка так говорила!
ГОЛЬДИНЕР. У вас была правильная бабушка.
МИССИС УОТСОН. Бабушка была чудесная… А что за паровоз?
ГОЛЬДИНЕР. Не знаю. Я не думаю, что это вообще паровоз… Я ведь тоже слышал это от бабушки. Я думаю, это что-то такое безнадежное. Как строительство коммунизма.
МИССИС УОТСОН. Да, бабушка так говорила, когда расстраивалась. Она умерла здесь, только не в Нью-Йорке, а под Чикаго, на «Диване». Там есть улица — Дивон, так наши ее переименовали в Диван. Там много с Украины.
ГОЛЬДИНЕР. А бабушка откуда родом?
МИССИС УОТСОН. Не знаю.
ГОЛЬДИНЕР. Тульчин, Гомель, Мозырь, Слоним, Шклов?..
МИССИС УОТСОН. Не знаю. Родители уже из Харькова.
ГОЛЬДИНЕР. А-а, вы говорили. тогда. Хороший город. Между прочим, был столицей Украины! Не тянет на родину?
МИССИС УОТСОН. Нет. Какая родина? Я ее не помню. Родители уехали, когда мне не было года.
ГОЛЬДИНЕР. В каком году?
МИССИС УОТСОН. В семьдесят девятом.
ГОЛЬДИНЕР. Да, в семьдесят девятом уже помаленьку выпускали.
МИССИС УОТСОН. Так они не собирались ехать! Там такая дурацкая история. Отцу кто-то привез отсюда книгу — даже не Оруэлл, и не Солженицын. Я забыла название — какая-то запрещенная книга! Кто-то ее увидел и — «стукнул». Отец так говорил. А отец был инженером на заводе — смешное такое детское название было у этого завода… Вроде «тяп-ляп»… «Тяж-маш», вот!
Гольдинер роняет из пальцев чашку.
МИССИС УОТСОН. Ничего, ничего, я уберу!
ГОЛЬДИНЕР. «Энерго… тяжмаш».
МИССИС УОТСОН. Exactly! Точно! Вы знаете этот завод?
ГОЛЬДИНЕР. Да. Там работал. один мой знакомый.
МИССИС УОТСОН. Ну вот. Отца вызвали в какой-то их советский офис… Он так странно это называл — Контора. «Вызвали в Контору». И потребовали сказать, откуда книга. Он, конечно, не сказал. И тогда был скандал. И какой-то мелкий партийный босс на этом заводе. — как это называлось? партийный глава?
ГОЛЬДИНЕР. Партийный организатор. Парт-орг.
МИССИС УОТСОН. Да. Парторг! Отец его показывал, этого человека.
ГОЛЬДИНЕР. На фотографии?
МИССИС УОТСОН. Нет, сам. Так смешно показывал: маленький, скрюченный от страха. Все боялся, что из-за отца эта Контора накажет его самого! Он был. — я опять забыла это смешное слово.
ГОЛЬДИНЕР. Парторг.
МИССИС УОТСОН. Да, — в том цехе, где работал отец. И этот человек требовал отца судить, написал какое-то ужасное письмо в газету, про диверсантство.
ГОЛЬДИНЕР. Диверсию. Идеологическую диверсию. Это так называлось…
МИССИС УОТСОН. Да, наверное. И вот после этого письма…
Грохот поезда заглушает ее часть ее рассказа. Наконец снова становится слышно.
Выгнали беременную… Отец еле устроился дворником — за это еще надо было кого-то благодарить… Такая странная у вас была страна! А потом его вызвали в эту Контору и велели уезжать. Он не хотел, он был очень proud… — гордый! Но уже появилась я.
ГОЛЬДИНЕР. Был. Вы сказали: был…
МИССИС УОТСОН. Отец умер три года назад.
Пауза.
ГОЛЬДИНЕР. Его бы все равно выгнали. Ничего нельзя было сделать. Это была такая система, вы даже не можете себе представить.
