Эдмунд был доволен, теперь он полагал, будто прекрасно понимает все, что Фанни могла сказать или оставить не сказанным о своих чувствах. Как он и думал прежде, Крофорд слишком поспешил и Фанни надобно дать время, чтоб мысль о замужестве сперва стала для нее привычной, а потом и приятной. Она должна освоиться с тем, что Крофорд влюблен в нее, и тогда ответное чувство, возможно, будет не за горами.

Это свое мнение, к которому Эдмунд пришел после разговора с Фанни, он высказал отцу и посоветовал ничего более не говорить ей, не пытаться снова повлиять на нее или уговорить, но предоставить все усердным ухаживаньям Крофорда и естественному ходу ее собственных рассуждений. Сэр Томас пообещал, что так оно и будет. Он мог довериться рассказу Эдмунда о настроениях Фанни, он предполагал, что ею и вправду владеют все эти чувства, но находил, что это весьма неудачно; ибо, менее сына полагаясь на будущее, поневоле опасался, что, если ей требуется столь долго привыкать к мысли о замужестве, молодой человек может утратить к ней интерес еще до того, как она сумеет убедить себя отнестись к его ухаживанью должным образом. Однако же тут ничего нельзя было поделать, только спокойно покориться неизбежности и надеяться на лучшее.

Обещанный визит ее «друга», как Эдмунд называл мисс Крофорд, был страшной угрозой для Фанни, и в ожидании его она жила в постоянном ужасе. Как сестра, такая пристрастная и такая разгневанная, да еще не склонная особенно выбирать слова, а с другой стороны, такая победительная и самоуверенная, она во всех отношениях вызывала у Фанни мучительную тревогу. Ее неудовольствие, проницательность и ее удачливость – все одинаково страшило Фанни; и единственною поддержкой была надежда, что при свидании они окажутся не одни. Опасаясь, как бы мисс Крофорд не застала ее врасплох, Фанни старалась как можно более времени проводить подле леди Бертрам, держалась подальше от Восточной комнаты и не гуляла в одиночестве по аллее.

Фанни преуспела в своем намерении. Когда мисс Крофорд наконец пришла, она сидела в малой гостиной под защитой тетушки; и первое мученье миновало ее, во взгляде и в разговоре мисс Крофорд не было почти ничего, что так страшило Фанни, и она стала уже надеяться, что ей всего-то придется вытерпеть с полчаса умеренных волнений. Но ее надежды не оправдались, мисс Крофорд не была рабой случая. Она желала увидеться с Фанни наедине и потому довольно скоро шепнула ей, что должна где-нибудь несколько "минут с нею поговорить; слова эти пронзили Фанни, она ощутила их всем своим существом, каждым нервом. Отказать было невозможно. Напротив, привыкшая к немедленному повиновению, она почти тотчас поднялась и пошла вон из комнаты. На душе у ней было хуже некуда, но она ничего не могла поделать.

Едва они оказались в прихожей, всю сдержанность мисс Крофорд как рукой сняло. Она тотчас покачала головой с лукавой, однако нежною укоризной и, взяв Фанни за руку, кажется, готова была начать разговор в ту же минуту. Однако она сказала только: «Скверная, скверная девочка! И когда ж я кончу вас бранить», и у ней хватило осмотрительности удержаться от дальнейшего до тех пор, пока они не укроются в четырех стенах. Фанни, разумеется, повернула к лестнице и повела гостью в комнату, в которой теперь всегда было приятно посидеть; однако открыла дверь с тяжелым сердцем, чувствуя, что ей предстоит столь мучительная сцена, каких еще не видывал этот уголок. Но неприятный разговор, который ей угрожал, по крайней мере, отодвинулся из-за неожиданной перемены в настроении мисс Крофорд, из-за волнения, какое ощутила она, вновь оказавшись в Восточной комнате.

