Новое поприще
Ну и состояньице было у меня в те дни! Врагу не пожелаешь. Два последних разговора в институте выжали все соки. Какая там духовная жизнь, новые идеи, взлеты разума в горние высоты абстракций! Про это и не вспоминалось.
Решение пойти матросом на перегон судов было последней сознательной акцией. Дальше начинается эпоха полутьмы, из которой выступают лишь случайные картинки, почему-то отпечатавшиеся в сознании. Да еще какие-то мелкие, несерьезные мысли и мелкие чувства – вспыхивавшие лишь как простая ответная реакция на примитивные раздражители.
Запомнилась мне, например, секретарша перегонной конторы. Молоденькая, прехорошенькая, с кукольным личиком, но очень озабоченная на вид. Скорее всего, как раз тем и была озабочена, как толковее распорядиться своей красотой и юным обаянием: товар-то скоропортящийся. Во всяком случае, конторские дела, видимо, мало трогали серое вещество, запрятанное в глубинах ее кукольной головки. Когда она выписывала мне направление на медосмотр, то простую мою фамилию – Булавин – умудрилась переврать дважды: написала сперва Балавин, потом – Булаев. А когда, наконец, на третьем бланке вывела, хоть коряво, но правильно, сунула мне направление сердито, сопроводив его строгим напутствием:
– Пока всех врачей не пройдете – не зачислим. Даже не просите.
Меня не хватило и на самую простенькую остроту. Ответил с совершенно искренним удивлением:
– Я ни о чем не прошу.
Но секретарше что-то не понравилось в моей фразе: то ли углядела в ней потугу на игривый тон, то ли было ей не по нутру разрушение традиционной схемы – другие, видимо, просили. Во всяком случае, ее глаза облили меня ушатом презрения. Должно быть, во взгляде ее было закодировано примерно такое суждение: ходят тут всякие.
Мне показалось, сейчас ее пухленький ротик приоткроется и произнесет нечто похожее вслух. От одной мысли, что придется ей отвечать, подбирать слова, я внутренне содрогнулся и торопливо сказал:
– Всего доброго!
Пожалуй, она оценила мой испуг на свой лад: сумела, мол, осадить очередного болвана, и хотя личико ее приняло самодовольное выражение, секретарша не удостоила меня даже кивком.
Меня же это почему-то вдруг обидело. И я уже собирался было сказать ей несколько слов о правилах хорошего тона, но как только сообразил, сколько усилий это потребует, тут же пригасил обиду и ушел.
Однако, видимо, мозг еще был способен на какие-то ассоциации. Ибо, выйдя из конторы, я вспомнил строки из «Василия Теркина»: «Потерял боец кисет, заискался – нет и нет». Дальше точный текст я не знал, но суть в том, что эта потеря совершенно выводит солдата из равновесия, заставляя выстраивать в цепочку все свалившиеся на него беды: «Потерял семью. Ну, ладно. Нет, так нá тебе – кисет».
Я подумал, что для меня эта самая секретарша стала своего рода «кисетом» – той малой потерей, которая после истинных, больших оказывается последней каплей, переполняющей чашу. Оттого именно мелочь и воспринимается особенно остро.
Вторым «кисетом» стал для меня медосмотр.
Честно признаюсь, что терпеть не могу эту процедуру. Для человека моего склада есть в ней что-то обидное. Не ты сам, а строгие врачи определяют твою судьбу, выносят вердикт. Поэтому, когда ты, то раздеваясь, то одеваясь, шатаешься из кабинета в кабинет, приходит чувство зависимости, которое мне вообще кажется противоестественным человеческой сути. Ведь медики смотрят на тебя лишь как на «живой организм». Естественно, им только и важно, в порядке ли органы дыхания, кровообращения, хорошо ли переваривается пища. Но приняв их нормальный профессиональный взгляд, ты вдруг убеждаешься, что при некоторых допущениях, оказывается, перестает иметь значение работа твоего разума – то, ради чего живешь. И как-то неуютно становится в мире от такого пусть даже мысленного эксперимента.
