Книга: Смертельная любовь
Назад: КРЕСТ В БРИЛЛИАНТАХ Михаил и Раиса Горбачевы
Дальше: НИКИТСКИЙ БУЛЬВАР Владимир Максимов и Ирена Лесневская

СОН О ПУСТОЙ КВАРТИРЕ
Дмитрий и Ирина Шостаковичи

Высочайшие похвалы и – унизительная, уничтожающая критика в партийных документах, «К нам едет враг народа», как писала одна киевская газета, бунтовщик в музыке, изгнанный из Московской и Ленинградской консерваторий за «низкий профессиональный уровень», и – «композитор номер один», орденоносец, лауреат. Страх, боязнь ареста, мысли о самоубийстве и – стоицизм. Глубочайшие психологические переживания и – плоские славословия в адрес партии и правительства. «У меня, когда я не работаю, непрерывно болит голова» – два инфаркта, странная болезнь мышц, переломы ног, рак. Если без глянца – наворот событий, не хуже древнегреческого.
Закрытая, немногословная, Ирина Шостакович, жена великого музыканта, согласилась на интервью.
* * *
– При первом знакомстве я сказала, что вы симпатичная, и вдруг встречаю то же слово в описании Дмитрия Дмитриевича: «Мою жену зовут Ирина Антоновна… она очень хорошая, умная, веселая, простая, симпатичная. Носит очки, буквы “л” и “р” не выговаривает…» И еще: «У нее имеется лишь один большой недостаток: ей двадцать семь лет». Недостаток прошел. А какое чувство, что мужу – сто лет?
– Никакого особенного. Только то, что его нет. А мог бы быть.
– Живя рядом с ним, вы сознавали, что он трагическая фигура?
– Я сознавала, но кто у нас не трагическая фигура, кого ни возьми, каждый – герой нашего времени.
– Есть масштаб личности. Он с вами говорил о том, что переживал?
– Иногда что-то, по ходу жизни, а так, чтобы исповедоваться – нет. Он был достаточно замкнутый человек. О себе рассказывать не любил.
– А вы не спрашивали…
– Я, наверное, не спрашивала. Один раз спросила, довольно неудачно, насчет вступления в партию. Потому что я была на том собрании в Доме композиторов, где это происходило. Он сказал: если ты меня любишь, никогда об этом не спрашивай, это был шантаж. Мы достаточно тесно жили друг с другом. Он был болен, и его жизнь проходила через меня, я нужна была все время. Собственно, между мужем и женой какие разговоры? Посмотришь – и уже все ясно. По спине даже. По выражению спины.
– Вы плакали когда-нибудь в замужестве с ним?
– Нет, я не плакала.
– Вы вообще не плачете?
– Нет, думаю, что плачу когда-нибудь. Немцы вот фильм снимали о нем, я стала им рассказывать про «эзопов язык», они не понимают, я стала объяснять, стала вспоминать и поняла, что просто плачу.
– Он плакал…
– Один раз, меня потрясло, когда его с репетиции Тринадцатой симфонии вызвали в ЦК, мы приехали домой, и он бросился в постель и заплакал. Сказал, что его будут заставлять снять премьеру. Тринадцатая – на стихи Евтушенко, включая «Бабий яр». Это было на следующий день после известной встречи Хрущева с интеллигенцией, Дмитрий Дмитриевич – знаменитый композитор, и в ЦК все взвешивали, запретить премьеру или разрешить. К моменту, когда он приехал в ЦК, решили, что лучше разрешить. А потом уже запретить.
* * *
Он плакал, когда его заставляли вступить в партию. Друг писал, как, придя к нему ранним утром по его настойчивой просьбе, стал свидетелем тяжелой истерики. Шостакович плакал громко, в голос, повторяя: «Они давно преследуют меня, гоняются за мной…» Друг напомнил, как часто Шостакович говорил, что никогда не вступит в партию, которая творит насилие. В ответ Шостакович заявил о твердом решении не являться на собрание. «Мне все кажется, что они одумаются, пожалеют меня и оставят в покое». Он правда не явился – в назначенный день. Явился в другой. Читая по бумажке: «Всем, что есть во мне хорошего, я обязан…» – вместо «партии и правительству» драматически выкрикнул: «…моим родителям!»
