Нам, признаться, смешно. Представьте себе, случилось недавно тут встретить в Старгороде двух девчушек – студенток московского филфака. Остановились они у нас переночевать – знакомый, спасибо ему, направил с посылочкой. Привезли, как водится, колбаски без жира, три пачки индийского чаю и целый килограмм гречки. Хорошее, однако, подспорье, особенно гречка – мы ее с лучком, с чесночком, да на шкварках, и чуть-чуть маслица подсолнечного, чтоб не пригорела, – «вкуснота, кто понимает!», как наша теща выражаться изволит. Так эти, значит, самые девицы и пояснили нам, что, кроме осмотра достопримечательностей Старгорода, желают они собирать фольклор, ибо… Ну, тут такого нагородили, что сочли мы с женою за благо немедленно их отговорить, ведь какой, простите, им, бедняжкам, фольклор в нашем городе – пропадут, заскочут куда по глупости, потом и со связями не разыщешь. Словом, направили их в Каргополь – там, доносят, и люди потише, и сказительница живет – всем желающим за десятку про Еруслана Лазаревича напоет – загляденье одно!

Загорелись наши девахи, купили себе билет, и почитай, больше мы их и не видели. И слава Богу, нам-то наш Старгород хорошо знаком, а они – фольклор. А так, глядишь, и курсовые напишут, и неплохие курсовые – девчонки-то умненькие и симпатичненькие, где таким по Старгороду шляться. Ну, да «на все – развитие ума требуется», как наш истопник Михаил Никанорович говаривал, царство ему небесное, золотой был старик!

Какой уж тут фольклор – ансамбль гусляров «Русская скоморошина» да лошкари с Пролетарки «Калинушка» теперь все больше по Финляндиям да по Швециям разъезжают, дома их и не послушать. Так что фольклор весь, так сказать, истек, а историйки – историйки случаются.

Народ у нас не богатый в основной массе, кооператоры вот немного озолотились да фарцовщики от Интуриста, но те больше спустят в «Стрелецкой избе», чем заработают: нечестные денежки – их еще и удержать надо. Есть, есть, конечно, и скопидомочки, где их не бывает. Вот, рассказывал нам наш знакомец, старшина медвытрезвителя, что в Белом монастыре на горушке – Анатолий Кретов ему имя, – знает, мол, он двух бабок в городе (это еще по старым связям с УГРО), так у них триста и пятьсот тысяч на книжках лежит. И что – живут как люди? Ничуточки не бывало. Обе побираются, бутылки ищут, целыми днями Парк Победы прочесывают да около бань сторожат. Живут в норках под каруселью на Веселой горке и в ус не дуют. За ними, Анатолий говорил, осуществляется негласный пригляд – родственников же нет – все в государство отойдет, а жить-то им, эх-ха-ха…

А Столбышев Матвей Семенович? Вы наверняка слышали, только не знали, как зовут да откуда он родом, – нам в Москве и Ленинграде его историю подавали уже как местную. Не удивлюсь, если и тверичи, и арзамасцы скоро начнут утверждать свое первенство, но вы им не верьте. Нам доподлинно известно: Матвей Семенович Столбышев – наш, старгородец, коренной уроженец и известнейший сумасшедший, неоднократно лечился, но был выпускаем, снова принимался за свое – собирал на помойках всякую рвань, как то: калоши, чайники сплющенные, птичьи крылышки, газовые ключи, ватные одеяла, телогрейки мазутные, землицей сухой не брезговал, корочками хлебными плесневелыми – и все это богатство тащил к себе в конурку. Утрамбовывал до потолка, и до того дошло, что и окошко замуровал, оставил себе только проходец, чтоб раскладушку на ночь ставить. Соседи, наконец, учуяли. Принюхались – уф! ужас! Подали в суд. И по суду уже приехали с понятыми. А Матвей Семенович очень даже обрадовался: «Я, – говорит, – давно вас поджидаю. Мне, – говорит, – важно, чтоб передача происходила по закону». Приковал себя кандалами ручными к батарее, чтоб не утащили его, и заявляет: «В этой комнате ценностей больше чем на миллион. Желаю все сдать, а взамен прошу лишь комнату в доме престарелых первой категории и похороны по генеральскому разряду». Ну, иди ты с ним воюй, когда ключ-то он запрятал, да и очищать все одно – надо.

Стали выносить носилками. Тут такая пошла вонища, что соседи и пожалели. Но ладно. Где-то посередке культурного слоя, так сказать, обнаружен был валенок с прожженным голенищем большого размера, а в нем четыреста тысяч соток и пятидесяток советскими рублями. Тут уж и полковника вызвали, деда принялись вежливо дедушкой величать.