Словом, утром того дня, когда должен был предстать перед строгими взорами врачей, я невольно старался тянуть время, чтобы хоть немного отдалить час медосмотра.
Мать, заметив, как старательно я делаю зарядку, как долго моюсь под душем, как медленно ем, догадалась о моем настроении и осторожно спросила:
– Может, ну ее к дьяволу, твою идею хождения в народ? Ведь потом залезешь, из упрямства шага назад не сделаешь, даже если будет скверно.
– Нет уж! Хватит с меня этих гамлетовских сомнений. Досомневался!
Произнес я это решительно, и сам завелся от собственной – в общем-то, случайной – интонации: быстро допил чай, накинул плащ и двинулся к метро.
В поликлинике водников, заняв очередь в регистратуру, я вдруг заметил, что парень, стоящий передо мной, крутит в руках такое же направление, как у меня: бланк перегонной конторы, на котором знакомым почерком секретарши вписаны его фамилия и инициал – Гарин Г.
Как же меня обрадовала эта встреча! Возникла очередная мелкая мысль: вместе проходить медосмотр не так противно, плечо товарища по судьбе, над которым производят точно такие же опыты, как над тобой, – надежная опора.
Парень оказался вертлявым. Стоять на месте ему, видно, было тяжело, и он крутился во все стороны, а так как я нарочно держал свою бумажку напоказ, то и он очень скоро заметил сходство наших направлений.
– Ага, нашенский! – сказал он.
Я дурашливо заморгал глазами и закивал. То, что он обратился первым, тоже было приятно, ибо избавляло от трудной работы – изобретения фразы, необходимой при знакомстве.
– Покажи-ка визитную карточку.
Я протянул ему направление.
– Так, так. Булавин Ю. Это что же, Юрка?
– Юрий! – подтвердил я с готовностью.
– А я, стало быть, Гарин Герасим. Такое предки изобрели имя. А попросту – Герка. Будем знакомы.
– Будем! – словно эхо повторил я, и мы пожали друг другу руки.
Гарин был на полголовы ниже меня, а ладошка у него оказалась и по его росту меньше положенной. Совсем маленькая, она утонула в моей. Но была жесткой и крепкой в пожатии.
– Ты давно в перегонщиках? – спросил Гарин.
– Первый раз иду.
– Штурман?
– Да нет, матрос.
– Что-то не похоже! – сказал Гарин, оценивающе оглядев меня.
– Сейчас время такое – по внешности профессию не узнать.
– Ну да! У меня глаз наметанный.
Он хотел еще что-то сказать, но тут подошла его очередь, и регистраторша недовольно застучала ладонью по барьеру, показывая этим жестом, чтоб ей дали направление.
Так мы и дальше разговаривали с Геркой – урывками, пока дожидались в очередях. Потом нас звали, и мы, прервав разговор, заходили в кабинеты. Раздевались, одевались, снова выходили в коридор и продолжали говорить.
На ходу, в челночном сновании, почерпнули мы первые сведения друг о друге, а пребывая в кабинетах полуголыми, смогли еще и друг друга рассмотреть, сравнить себя со своим товарищем. Мне пришло в голову, что сравнение это в мою пользу. Герка был тонок, узкоплеч и жилист, по-змеиному гибок, мускулатура его нигде не бугрилась округлостями – сплошь вытянутая, по-легкоатлетически тонкая. Я же широк в кости, плечист, есть во мне этакая разлапистость. К недостаткам это не отношу – мне кажется, мужик и должен быть таким. Изящество я с удовольствием целиком передал бы противоположному полу. Герка, видимо, был того же мнения, во всяком случае, разглядев меня при первом раздевании, он сказал одобрительно:
– Ну и лось!