* * *
– Это была ваша первая любовь?
– Настоящая – первая.
– Сначала он вас полюбил?
– Думаю, взаимно. Мы лет пять-шесть были знакомы. Было какое-то влечение.
– А как вы познакомились?
– Я работала литературным редактором в издательстве «Советский композитор», когда там печаталась его оперетта «Москва, Черемушки». Один из авторов либретто сделал по моей просьбе поправки, я пришла согласовать их и передать еще один текст, с предложением автора: написать дополнительный музыкальный номер. Дмитрий Дмитриевич сказал: я больше ничего писать не буду. Даже читать не стал. Прошло много времени. Был пленум композиторов, там играли симфонические миниатюры Кара-Караева к «Дон Кихоту», я хотела послушать и просила сослуживца, члена Союза композиторов, провести меня. Он обещал, а потом звонит: сегодня было партсобрание, я сказал, что болен, так что идти не могу, я попрошу Дмитрия Дмитриевича провести вас. Он провел. Я думала, он пойдет по своим делам, но он прошел со мной в зал, мы сели, и в этот ряд никто больше не сел, что меня поразило, а в зале много знакомых, идут по проходу и все смотрят на нас.
– Однажды был пустой ряд, в те дни, когда он подвергся сокрушительному разносу, и никто не захотел сесть рядом.
– Это другая история. Он мне нравился, и я ему, наверное, нравилась, но… А потом он позвал меня прийти к нему на Кутузовский. Я пришла. И он объяснился. И довольно быстро сделал мне предложение, а я так же быстро сказала, что это невозможно.
– Почему?
– Потому что возраст, его дети – почти мои ровесники. Потому что знаменитость, будут говорить: поймала… Прошел еще год, когда мы не виделись. А потом встретились и – сразу оба пошли навстречу друг к другу.
– А как дети вас приняли?
– Он, не знаю, каким образом, дал понять, что если обидят меня, обидят его. Я с Галей и Максимом на вы.
– А с Дмитрием Дмитриевичем быстро перешли на ты ?
– Конечно.
– И вас не смущало, что он вдвое старше?
– Знаете, он был очень очарователен. Ясно, что такие люди не вдруг встречаются на свете.
* * *
Первый раз он собрался жениться совсем юным. На Тане Гливенко, дочери известного филолога. Познакомились в Крыму. Мама, с которой Митя был крайне близок, не допустила брака. Не жаловала она и вторую любовь Мити – Нину Варзар, дочь известного юриста. Колебания Мити были так сильны, что он не пришел на собственную свадьбу. Через полгода помирились и поженились, родились Галя и Максим. Нине он посвятил чувственную музыку «Леди Макбет» («Шостакович, несомненно, главный создатель порнографической музыки в истории оперы», – писала не советская, а американская пресса).
Через три года после смерти Нины Васильевны на каком-то мероприятии он подошел к работнице ЦК комсомола Маргарите Андреевне Кайновой и спросил, не хочет ли она стать его женой. Та удивилась и – согласилась. Через пару лет он сбежит от нее в Ленинград, попросив двадцатилетнего Максима заняться разводом. Когда ее укоряли в том, что у нее постоянные гости, а муж – музыкант, он должен работать, она отвечала: ну и что, что музыкант, у меня первый муж тоже был музыкант – на баяне играл.
«Мою жену зовут Ирина Антоновна… Я совершенно счастлив».
Один из друзей отозвался о ней: «обворожительная особа».
Это был третий и последний брак Шостаковича.
* * *
– Судьба. Что-то ведал, он ведь увлекался хиромантией.
– Я этого не знаю. Может, до войны. Вообще он был ясный человек.
– И притом азартный карточный игрок.