МИССИС УОТСОН. И слава богу, что не могу. (Пауза.) Знаете, я ведь почти благодарна этому негодяю! Как здесь говорят: every cloud has its silver lining. У каждой тучи есть серебряная подкладка.
ГОЛЬДИНЕР. Нет худа без добра.
МИССИС УОТСОН. Да, наверное… Представляете? — какой-то трусливый подлец в Харькове, тридцать лет назад. — и вот я американка! Кормлю белок в Сentral Park, живу в свободной стране! (Пауза.) Отец, конечно, сильно тосковал на этом «Диване». Там действительно — тоска. Потом мы переехали. Но они сюда так и не вросли. «Плавильный котел». Вот — не расплавились! А тут, знаете ли, очень чувствуют чужих… Rules… Правила! Тут надо жить — по правилам.
ГОЛЬДИНЕР. Я всегда жил по правилам.
МИССИС УОТСОН. Вы — тут. А мама у себя в Нью-Джерси до сих пор наряжает елку на Новый год! Перед соседями неловко.
ГОЛЬДИНЕР. А почему нельзя наряжать елку на Новый год?
МИССИС УОТСОН. Можно, но как-то странно… Есть Рождество…
Пауза.
Ну вот. Взяла — и все на вас вывалила. Тут это не принято. (Улыбается.) Rules! «How are you — гте!», «How are you — fine!»…
ГОЛЬДИНЕР. У меня в школе был дружочек — Лева Файн.
МИССИС УОТСОН. Файн — значит «отлично»!
ГОЛЬДИНЕР. Они не успели уехать из Харькова до немцев. Их выдали соседи. (Пауза.) Почему, чтобы выжить, надо стать негодяем?
МИССИС УОТСОН. А что, если бы соседи не выдали Леву Файна, их бы убили?
ГОЛЬДИНЕР. Не знаю. Не знаю! (Пауза.) Как ваша фамилия? Та. Вы говорили.
МИССИС УОТСОН. Ровински.
ГОЛЬДИНЕР. Да. Джейн Ровински. Вот как, значит, получилось. А отец, по имени —?
МИССИС УОТСОН. Марк.
ГОЛЬДИНЕР. Да. Какая странная штука жизнь, Евгения Марковна!
МИССИС УОТСОН. Ой! Евгения Марковна… Как будто и не я. Как замечательно!..
ГОЛЬДИНЕР. Я немножко устал… Я пойду еще полежу, ладно?
МИССИС УОТСОН. Все ОК?
ГОЛЬДИНЕР. Все хорошо. Вы — идите…
МИССИС УОТСОН. Хотите, я оставлю вам диск с этой певицей?
ГОЛЬДИНЕР. Да, да.
МИССИС УОТСОН. Вот он, на подоконнике. До субботы.
ГОЛЬДИНЕР. До субботы.
Миссис Уотсон уходит.
ГОЛЬДИНЕР (после паузы). Ничего нельзя было сделать. Все равно ничего нельзя было сделать…
Шестая сцена
Грохот поезда. Когда он заканчивается, становится слышно, как по карнизу стучит дождь. С улицы входит Гольдинер. Он с палочкой. Снимает плащ и шляпу, стряхивает воду за порог. С трудом снимает ботинки, надевает домашние туфли. Вынимает из пакета продукты, ставит в холодильник^ Включает чайник и начинает накрывать на стол — чашки, сахар, какая-то коробка с пирожными… Звонок в дверь. Гольдинер открывает.
Входит МИССИС УОТСОН.
МИССИС УОТСОН. Здравствуйте!
ГОЛЬДИНЕР. Я почти успел. Снимайте плащ — и прошу к столу.
МИССИС УОТСОН. Спасибо. Только я бы сначала…
ГОЛЬДИНЕР. Сегодня ничего не надо делать. Просто посидите тут… Правильные ацтеки по субботам не работают!
МИССИС УОТСОН. Что ж вы раньше не сказали? Дорогой мистер Гольдинер — я с удовольствием посижу с вами просто так, только сначала схожу в магазин.