– А! – вдруг оживившись, воскликнула она. – Неужели я опять здесь? Ведь это Восточная комната. Прежде я только один раз тут побывала! – Она помедлила, огляделась, видимо восстанавливая в памяти все, что тогда произошло, потом прибавила: – Один только раз. Вы помните? Я пришла репетировать. И ваш кузен пришел: мы репетировали. Вы были нашей публикой и суфлером. Восхитительная была репетиция. Никогда ее не забуду. Вот тут мы и были, на этом самом месте; вот здесь ваш кузен, вот здесь я, а вот здесь стулья… Ах, ну почему такие минуты не длятся вечно?

К счастью для ее спутницы, ответ ей не требовался. Она была поглощена собою. Сладкие воспоминания овладели ею.

– Такую замечательную сцену мы репетировали! Она была очень… очень… как бы это сказать! Он рассказывал мне, что такое брак, и советовал выйти замуж. Мне кажется, я и сейчас его вижу, он очень старается быть сдержанным и спокойным, как положено Анхельту во время этих двух монологов. «Когда две родственных души вступают в брак, замужество сулит долгое счастье»13. Наверно, навсегда сохранится у меня в памяти его лицо и голос, когда он произносил эти слова. Странно, как странно, что нам выпало играть такую сцену! Будь в моей власти вернуть любую из прожитых недель, я вернула бы именно ту неделю, неделю наших репетиций. Что ни говорите, Фанни, а я бы так и поступила, никогда я не была счастливей, чем в ту неделю. Как он смирял свой непреклонный дух! О! То было несказанно сладко. Но увы! В тот же вечер все и разрушилось. В тот же вечер воротился самый что ни на есть нежеланный ваш дядя. Бедный сэр Томас, кому вы были нужны? Только, пожалуйста, не воображайте, Фанни, будто я теперь стану неуважительно говорить о сэре Томасе, хотя я, конечно же, много недель терпеть его не могла. Нет, теперь я отдаю ему должное. Он такой, каким и должен быть глава подобного семейства. Более того, по здравом и грустном размышлении, я теперь люблю вас всех. – И сказав это с той степенью нежности и серьезности, какой Фанни никогда еще в ней не видела и какая в глазах Фанни очень ее украсила, мисс Крофорд на миг отвернулась, стараясь овладеть собою. – С тех пор как я переступила порог этой комнаты, я сама не своя, как вы могли заметить, – вскорости сказала она с игривой улыбкой. – Но все уже позади, так что давайте сядем, и пусть нам будет уютно и спокойно. У меня ведь было твердое намерение побранить вас, Фанни, но, когда дошло до дела, у меня недостает на это мужества. – И она ласково ее обняла. – Фанни, милая, славная моя, когда я думаю, что мы видимся в последний раз – кто знает, скоро ли мы опять свидимся, – я только и способна, что любить вас.

Фанни была растрогана. Она ничего подобного не предвидела, и ей редко удавалось устоять перед наводящим грусть словом «последний». Она заплакала, как если б любила мисс Крофорд, более, чем на самом деле могла ее полюбить, и мисс Крофорд, еще смягчившись при виде такого душевного волнения, с нежностью обхватила ее и сказала:

– Мне так не хочется с вами расставаться. Там, куда я еду, не будет никого, кто хотя бы вполовину был мне так мил, как вы. Кто говорит, что нам с вами не быть сестрами? Мы будем сестрами непременно. Я чувствую, мы созданы для того, чтоб породниться, и ваши слезы убеждают меня, что и вы так думаете, дорогая моя Фанни.

Фанни овладела собой и, отвечая далеко не на все услышанное, сказала:

– Но ведь вы просто переходите из одного дружеского круга в другой. Вы едете к очень близкой подруге.

– Да, это правда. Миссис Фрейзер многие годы была моя ближайшая подруга. Но у меня нет ни малейшего желания быть с нею рядом. Я только и могу сейчас думать что о друзьях, с которыми расстаюсь: о моей превосходной сестре, о вас, обо всех Бертрамах. Во всех вас настолько больше сердечности, чем встречаешь повсюду в мире. Со всеми вами у меня было такое чувство, что я могу доверять вам и положиться на вас, при обыкновенных отношениях ничего похожего не бывает. Жаль, я не условилась с миссис Фрейзер приехать к ней после Пасхи, в такую пору гостить было бы лучше, но теперь я уже не могу отменить поездку. А после нее мне придется поехать к ее сестре, леди Сторнуэй, из них двоих самой близкой моей подругой была как раз она, но в последние три года я к ней охладела.