– А почему нет? Он мне даже говорил, что в молодости выиграл в преферанс существенную сумму для покупки кооперативной квартиры.
– А отношения с алкоголем? В ранние годы он лечил этим свои душевные травмы…
– Пил умеренно. За ужином рюмку-другую, за обедом.
– У вас был открытый дом?
– Да, бывало много людей.
– Вы хозяйка?
– У нас была очень хорошая домработница, Марья Дмитриевна Кожунова. До войны была ее крестная, Федосья Федоровна, потом она, и уже до конца. Она готовила. Когда в 48-м музыку Дмитрия Дмитриевича перестали играть, в семье совершенно не стало денег, Федосья Федоровна и Марья Дмитриевна собрали все, что заработали в этой жизни, и пришли к Дмитрию Дмитриевичу: возьми, будут деньги – отдашь.
– А потом Сталин подарил ему сто тысяч…
– Этого я не знаю. Но Дмитрий Дмитриевич смешно рассказывал, как он ехал в трамвае, вошел потомок Римского-Корсакова и на весь трамвай закричал: а правда, что Сталин подарил вам сто тысяч, чтобы вы не огорчались? Дмитрий Дмитриевич повернулся и выскочил из трамвая на ближайшей остановке.
* * *
Когда был объявлен конкурс на гимн, в котором приняли участие 40 поэтов и 165 композиторов, Сталин решил, что в финал выйдут пять гимнов: генерала Александрова, руководителя Краснознаменного хора Красной Армии, грузинского композитора Ионы Туския, отдельно Шостаковича и отдельно Хачатуряна и их же – вместе. Это было специальное поручение Сталина, и, судя по всему, шансы имел именно последний гимн. Сталин предложил мелкие поправки, спросив, хватит ли авторам трех месяцев. Шостакович быстро ответил, что и пяти дней довольно. Ответ не понравился Сталину. Он, видимо, считал, что нужен долгий, кропотливый труд. До этого вождь критиковал Александрова за инструментовку, а тот в ответ: это все Кнушевицкий, я ему поручил. Шостакович остановил его, попросив замолчать: как можно говорить о человеке, которого нет и который является подчиненным по армии! В присутствии Сталина никто не позволял себе подобного. Воцарилось молчание. После чего Сталин сказал: а что, профессор, нехорошо получилось… Но гимн выбрал генеральский.
Сталин играл с Шостаковичем в кошки-мышки, так же, как с Булгаковым и Пастернаком. В 49-м вождю понадобилось, чтобы композитор выехал в США в составе группы деятелей культуры. Композитор наотрез отказался. Вождь сам позвонил ему: почему отказываетесь? Услышав ссылку на здоровье, пообещал прислать врача. Тогда Шостакович сказал: что же я поеду, когда моя музыка запрещена? Буквально на следующий день появилось Постановление с выговором Главреперткому и отменой запрета. По указанию Сталина, Шостаковичу предоставлялась новая большая квартира, зимняя дача, автомобиль и деньги в размере 100 000 рублей.
Когда, уже после смерти Сталина, Постановление 48-го года было вовсе отменено, Шостакович, со свойственным ему нервным юмором, позвонил Ростроповичу и Вишневской, чтобы шли к нему скорее пить водку за «великое историческое постановление» об отмене «великого исторического постановления».
* * *
– А как случилось, что он подписал письмо против Сахарова, когда на того начались гонения?
– Он не подписывал. Я-то знаю. Действительно, из «Правды» звонили – подписать. Марье Дмитриевне было велено сказать, что нет дома. Один раз – нет, два – нет, где он, на даче, сейчас пошлем машину на дачу. Дмитрий Дмитриевич говорит: давай уйдем из дома. И мы ушли и отсутствовали очень долго, по нашим понятиям, номер уже отправили в печать.
– Куда вы пошли?