Когда вышли из поликлиники, Герка сказал, что необходимо выпить за знакомство. Я не был в этом уверен. Да к тому же и деньги в то время я тратил весьма экономно. Чтоб не было соблазна, способ придумал весьма простой – уходя из дома, брал ровно рубль. Объяснять все эти подробности не хотелось. Потому я, приняв бесшабашный вид, изложил дело в «моряцком стиле»:
– На мели, старик!
– Ну и салага! – взвизгнул Герка, его лицо выразило смесь восторга, удивления и негодования. – Морских законов не знаешь!
– Законов? Каких законов?
– Самого главного: кто пригласил, тот и платит. Пойдем-пойдем! Я еще по дороге сюда подходящую стекляшку присмотрел.
Мне никогда не приходилось выпивать за знакомство, тем более на чужие деньги.
– Нет, – сказал я, – в другой раз.
Но Герка наседал. Схватил за локоть, тянул:
– Да брось ты! Пошли! Обидишь!
Чувствовалось, что ему нравится быть щедрым, веселым, лихим. Да и выпить хотелось. Словом, зазывал он искренне, от душевной полноты.
В моем же тогдашнем состоянии меня и на бóльшие подвиги легко было подбить. Этот же я после недолгих размышлений счел вполне безобидным, заметив про себя – еще одна мелкая мысль, – что за долгое плавание не раз представится возможность вернуть долг. И потому, уже влекомый Геркой к заветной стекляшке, пробормотал:
– Ладно. Только понемногу.
– Конечно! – радостно подхватил Герка. – По малой хватанем, конфетку куснем – всего и делов.
По дороге Гарин весело и со знанием дела размышлял о качестве питейных заведений ближней округи. От меня требовалось только хмыкать и поддакивать, и это было мне очень на руку, отчего и Герка нравился все больше.
В стекляшке он стал еще деятельней и энергичней: усадил меня за свободный столик, скинул плащ и тут же помчался к стойке. Ему удивительно легко удалось протиснуться без очереди, буквально через минуту Герка уже вернулся, таща два стакана, налитых до половины коньяком, и горсть конфет.
– Так будем знакомы, моряга! За удачу! За денежный рейс! – провозгласил он. – И до дна!
Мы чокнулись. Герка рванул одним махом. Такими дозами я никогда еще не пил, потому вливал в себя коньяк медленно, осторожно, малыми глотками.
– Ну и пьешь ты, – хохотнул Герка. – Как курица из лужи, а еще лось!
– Не лезет что-то в глотку! – с трудом выдавил я, чувствуя, что коньяк бродит вверх-вниз по пищеводу, еще не решив, опуститься в желудок или попытаться выскочить наружу.
– Это бывает! – тут же откликнулся Герка и сразу стал рассказывать о подобном случае из собственной жизни.
Пока он говорил, мне удалось сделать глубокий вздох, и коньяк водворился на положенное место. Я еще раз порадовался, что приятеля мне бог послал не из молчаливых.
Потом, не докончив очередной истории, Герка остановился, посмотрел на меня изучающе и спросил:
– Слушай, а ты зачем в моря-то идешь? Романтика или превратности судьбы?
– Превратности! – сказал я, отметив про себя, что формулировочку эту надо запомнить – еще не раз пригодится.
– А кем раньше работал?
Рассказывать свою историю мне вовсе не хотелось.
– Да как тебе сказать… – ответил я, действительно не зная, как и что ему сказать.
Герка немедленно пришел на помощь:
– Бичевал?
– Как?
– Ну бичом был, что ли, тунеядцем?
– Нет, нет, – я очень торопился рассеять его подозрения, – я работал, все время работал, все три года, как кончил университет.
Я это выпалил залпом, совсем не сообразив, что сделал весьма неожиданное для Герки признание.
– Университет? – переспросил он с сомнением. – А какой факультет?
Ну, теперь уж нужно было признаваться дальше.
– Мехмат.
Герка пришел в неожиданный восторг.