ГОЛЬДИНЕР. Никаких магазинов! У меня полный холодильник еды.
МИССИС УОТСОН. Конкурирующая Фира?
ГОЛЬДИНЕР. Причем тут Фира! На меня теперь большой спрос. Все старушки Брайтона хотят увидеть это чудо. Снимайте плащ, чайник уже вскипел.
МИССИС УОТСОН. Хорошо. Спасибо.
Садятся, пауза.
ГОЛЬДИНЕР. Ну? Как дела в Америке?
МИССИС УОТСОН. Все хорошо.
ГОЛЬДИНЕР. Статуя на острове — стоит?
МИССИС УОТСОН. Стоит.
ГОЛЬДИНЕР. Ну и слава богу. (Пауза.) Здесь тоже все как обычно. На набережной обсуждают выборы на Украине. Внизу в видеосалоне — свежие поступления с Родины: группа «Бретельки» и кино про Колчака. В продуктовом появилась новая продавщица из Кишинева — очень симпатичная; говорят, даже моет руки. (Пауза.) Это пирожное называется «картошка», вы обязаны попробовать.
МИССИС УОТСОН. Картошка?
ГОЛЬДИНЕР. Да.
МИССИС УОТСОН. Спасибо.
Пауза.
ГОЛЬДИНЕР. Ну, что… Приговор приведен в исполнение?
МИССИС УОТСОН. Что? А-а, да… Последний день.
ГОЛЬДИНЕР. Как я удачно вышел тогда на Манхеттен…
МИССИС УОТСОН. «Every cloud…» В каждом плохом — как вы сказали?..
ГОЛЬДИНЕР. Нет худа без добра.
МИССИС УОТСОН. Точно! Мне было приятно с вами познакомиться.
ГОЛЬДИНЕР. И мне. (Пауза.) Знаете, я перед вами очень виноват.
МИССИС УОТСОН. Ну что вы, я давно забыла! Выбросьте из головы эту ерунду, все хорошо!
ГОЛЬДИНЕР. Да. Вы здесь…
МИССИС УОТСОН. Я здесь.
Пауза.
ГОЛЬДИНЕР. Хотите на прощанье один анекдот из прошлой жизни? Вам как специалисту по ацтекам это надо знать.
МИССИС УОТСОН. Конечно, давайте!
ГОЛЬДИНЕР. Это было довольно давно. Я работал в одной организации. Мелким начальником, ерунда. И пришел к нам по распределению, после института, молодой специалист. Его звали. (Пауза.) Вот черт возьми — забыл!
МИССИС УОТСОН. Неважно, как звали… И что?
ГОЛЬДИНЕР. Как неважно! Весь анекдот в имени. (Пауза.) Забыл! Да что же это, только что помнил.
МИССИС УОТСОН. Не расстраивайтесь, Вульф Мойхелевич: вспомните — позвоните мне и расскажете! У вас же есть мой телефон.
ГОЛЬДИНЕР. Да. Непременно расскажу… Вы пейте чай, остынет.
МИССИС УОТСОН. Спасибо. Все очень вкусно.
Пауза.
ГОЛЬДИНЕР. Что слышно в научных кругах? Как ведут себя ацтеки?
МИССИС УОТСОН. Ужасно! Давно хотела вам на них пожаловаться. Сжигают книги, кроваво воюют, играют в футбол.
ГОЛЬДИНЕР. Все, как у всех.
МИССИС УОТСОН. Не совсем. В футбол они играют — каменным мячом. А победителя кладут на каменную плиту на вершине пирамиды, красят тело синим мелом, вырезают у него сердце и кладут сердце в специальный каменный сосуд, а тело сбрасывают вниз.
ГОЛЬДИНЕР. И что победитель? Относится с пониманием?
МИССИС УОТСОН. Да. Ведь иначе не взойдет солнце.
ГОЛЬДИНЕР. А-а… Ну, это другое дело. Надо — значит надо! Тоже ничего нового. Зачем вам ацтеки, Женя? Плюньте на ацтеков! Вот вам мы — изучайте! Хорошо сохранившиеся останки. Некоторые даже разговаривают. Образцы вымирающей цивилизации. Столько было крови — какие там ацтеки!