– Сначала на Новый Арбат, смотрели «12 стульев», он не вынес, мы ушли с середины. Потом в «Повторный», там «Двое», где играла Вика Федорова, и какие-то кусочки из его Квинтета звучат… А на следующий день появилось письмо, где среди многих подпись Дмитрия Дмитриевича. Такой образ действий был системой. Так же было с Альфредом Шнитке. Это всех возмутило, Боннэр и других. Поди кому объясни. А сколько писем с ходатайствами о реабилитациях он написал!
– Зощенко говорил о нем как о человеке глубокого внутреннего конфликта: да, он искренний, открытый, но в то же время жесткий, едкий, умный, сильный, деспотичный, очень противоречивый, но только противоречия и рождают великого художника. Он был сложен в общежитии?
– Для меня нет. С разными людьми он был разный.
– А какой он был с вами?
– Нежный. А что касается внутреннего конфликта… Ко мне приходил режиссер: какой, мол, образ Ленинграда избрать, чтобы передать характер Дмитрия Дмитриевича. Я бы сказала, что не только Дмитрий Дмитриевич, но все мы жили на ветру, в Ленинграде бывают такие пронизывающие ветры, вроде и не сильные, но очень холодные. Жизнь на ветру и, соответственно этому, напряжение. Ленинград вообще формирует личность, ленинградцы – это определенный тип. Даже Путин – типично ленинградский человек, в смысле проявления эмоций. А Дмитрий Дмитриевич был еще петербургского воспитания, это предполагает вежливость, сдержанность, точность в поведении.
– Вы тоже ленинградка, а как в Москве оказались?
– В 42-м эвакуировали из блокадного Ленинграда. В 37-м посадили отца. Он занимался историей материальной культуры, этнограф и лингвист, работал в Археологическом музее, который входил в состав Русского музея. Мать – педагог, младше его, когда-то его ученица, она умерла через год после того, как его забрали, так это ее потрясло. Ей было 28 лет. Мне 3 года. Отца выпустили и реабилитировали после войны. Но миллионы, которые пошли на нары или под пулю, – у всех родители, жены, дети, значит, надо умножить на четыре. И когда они возвращались, очень редко могла восстановиться прежняя жизнь. В моем классе благополучных девочек, которые имели папу-маму, отдельную квартиру, нормальную жизнь, было раз-два и обчелся. У остальных или на фронте отец погиб, или сидел. Между собой мы не говорили об этом, не принято было. Моя одноклассница Лена Шаламова, дочка Варлама Шаламова, жила у тетки, в Чистом переулке, в коммунальной квартире. Ее родители вернулись, мать из одного лагеря, отец из другого. Они не стали жить вместе, и Лена так и осталась у тетки. И мой отец вернулся, и оказалось, что у него уже есть жена, вольнонаемная медсестра, у которой дочка от первого брака, муж погиб на фронте, и он меня не взял – некуда взять, у него было поражение в правах, он не мог жить в больших городах…
– Дмитрий Дмитриевич расспрашивал про вашу жизнь?
– Он знал. В общих чертах.
* * *
Вокруг самого Шостаковича сжималось кольцо. Когда после изъятия из репертуара оперы «Леди Макбет», балетов «Золотой век», «Болт» и «Светлый ручей» на него наклеили ярлык «врага народа», до физической расправы оставался один шаг. Тесть был отправлен в лагерь под Караганду. Арестован муж старшей сестры Марии, барон Всеволод Фредерикс. Мария выслана в Среднюю Азию. Компроматом была связь с эмигрантами: сестра матери выехала на Запад в 23-м и состояла в переписке с родней.
Адриан Пиотровский, возглавлявший «Ленфильм», вызвал Шостаковича к себе и предложил написать о взаимоотношениях с арестованным маршалом Тухачевским. Дело было в субботу. «Самым страшным было то, – признавался Шостакович, – что надо еще было прожить воскресенье. Явившись в понедельник, он увидел заплаканную секретаршу: Пиотровского взяли. А 13 июня 1937 года в прессе появилось сообщение о расстреле Тухачевского, с которым Шостакович дружил.
* * *
– Вы себя считаете счастливой женщиной?
