6. Выбор Лады

— Но-но-но! Руки прочь! Ща спущу Рэкса, обе без кадыков останетесь! Рэкс, фас! — куражился хмельной бесстыдник.

— Каких кадыков?! Какой на х.р Рэкс?! Это ж сука!!

— Сама ты… Во блин, и правда… Эх, Рэкс, Рэкс! Как же ты так, братуха? Вот беда-то… Ну ничего, ничего… Не ссы, Капустин… Еще лучше даже! Будем заводчиками.

— Отдавай собаку, сволочь!

— Рит, а может, и правда… — робко вступила баба Шура.

— Что еще правда?

— Может, не Лада? Какая-то она вроде не такая…

Ладу, действительно, нелегко было узнать в этом замызганном, жалком животном с прижатыми ушами и поджатым хвостом. Боялась она в данный момент, конечно, не Жорика, с которым, признав в нем брата по разуму, уже вполне поладила, и не Егоровну (уж ее-то ни одно живое существо бы не испугалось), а большую и крикливую Тюремщицу.

— Да ты в уме ль, старая? Вон же на ошейнике — “Лада”!

На ошейнике, действительно, еще сохранялась старательная фломастерная надпись с именем собаки и капитанским телефоном.

— Ничего не доказывает. На сарае х.. написано… И вообще, я, блин, добросовестный приобретатель!.. Без рук, Ритусик, только без рук!.. Пусть сама решает!

— Кто решает?!

— Сама… Рэкс!

— Господи, да что ж за дурак за такой!

— Я дурак, а ты рабочий, я нас..л, а ты ворочай!.. — машинально отреагировал Жора и получил наконец давно заслуженную звонкую затрещину. Лада, хранившая до этого момента настороженное молчание, зашлась в испуганном лае. Сапрыкина попятилась.

— Ага! Очко-то не железное? Молодец, Рэкс, молодец! Будете представлены к награде!

Тут Александра Егоровна решилась-таки воззвать к разуму и совести:

— Жор, ну правда! Ну отдай собачку. Ну на кой она тебе? Я ведь Лешке пообещала, ну вот приедет он, что я ему скажу?

— Что-о-о?! Менту лучшего друга сдать?! Менту?! Тебе б отдал, Егоровна, вот бля буду, но менту!.. Да я ее лучше своей рукой… Я тебя породил, я тебя и…

— Это я тебя убью сейчас, рожа твоя бесстыжая!!

Если б Сапрыкина была менее яростной, а Егоровна более циничной, им было бы совсем нетрудно сообразить, что от силы часа через полтора, когда наступит неизбежное похмелье, Жора сдаст кого угодно и кому угодно за сто миллилитров любой спиртосодержащей жидкости. Но Маргарита Сергевна слишком жаждала немедленной справедливости, Егоровна была чересчур удручена и доверчива, а Жора уж очень расшалился и стал нести уже какую-то запредельную ахинею о неотъемлемых правах собачьей личности.

Выбор оставался за Ладой.

И вот баба Шура и Жора, словно Пушкин с Дантесом, встали на равном расстоянии от Сапрыкиной (якобы равном — отмерял-то Жора), держащей на замусоленной веревке вновь притихшую злосчастную собачку.

— По счету три — зовите. Раз! Два! Три!

— Лада! — жалко пискнула Александра Егоровна.

А бессовестный Жора и не думал звать придуманного Рэкса. Присев на корточки, он зачмокал губами и засюсюкал: “Лада, Лада, Лада! На!”. И подло протянул в сторону спущенной с веревки героини огрызок краковской колбасы, которая, кстати, и послужила поводом для знакомства Жоры и Лады у ильинского продмага.

И в очередной раз в истории нашего падшего мира наглый материализм и бессовестная ложь одержали победу! И в очередной раз — утешьтесь — победа эта была не окончательной и не вечной, хотя и очень обидной и болезненной.

Конечно, возмущенная Сапрыкина заставила Жору все переиграть еще раз, обязала его даже кричать “Рэкс”, но выбор-то уже был сделан, и колбасой все еще пахло.

Егоровна как честный человек признала поражение и не пыталась уже урезонить торжествующего хулигана.

Тюремщица, обругав всех участников поединка, включая Ладу, последними словами, пригрозив различной тяжести карами, отправилась домой, утешаться сериалом “Пахан-3”, баба Шура, чуть не плача, осталась одиноко сидеть на своей давно скособочившейся скамейке, Жора, торжествуя, вел Ладу к своему логову, шутовски печатал строевой шаг и орал дембельский марш “Прощание славянки”: “Лица дышат отвагой и гордостью, под ногами гудит полигон”, а время между тем шло и шло, и момент похмельной истины неумолимо приближался.