После этих слов девушки долгие минуты сидели молча, в задумчивости; Фанни размышляла о том, какие разные дружбы существуют на свете, направление мыслей Мэри было не столь философичным.

И опять она заговорила первая:

– Я так прекрасно помню, как решила искать вас наверху; отправилась разыскивать Восточную комнату, а сама понятия не имела, где она находится! Я так хорошо помню, о чем я думала, пока шла, и как заглянула и увидела вас у этого стола за рукодельем. А как потом удивился ваш кузен, когда отворил дверь и увидел здесь меня! И конечно, не забыть приезд вашего дяди в тот же вечер! Никогда я не переживала ничего подобного.

Потом опять каждая ненадолго погрузилась в свои мысли, но вот, отбросив их, Мэри приступила к Фанни.

– Ну, Фанни, вы совсем замечтались! Надеюсь, о том, кто непрестанно думает о вас. Если б только я могла ненадолго перенести вас в наше городское общество, чтоб вы поняли, как там думают о вашей власти над Генри! О, как ревнуют и завидуют многие и многие! С каким удивленьем, недоверием они услышат о вашем отказе! Ведь Генри не таил своих чувств, он истинный герой рыцарского романа и гордится своими оковами. Вам надо бы приехать в Лондон, чтоб понять, какую вы одержали победу. Видели бы вы, как его домогаются и как домогаются меня, оттого что я его сестра! Теперь, без сомненья, я буду для миссис Фрейзер совсем не столь желанной гостьей, и виной тому отношение Генри к вам. Узнав правду, она, весьма вероятно, была бы рада, чтоб я опять оказалась в Нортгемптоншире: у мистера Фрейзера есть дочь от первой жены, и моя приятельница жаждет выдать ее замуж и с радостью отдала бы ее за Генри. Как же только она его не добивалась! Вы сидите здесь такая бесхитростная и скромная и даже представить не можете, как все там будут потрясены, как всем им захочется на вас поглядеть, сколько вопросов на меня посыплется! Бедняжка Маргарет Фрейзер станет меня донимать, какие у вас глаза, да какие зубки, да как вы причесываетесь, да кто шьет вам туфли. Ради моей бедняжки подруги я бы хотела, чтоб Маргарет вышла замуж, ведь Фрейзеры так же несчастливы, как большинство женатых людей. А ведь в свое время Дженет так стремилась к этому браку. Все мы были в восторге. Она не могла не радоваться этому браку, потому что он богат, а у ней не было ничего; но у него оказался скверный характер, и он весьма требователен и хочет, чтоб красивая молодая женщина двадцати пяти лет была такой же степенной, как он сам. И моя подруга плохо с ним управляется, по-моему, она не умеет к нему подойти. Она все время раздражена, что по меньшей мере свидетельствует о дурном воспитании. У них я буду с уважением вспоминать об отношениях супругов в Мэнсфилдском пасторате. Даже доктор Грант выказывает моей сестре глубокое доверие и в известной мере считается с ее суждениями, и оттого чувствуется, что он подлинно к ней привязан; а вот у Фрейзеров я не видела ничего похожего. Мысленно я всегда буду в Мэнсфилде, Фанни. Моя сестра в качестве супруги, сэр Томас в качестве супруга мне кажутся образцами совершенства. Бедняжке Дженет не повезло. И ведь в ее поступке не было ничего предосудительного, она вышла замуж вполне обдуманно, нельзя сказать, чтоб она не пыталась заглянуть вперед в будущее. Она попросила три дня, чтоб поразмыслить над его предложением. И в эти три дня советовалась со всеми своими близкими, к чьему мнению стоило прислушаться, и особливо спрашивала совета у дорогой моей покойной тетушки, которая прекрасно знала свет, и потому вся ее знакомая молодежь по достоинству ценила ее суждения; и она высказалась за этот брак. Похоже, ничто не дает уверенности, что супружество будет счастливым! Я очень мало могу сказать в защиту моей подружки Флоры, которая пренебрегла очень славным молодым человеком из конной гвардии ради этого ужасного лорда Сторнуэя. У него, Фанни, ума не более, чем у Рашуота, а с лица он куда как хуже, и характер мерзкий. В ту пору я сомневалась, правильно ли она поступает, потому что он совсем непохож на джентльмена, а теперь я уверена, что она сделала ошибку. Кстати, Флора Росс отчаянно влюбилась в Генри в первую зиму, когда стала выезжать. Но начни я рассказывать вам обо всех женщинах, которые, я знаю, были в него влюблены, и этому не будет конца. Только вы, вы одна, бесчувственная Фанни, способны думать о нем чуть ли не равнодушно. Но так ли вы бесчувственны, как даете понять? Нет, нет, я вижу, что это не так.