– Пока он был жив – да, конечно. Очень. Он все брал на себя.
– Есть другая версия: что он был как ребенок.
– Нет. Он определял нашу жизнь – куда пойдем, куда поедем, что будем делать. Чтобы я пошла туда, сделала то или это.
– Как он к вам относился? Как к другу, как к младшей?
– Как к части самого себя.
– То есть это был очень близкий союз?
– Я думаю, что да. Была такая твердая основа. Фундамент крепкий. Что бы ни случалось, мы знали, что стоим твердо. Надежность во взаимоотношениях. И радостей было много.
– Музыку свою он показывал вам, когда заканчивал?
– Он проигрывал для себя. Меня звал послушать: «как у меня получилось».
* * *
Закончив потрясающий Восьмой квартет, он, в своей характерной мрачно-иронической манере, сообщил другу: «…написал никому не нужный и идейно порочный квартет. Я размышлял о том, что если я когда-нибудь помру, то вряд ли кто напишет произведение, посвященное моей памяти. Поэтому я сам решил написать таковое. Можно было бы на обложке так и написать: “Посвящается памяти автора этого квартета”… Псевдотрагедийность этого квартета такова, что я, сочиняя его, вылил столько слез, сколько выливается мочи после полудюжины пива».
Вообразите: сочинитель сочиняет реквием самому себе!
Официальное посвящение – «Памяти жертв фашизма и войны».
* * *
– А мне посвящена сюита на стихи Микеланджело. На самом деле это ужасно, когда в последней части – две эпитафии, и одна из них – мне. Вот он сидит, живой, теплый человек – и такое пишет (голос дрогнул) .
– Он назвал темы сюиты: Мудрость, Любовь, Творчество, Смерть, Бессмертие. Он вам это сыграл?
– Сыграл. И посвящение показал.
– Как вы прореагировали?
– Я поблагодарила.
– Я понимаю, а внутри?
– Я испугалась (долгая пауза) .
– Я думала об одном, редко встречающемся качестве – сарказме в музыке. Откуда это у Шостаковича?
– Митя с молодости очень любил Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Зощенко, это первое. А второе… Я была однажды в квартире Ладо Гудиашвили, его вдова, которая когда-то служила ему натурщицей, показывала рисунки, закрытые тканью, сказав, что никому их не показывает. Тогда, когда были «исторические постановления», кампания ведь шла по всей стране, и Гудиашвили тоже ходил на эти собрания-заседания. А вернувшись домой, давал себе волю в сатирических рисунках. Например, лежит прекрасная женщина, и по ней ползают человечки с ножами: уничтожают красоту. От жуткого раздражения все. И Дмитрий Дмитриевич сочинял «Антиформалистический раек» в стол, душу отвести, он же не думал, что это когда-нибудь станет исполняться.
* * *
Персонажи «Райка», где высмеяны все партийные бонзы – Единицын, Двойкин, Тройкин. Цитата из любимой Сталиным «Сулико» не оставляет сомнений в адресе пародии.
Во введении к партитуре упомянут Опостылов, под которым выведен один из бессовестных гонителей Шостаковича, музыковед-аппаратчик (сегодня сказали бы: политтехнолог) Павел Апостолов.
Музыка и жизнь сходятся – как фарс и как драма.
21 июня 1969 в Малом зале консерватории – общественное прослушивание необыкновенной Четырнадцатой симфонии. Шостакович, уже очень нездоровый, неожиданно выходит на сцену, чтобы предварить исполнение несколькими словами. В том числе цитатой из Островского, прозвучавшей так: «Жизнь дается нам только один раз, а значит прожить ее нужно честно и достойно во всех отношениях и никогда не делать того, чего пришлось бы стыдиться». Биограф Шостаковича описывает дальнейшее: «Во время этого выступления в зрительном зале неожиданно возник шум: бледный как мел человек покинул зал… И когда в последней части прозвучали слова “Всевластна смерть. Она на страже…”, в коридоре консерватории лежали уже лишь останки человека, который за полчаса до того, собрав последние силы, сумел выйти из зала. Это был Павел Апостолов».