Чистят дальше. Дошли до тахты – таковая где-то в углу обнаружилась. Соседей, вестимо, по комнаткам разогнали. А там, под подкладкой, колбасочки такие, а в них – червонцы царские, счетом тысяча штук. Ну-ка прикиньте по курсу! А уж под самый конец, под половицей, сам он и показал – шкатулочка. А в ней жемчуга да камешки. Ни счету, ни описи не видали, знаем только, что много, так много, что полковника нашего в скором времени забрали в Москву на повышение. А звездочка генеральская нынче почем, это если сок-то яблочный стакан вместо обычных пятнадцати копеек тридцать три в коопторге стоит? Ну вот!

И, что важно, родные у дедушки сыскались – прямые наследники, и все в один голос: «Ничего не знаем, ни на что не претендуем!» То ли кровь там какая замешана, то ли правда по наследству от отца досталось. А отец у Матвея Семеновича при нэпе скобяную лавку держал, а сам Столбышев всю жизнь в керосинной лавке на старом базаре просидел – тоже, конечно, место, но не жемчуг же с бриллиантами! Вот и прикиньте: нэп у нас сколько годков был? Ага! А кооперативы сколько? Ага!!! Сосчитали? Но есть, есть разница – тогда не на пустом месте открывались, да и пили, старожилы сказывали, не так лихо да и не так мрачно, что в нынешней «Стрелецкой избе», да и семга, правда, не те рублики стоила…

А откуда нам, собственно, все это известно? Да от того же Анатолия Кретова – он тогда еще только-только демобилизовался, пошел рядовым в угрозыск и на том обыске-сдаче лично присутствовал. Это после он в вытрезвитель перешел: «В розыске жизнь не по мне – слишком нервная». Ну что, можно и его понять – семья, дети, квартиру обещали. Только нервишки-то у него теперь ни в дугу – пошаливают, чуть что – в крик, и изо рта попахивает алкоголем, знаете, как у того гоголевского типчика (и тоже, наверное, объясняет вышестоящим, что с рождения).

– А можно б было под шумок стырить – на них тогда как обморок напал, особенно когда я камушки выкатил.

Но не взял – совесть не позволила. Честный оказался рядовой угрозыска Анатолий Кретов, за то и старшину дали. А про честных что рассказывать – все всё и так знают. Может, когда и про него вспомнится – интересная же душа, как любая, впрочем, ибо уникальна от рождения, но сейчас лучше о другом – о нечестном милиционере и об умной Эльзе.

Слушайте же:

Эльза Павловна Гофф в Старгороде после войны уже появилась. Где-то как-то домишкой обзавелась на Правой стороне у Копаньки, где наши сектанты живут. Где-то как-то и сына прижила. Устроилась корректором в заводскую многотиражку, доработала до пенсии, отправила сына в армию.

Знали люди, что немка, знали даже, что с Урала или из Сибири приехала, а может и из Казахстана, издалека, в общем, но в душу не лезли, а она как есть немка – тихая, опрятная, домик хоть и покосившийся, а всегда крашен весело, и крыжовник да малина в огороде, говорят, с кулак урождаются. И цветы – такого цветника перед домом ни у кого нет: и астры тут – и простые язычковые, и трубчатые желтые, и фиолетовые, и красные, и махровые; и георгины – и «Бегси», и «Золотая звезда», и «Мерки», и «Лозунг», и «Закат» (фиолет с бледно-белым), и «Элегия», и «Стахановец», и «Светлана», и «Марианна», ну а уж горошки душистые, табаки, ноготки, настурции, анютины глазки да сирень персидская и простая – не перечесть всего. И яблоки – стволов пятнадцать: китайка, антоновка, коричное, пепин, налив золотой и белый; бросьте вдобавок дробью по забору смороду: черная – на витамин, красная – на желе, и будет, пожалуй, достаточно.

С огорода и кормилась, но приторговывала не шибко – так, на чаек-сахарок, на картошку – никто не завидовал, значит, не шибко, да и когда торговать – днем работа, а после – сын да огород. Одно слово – немка. Зависти ни у кого не вызывала, а гнаться за ней – ну к бесу. Знали, например, что рассаду или саженцы соседям забесплатно отдаст, да еще придет, покажет, как ухаживать, потому даже гордились ею перед городскими да перед поозерскими: «Наша Эльза – умная!» Но чтоб постоять-поболтать – на это у ней времени не было: ну, да кому – поп, кому – попадья, а кому и попова дочка.