В эту минуту Фанни так густо покраснела, что в уме настороженном это могло подтвердить самые серьезные подозрения.

– Вы прелесть, Фанни! Я не стану вас допекать. Все пойдет своим чередом. Но, Фанни, милая, признайтесь, вы вовсе не были так уж неподготовлены к тому вопросу, как воображает ваш кузен. Быть того не может, чтоб вы совсем о том не задумывались, не питали кое-каких подозрений. Вы же видели, что Генри старается оказывать вам все знаки внимания, какие в eго силах. Разве на балу он не посвятил всего себя вам? А перед балом – эта цепочка! О! вы приняли ее именно так, как было задумано. Вы все почувствовали так, как только можно было пожелать. Я прекрасно это помню.

– Вы хотите сказать, что ваш брат загодя знал про цепочку? О, мисс Крофорд, это так дурно по отношению ко мне.

– Знал про цепочку! Да это все он, он сам это придумал. Стыдно сказать, но мне это не пришло в голову, однако ж, когда он меня надоумил, я с радостью послушалась, ради вас обоих.

– Не могу сказать, что я совсем не опасалась этого, – отвечала Фанни. – Что-то в вашем взгляде меня испугало… но не с самого начала… Вначале я ничего не заподозрила!.. уверяю вас, ничего. Это чистая правда. А подумай я такое, ничто бы не заставило меня принять цепочку. Что же до поведения вашего брата, одно время мне казалось, что он меня отличает, казалось совсем недолго, наверно, недели две-три, но потом я порешила, что это ничего не значит, что просто такая у него манера, и никак не предполагала и не хотела, чтоб у него были серьезные намерения на мой счет. Я прекрасно видела, мисс Крофорд, что происходило летом и осенью между ним и кое-кем из нашей семьи. Я молчала, но слепой не была. Я не могла не видеть, что мистер Крофорд позволял себе ухаживать, не имея никаких серьезных намерений.

– О да! Этого я отрицать не стану. Он время от времени любил поволочиться, и его совсем не тревожило, какую он сеял смуту в чувствах молодых девиц. Я часто бранила его за это, но это единственный его недостаток, и не могу не прибавить, что очень мало на свете молодых девиц, чьи чувства стоят того, чтоб о них тревожились. И потом, Фанни, честь приковать к себе мужчину, за которым охотились столь многие, быть в силах сполна искупить слабости нашего пола! Нет-нет, конечно же, не в натуре женщины отказаться от такого торжества.

Фанни покачала головой.

– Не могу я хорошо думать о человеке, который играет чувствами женщины, какой бы она ни была, и притом она может страдать много более, чем кажется стороннему наблюдателю.

– Я его не защищаю. Я всецело предоставляю его вашему милосердию. И когда он увезет вас в Эверингем, выговаривайте ему сколько угодно, я не против. Одно вам скажу, его недостаток, пристрастие слегка влюблять в себя молодых девиц, совсем не так опасно для счастья жены, как склонность влюбляться самому, а это никогда не было ему свойственно. И я и вправду серьезно и искренне верю, что никогда еще, ни к одной женщине он не питал таких чувств, как к вам, он любит вас всем сердцем и будет любить вас так долго, как только возможно. Если хоть один мужчина способен любить женщину вечно, я думаю, так будет любить вас Генри.