МИССИС УОТСОН. Вы замечательный, Вульф Мойхелевич! Я давно хотела вам сказать. Вы никакой не вымирающий. С вами интересно разговаривать. Мне ни с кем не было так интересно разговаривать с тех пор, как умер мой отец. Что с вами?
ГОЛЬДИНЕР. Ничего, все в порядке. Вы — не волнуйтесь из-за меня. Все идет своим чередом. Знаете, я когда-то прочел в газете. давным-давно. это был отчет о пуске электростанции. «Оператор повернул рубильник, и ток медленно побежал по проводам». Так смешно было! А теперь не смешно. Потому что ток не бежит, Женя. Даже медленно. Поворачивай рубильник, не поворачивай. Не бежит. И я скажу вам как старый ацтек — пора сворачивать лавочку.
МИССИС УОТСОН. Это решать не нам.
ГОЛЬДИНЕР. А кому? Вы мне еще расскажите про бога.
МИССИС УОТСОН. Про бога я ничего не знаю.
ГОЛЬДИНЕР. А я знаю! Я знаю, что если он есть, то он хуже Гитлера! Потому что тот был сумасшедший, — а что в голове у этого? Нет. Знаете, как-то надежнее думать, что его нет. Если все это мы делаем сами, то туда нам и дорога — и даже, знаете, не жаль. Поверьте старому ацтеку. (Пауза.) Но это не означает, что можно плевать в душу хозяину дома! — если до конца света вы не успеете съесть пирожное «картошка», я вам этого не прощу!
МИССИС УОТСОН. Вы невозможный человек, мистер Гольдинер!
ГОЛЬДИНЕР. Я — прошлогодний снег, миссис Уотсон! Ветеран дурацкого труда, хромой старпер из Харькова. И скажите еще спасибо, что не из компартии Мозамбика. Одна надежда на этих. У кого там воплощения?
МИССИС УОТСОН. У буддистов.
ГОЛЬДИНЕР. Только я забыл условия этой туристической поездки.
МИССИС УОТСОН (усмехнувшись). Нужно все время учиться.
ГОЛЬДИНЕР. Да. Учиться, учиться и учиться. Где-то я это уже слышал. Ладно — встретимся через пару воплощений, разберемся.
МИССИС УОТСОН. Sure… Непременно встретимся. Пауза.
ГОЛЬДИНЕР. Ну. У вас, наверное, дела…
Еще пауза. Встают.
ГОЛЬДИНЕР. Привет Америке. Вы сейчас — домой? К другу? К ацтекам?
МИССИС УОТСОН. Домой… Пройдусь напоследок по набережной… подышу… повидаю Концевича…
ГОЛЬДИНЕР. Привет ему от меня. И узнайте у капитана подлодки, скоро ли ядерный удар.
МИССИС УОТСОН. Обязательно. Ну! (Подает руку.) Good luck… До свиданья…
ГОЛЬДИНЕР. Все возможно, Евгения Марковна.
Подает ей руку. Миссис Уотсон, помедлив секунду, обнимает Гольдинера и целует его в щеку.
Жалко, Фира не видит.
Миссис Уотсон машет рукой и уходит. Гольдинер садится к окну, и через какое-то время медленным взмахом руки провожает гостью. Потом берет губку, подходит к холодильнику и, глядя вбок, тщательно стирает написанный там номер телефона. Смотрит на стол, на ее чашку. Начинает медленно убирать со стола. Ставит на подоконник блюдо с пирожными, берет в руки лежащий на подоконнике пластмассовый квадратик.
Ну вот, забыла диск… Забыла.
Ставит диск, и из плеера начинает звучать песня «Every-time we say goodbye…» Гольдинер, слушая, садится в кресло. Декорация квартиры медленно раздвигается, и Гольдинер оказывается сидящим на пустой закатной набережной на берегу океана… Крики чаек.
конец