– Ну даешь, расхлебай! Вот это да, мехмат!
В первый момент я воспринял его внезапный порыв как дань уважения моей alma mater, но все разъяснилось быстро.
– Вот подфартило мне! – закричал Герка. – Добавим! – и он так стремительно рванул с места, что я едва успел его схватить за локоть.
– Да ладно! – вырывался Герка. – За фарт грех не выпить.
– Да почему фарт?
– Как же! У меня по математике три контрольные. Я же заочник! – с этими словами, выскользнув из моих рук, он в мгновение ока оказался у стойки. И еще две порции коньяка появились на нашем столе.
– Ерунда! – взвизгнул Герка, останавливая мои возражения.
– Поехали!
– Только по половинке, – жалобно пробормотал я.
Герка кивнул.
– А что ж ты свою математику бросил? – спросил он, разворачивая конфету.
Ну, уж об этом мне вовсе не хотелось откровенничать. Я сказал сухо:
– Так уже вышло – бросил. Решил пока дать отдых мозгам.
Герка это понял как намек.
– Нет, я тебя не перегружу, – затараторил он. – Три контрольные и всё – это же для тебя семечки. Да и тренировочка мозгам нужна, нельзя же, чтобы они совсем от математики отвыкли.
– Будут тебе контрольные! – успокоил я Герку и, чтобы разговор не вернулся больше к моим «превратностям», спросил его. – Ну а ты зачем идешь – за романтикой или как?
– Как! – сказал Герка. – Колеса хочу купить. На берегу много не накалымишь. Я как осел на суше, так только и живу от зарплаты до зарплаты. А колеса нужны.
– А раньше плавал?
– Ходил! Я же мореходку кончил. Механик я, вот кто! Никогда б море не бросил – жена заставила. «Давай на берег, – говорит, – а то не будет у тебя семьи». А меня такое не устраивает. У меня жена – краля. Ради нее что хочешь сделаешь. Вот и осох на берегу. Из Питера к ней перебрался, в Москву. Два года уже столичный житель. Батя ее нам квартиру добыл, в инженеры устроил, определил в заочный вуз – живи, говорит, учись, продвигайся. Вот два года и жил тихо. А потом поднял бунт: хочу колеса, и все. У меня кое-какие сбережения с морских времен есть. На два колеса хватает, на четыре – нет. Жена говорит: «Я тоже машину хочу, но у папы просить больше неудобно». Я даже обиделся: «Еще чего – просить! Нищий я, что ли? Отпусти на полгода по водичке походить – будут тебе колеса». Она – мне: «А как же работа?» Вот об этом, говорю, батю попроси, чтоб оформили как-то там хитро – отпуск без сохранения содержания. Место у меня действительно хорошее, терять жалко: инженер по научно-технической информации. Ну там брошюрки разные привезти, буклеты, плакаты. Следишь, чтоб читали, расписались. Вот и все. Пока учусь – лучше не надо. «Попроси, – говорю жене, – батя такую малость для тебя сделает». А батя у нее большой босс, ему это дело утрясти – семечки. Ну вот, так все и вышло. Теперь перегоняем речные лайбы в реку Обь, деньги считаем – колеса покупаем. Вернемся – катать тебя буду.
Остаток коньяка мы выпили в полном соответствии с морским этикетом – «за тех, кто в море». Герка рвался продолжить, ибо, как он уверял, разговор (состоявший почти из сплошного его монолога) очень ему понравился. Но у меня уже шумело в голове, и, сославшись на неотложные дела, я отказался.
Мы пошли в перегонную контору. Стараясь не дышать на работника отдела кадров, отдали свои бумажки – в каждой из них стояло традиционное заключение: «практически здоров» – и попросили, чтобы нас назначили на одно судно.
– На «омик» пойдете? – спросил кадровик.
Герка сказал:
– Пойдем.
Я кивнул, хотя представления не имел, что такое «омик».
Так определилось новое место моей работы – второе в жизни.