Фанни не удержалась от едва заметной улыбки, но сказать ей было нечего.

– Мне кажется, ни разу Генри не был так счастлив, как когда его хлопоты увенчались успехом и вашего брата произвели в офицеры, – вскоре опять заговорила Мэри.

Невозможно было верней затронуть самую чувствительную струнку в сердце Фанни.

– О да! Он был так добр, так добр!

– Я знаю, ему это далось совсем не легко, я ведь знаю, к кому пришлось обращаться. Адмирал терпеть не может никакого беспокойства и считает ниже своего достоинства просить о каких-либо одолжениях. И потом, столько есть молодых людей, о которых хлопочут таким же образом, что надо очень хотеть удружить и исполниться немалой решимости, иначе не преуспеешь. Как, должно быть, счастлив Уильям! Вот бы вам его увидеть.

Никогда еще бедняжку Фанни не повергали в такое смятение. Мысль о том, что было сделано для Уильяма, всегда лишала ее покоя при любом решении против Крофорда; и она глубоко задумалась; а Мэри сперва самодовольно на нее поглядывала, потом стала размышлять о чем-то своем, но вдруг снова привлекла ее внимание.

– Я бы рада беседовать с вами весь день, – сказала она, – но нельзя забывать про дам внизу. Так что до свиданья, моя дорогая, моя очаровательная, моя превосходная Фанни, потому что, хотя будет считаться, что мы расстались в малой гостиной, я хочу проститься с вами здесь. И вправду прощаюсь, и предвкушаю тот счастливый час, когда мы опять встретимся, и верю, что будет это при таких обстоятельствах, которые откроют наши сердца друг другу без остатка, без тени настороженности.

Слова эти сказаны были не без волнения и сопровождались самым что ни на есть сердечным объятием.

– Я скоро увижу в Лондоне вашего кузена, он говорит, что довольно скоро там будет, а весной, думаю, и сэра Томаса, а с вашим старшим кузеном, и с Рашуотами, и с Джулией, без сомненья, буду то и дело встречаться, со всеми, кроме вас. Я хочу попросить вас о двух одолжениях, Фанни. Первое – это письма: вы должны мне писать. И второе – что вы будете часто навещать миссис Грант и возместите ей мое отсутствие.

Фанни предпочла бы, чтоб, по крайней мере, о первом одолжении ее не просили, однако же отказать в переписке не могла, не могла даже не согласиться на это с большей готовностью, чем позволяло ее собственное сужденье. Возможно ли противиться столь очевидной приязни. Такая у ней была натура, что она особливо дорожила ласковым обращением, а ведь до сих пор отнюдь не была им избалована и оттого тем более не могла устоять перед отношением мисс Крофорд. К тому же Фанни была ей благодарна за то, что их tete a tete оказался далеко не столь мучителен, как она опасалась.

Все уже позади, и обошлось без упреков и без разоблачения. Тайна ее осталась при ней, а если так, пожалуй, можно согласиться на многое.

Вечером было еще одно расставанье. Пришел Генри Крофорд и несколько времени посидел с ними; Фанни загодя не настроила себя сурово, и сердце ее ненадолго смягчилось по отношенью к нему, ей казалось, он и вправду страдает. Совсем непохожий на себя, он едва ли вымолвил хоть слово. Он был явно удручен, и Фанни, от души надеясь, что более не увидит его до тех пор, пока он не станет мужем какой-нибудь другой женщины, не могла все же его не пожалеть.

Когда настал миг расставанья, он взял ее за руку, она не отказала ему в этом; он, однако же, ничего не сказал, во всяком случае ничего, что она бы услышала, и, когда он вышел из гостиной, она была особенно довольна, что с этим символом дружбы покончено. Назавтра Крофорды уехали.