* * *
– Как уходил Дмитрий Дмитриевич?
– Он болел много лет, не могли найти источник болезни. Говорили, что-то вроде хронического полиомиэлита. Клали в больницу. Пичкали витаминами, заставляли заниматься физкультурой. Полгода пройдет – опять. Слабела правая рука, правая нога. Дмитрий Дмитриевич очень страдал, что не может играть на рояле. Когда на него смотрели, нервничал, двигался хуже. Два инфаркта. Потом рак. Опухоль была в средостении, ее не смогли увидеть. Какое-то время я давала ему лекарство на корнях аконита, посоветовал Солженицын, в Киргизии делали настойку, и я попросила Айтматова привезти. Это не вылечивает, видимо, но останавливает развитие опухоли. Известный рентгенолог Тагер посмотрел томограммы и сказал, что все хорошо, ничего нет, я перестала давать лекарство, а очень скоро врачи собрались и сказали: ах, уже ничего нельзя сделать. Он был дома, потом в больнице. Когда сказали, что все плохо, я попросила выписать нас. Потом ему стало плохо, его опять увезли.
– И как вы?
– Что я? Я осталась.
* * *
Из воспоминаний друга: «К телефону подошла Ирина Антоновна… она говорила со мной как-то отрешенно, стертым звуком, без интонаций…»
* * *
– Когда его не стало, я решила, что, пожалуй, буду жить так, как будто он есть, как будто нас двое, и я должна максимально разбираться, как для него лучше во всех ситуациях. Лучше в музыке, поскольку это главное для него. Будь он жив, он сам бы разбирался. А так мне пришлось.
– А вы не хотите написать воспоминания?
– Не хочу.
– Почему?
– Он сказал однажды: если будешь писать обо мне воспоминания, с того света буду являться. Кому какое дело, как мы жили. Как сумели, так прожили.
– Он вам снится?
– Нет. Он говорил, что покойники снятся к перемене погоды. Мне дважды снился один сон, будто я в ленинградской квартире моего детства, за окнами темно, во всех комнатах горит свет, ветер поднимает занавески, и никого нет.

 

ЛИЧНОЕ ДЕЛО
ШОСТАКОВИЧ Дмитрий Дмитриевич, композитор.
Родился 25 сентября 1906 года в Петербурге в семье инженера, работавшего по приглашению Д. И. Менделеева в Главной палате мер и весов.
Автор пятнадцати симфоний, оперы «Леди Макбет Мценского уезда», балетов «Болт», «Золотой Век», «Светлый ручей», музыки к кинофильмам «Встречный», «Юность Максима», «Возвращение Максима», «Подруги», «Человек с ружьем», «Встреча на Эльбе», «Падение Берлина», «Гамлет» и др.
Подвергся разносной критике в редакционных статьях газеты «Правда» от 28 января 1936 года «Сумбур вместо музыки (Об опере “Леди Макбет Мценского уезда”)» и от 6 февраля 1936 года «Балетная фальшь» (Балет “Светлый ручей”…)», а также в Постановлении ЦК ВКП(б) от 10 февраля 1948 года «Об опере “Великая дружба” В. Мурадели» за «формалистические извращения, антидемократические тенденции в музыке, чуждые советскому народу и его художественным вкусам».
Герой Социалистического Труда. Народный артист СССР. Лауреат Ленинской и Государственных премий.
Умер 9 августа 1975 года. Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.
ШОСТАКОВИЧ Ирина Антоновна, жена Д. Д. Шостаковича.
Родилась в Ленинграде. Работала в издательстве «Советский композитор».
Возглавляет «Фонд Дмитрия Шостаковича» и издательство «DSCH».
Назад: КРЕСТ В БРИЛЛИАНТАХ Михаил и Раиса Горбачевы
Дальше: НИКИТСКИЙ БУЛЬВАР Владимир Максимов и Ирена Лесневская