Жили-жили, а потом… Летом как-то завернул на улицу Космодемьянскую господин. Натуральный капиталист: брючки, пиджачок – натуральный кримплен, очечки в золотой оправе, ботиночки – я-те-дам – на белом каучуке и усы – усы абсолютно как у нас не носят. Походил, походил, повынюхивал чего-то и к Эльзе в калитку и просочился. Приехал, значит, двоюродный братец из ФРГ.

То, что Эльза напугана была, об этом говорить не станем. Ведь ни слуху ни духу – все позабыто, быльем поросло, и вот, все возвращается как в страшном сне: и баржа по Волге, и Казахстан… Нет, нет, нет! Но сидит же – живой, из плоти человеческой, даже упитанный очень господин, паспорт предъявляет на имя Эрика Гоффа, семейные фотографии. Даже фамилия сохранилась по мужской линии, и надо же – оказывается, он ее через Красный Крест нашел, купил билетик, турпоездочку, и – нате пожалуйста: «Дядюшка Петер помер в Бонне три года назад. В последнее время, правда, он как-то плохо себя чувствовал… с головой… да, и вспоминать начал Россию, братца Пауля вспомнил и завещал вот вас найти либо Пауля, и…» Выходит, что причитается ей – фрау Гофф Эльзе-Катарине – десять тысяч американских долларов, дядюшкин алмазный перстень, столовое серебро семейное и, главное, загородная вилла с озером и машина марки «Мерседес-230». Есть, правда, и условие – коли родные не пожелают переселиться в Германию, то все вышеперечисленное за вычетом денег и перстня поступает в полную собственность немецких родственников. И не успела фрау Гофф возразить, как господин двоюродный брат добавил, что родственников в Германии много, и вряд ли удастся ей отсудить дом и озеро с фамильным серебром, ведь дядюшка был в последние годы не совсем здоров.

Умная Эльза радостно подписала отречение, завернула причитающиеся ей денежки в тряпицу и отнесла в комод в другую комнату, а перстень дядюшкин в ином месте запрятала, хорошо запрятала – вам не найти. Напоила родственника на дорожку кофе с бисквитом собственной выпечки, проводила до калитки и скорей в дом.

Заперлась и задумалась.

Соседям, конечно, ничего не поясняла, сказала, что случайно к ней немец заглянул, и все-то думала. И чем больше думала – тем больше боялась. Страшное ведь дело – валюта в доме, да от заграничного немца… Но ничего не поделаешь, неделю мучалась – решилась, годы нынче не те – пошла в горбанк, предъявила справку, заверенную нотариально, о дарственной, все как есть рассказала и попросила открыть ей валютный счет.

Сами понимаете, какова была реакция! Рылись, вестимо, в справочниках, звонили куда-то наверх, фолианты листали, но ничего не вылистали.

– Вам – не положено, по постановлению такому-то, от такого-то, и точка.

Пошла Эльза домой пригорюнившись, конечно. Все ей тюрьма да дорога дальняя мерещилась. И страшно одной в доме, и сыну боязно писать, да и не приведи Господь его в такую историю впутывать – он тут ни при чем, у него фамилия, и имя, и отчество русские, и по-немецки он – ни слова… Правда, для них это не довод…

Страшно!

И, как чуяло сердце, – пришли. То есть сперва, как и тогда: один пришел – уполномоченный КГБ старший лейтенант Сидоров. Начал-то мягко, но после, как не сознавалась, и прикрикнул даже, грозил в ее деле покопаться: «У нас все про вас записано!»

Тогда созналась Эльза – как есть: дядя умер, дядю с детского возраста не видела, куда он подевался, никто не знал, и вот теперь объявилось наследство, но она женщина умная, здесь родилась, здесь и помрет, никуда с Родины уезжать она не собирается, а потому получила отступного только десять тысяч долларов – про перстень, заметьте, не сказала, – которые как честная гражданка и поспешила сдать в банк, но ей отказали.

– Надо было нам сразу позвонить, гражданка Гофф, но коли затаили, так и ладно – нам все равно известно. Давайте здесь же и оформим сдачу, завтра я приеду, скажем… после четырех с бухгалтером. Доллары мы ваши примем под расписку, конечно, и обменяем вам их на полнокровные пять тысяч советских рублей по нынешнему курсу – пятьдесят инвалютных копеек – один доллар.

А от остального наследства правильно вы отказались – гражданке СССР собственность за границей даже и не к лицу.

Тут, видно, переиграл он – Эльза умная – почуяла подвох, знала их породу – если подстаканники латунные забирали, где уж от машины с домом отказаться. Но виду не подала, а внутри аж похолодело. Проводила гостя до калитки, отметила, что приехал он на воронке да с мигалкой, и совсем засомневалась.

Ну да Бог не оставил – забежал к ней сосед Гришка Панюшкин, одногодок ее Андрюшки, десятку забежал стрельнуть на бутылку, а заодно и поинтересоваться, что у нее сейчас мент с «Двойки» делал.

– Какой мент, Гришка, с какой двойки?

– Тетя Эльза, за кого меня держишь? Я ж только что оттуда – два года эту рожу в проходной видал – не спутаю.

– Что за двойка, Гриша?

– Тюрьма, теть Эльза, – городская тюрьма.

– Ладно, Гриша, дам тебе десятку, но когда ты пить бросишь?

А сама нарочно долго в кошельке роется – думает: рассказать – не рассказать? Парень он был хороший, Андрюшка его любил, только связался с ворьем, за то и погорел. Но делать нечего – других заступников не сыскать – рассказала.

– Ну ты, теть Эльза, даешь, значит: один к двум с половиной теперь доллар, а он – пятьдесят копеек, ой, ну и козел, и форму где-то раздобыл, ой, теть Эльза, он же сержант вонючий, а тут вызвездился! Это ж подарок, теть Эльза, эт, значит, денег мало ему показалось, что братки за пронос платят, ой, ну дает, давай-ка мы с ним сыграем…

И договорились.

На следующий день, как условились, после четырех, к Эльзиному дому подъехал газик, из него вышел лейтенант, но один, без бухгалтера.

Вошел, сухо извинился, что бухгалтер приехать не смог, выложил на стол кейс, достал из него какие-то документы, печатку «Уплочено», разложил все аккуратненько на столе. Не забыл и пачку с банковской перевязочкой – пять тысяч.

– Ну, гражданка Гофф, давайте оформлять!

– Это точно, пора оформлять, давай, Кацо! – это уже Гришка из шкафа. А из другой комнаты соколом – Кацо – дружок Гришкин – сам со шкаф тетки Эльзин. Скрутили бедного «кагебешника», тряханули как следует, вытрясли из кармана эмведэшное удостоверение.

– Видишь, тетя Эльза, а ты боялась! И на улицу его, голубу.

А там переполох: цыганята, Гришкой заранее подученные, народ созвали. Вытащили, значит, горе-инспектора на улицу, заголили ему одно важное место и лицом к скамейке приторочили. Под общий гул вкатили ему сотню хорошеньких – тут Гришка с Кацо постарались. После объяснили ему диспозицию, чтоб натурально молчал, иначе тюрьма – свидетели имеются, и в предостаточном количестве. Дали под зад коленом, а кейс его Гришка как «вещественное доказательство» себе забрал. Да, видно, и пять тысяч тоже.

Затем шито-крыто обменял Кацо тете Эльзе ее доллары на двадцать пять тысяч полнокровных рубликов (пять-то она тут же Гришке отдала, как договаривались) и был таков. Никто никогда его больше и не видывал.

Гришка, конечно, по городу прославился. С «Двойки», говорят, письмо ему пришло одобрительное. Лжекагебешник уволился и срочно из города укатил – проходу ему тут не стало. Даже девке из банка, что с ним гуляла, долго эту историю поминали. А умная Эльза денежки поскорей в дело пустила – поставила дом на новый фундамент, провела в него горячую воду, теплицу построила отапливаемую, гараж, купила сыну «Днепр» с коляской и магнитофон «Сони». Андрюшка, правда, как из армии пришел, на мать наорал – ведь доллар по тем временам уже один к пяти – один к семи шел, но после успокоился – Гришка ему не раз поставил «с прибытием», и они как следует на мотоцикле поколесили, с полгодика эдак. Затем Андрюшка одумался – немецкая кровь, видно, пересилила, – сдал в Политех экзамены и взялся за ум. Гришка тоже остепенился – он теперь на рынке мясо рубит.

А Эльза? На то она и умная Эльза – постаралась поскорей все деньги растратить, тысячу только и отложила – на похороны, и три – на памятник (на срочный вклад), и живет, как и жила – припеваючи.

– Четыре тысячи пускай забирают – этого не жалко, – так она говорит соседям.

А про перстень? Откуда про перстень стало известно? Да кто тут знает наверное, но не зря ж говорят, что земля слухом полнится. Не так ли?