Почему бык?
Пока я рылся в книгах, подсчитывал, выстраивал, мне некогда было особенно вникать в смысл получавшегося. Но когда появилась возможность окинуть все это одним взглядом, стало ясно: приехали! Машина времени привезла меня в поразительную страну — можно, пожалуй, даже сказать, в «Страну дураков».
Кошку там ценили дороже коня. Голубя запросто выменивали на трех баранов.
В птичнике среди домашних птиц разгуливали журавли.
Но больше всего поражало, пожалуй, то, что чемпионами по ценности в этой стране оказались три существа, совершенно не сопоставимые друг с другом ни по величине, ни по значению: вол, собака, кошка. Именно эта тройка опередила всех остальных участников состязаний, да к тому же, с громадным отрывом, более чем в два раза.
Почему?
Расследование я начал с поисков ответа на другой вопрос: почему в азбуке на первом месте стоит буква «А»? Чем хуже другие гласные, например, буква «О», которая, кстати, в русских словах встречается чаще, чем «А», и вообще чаще всех других букв?
В русскую азбуку буква «А» попала из старославянской, в старославянскую — из древнегреческого алфавита, в древнегреческий — из финикийского, в финикийский — из египетского.
В Древнем Египте буквами стали бывшие иероглифы, в которые, в свою очередь, превратились употреблявшиеся в эпоху рисуночного письма изображения наиболее важных для тогдашних египтян предметов. Так вот, вспомним, что родоначальником нашей первой буквы был древнеегипетский рисунок, изображавший голову быка. И в финикийском алфавите ножки «А», были рожками и еще торчали вверх.
Называли финикийцы эту первую букву алфавита алеф, что на их языке означало — бык, вол (согласный звук ф артикулируется так же, как в, только без подключения голосовой связки; а в возможности рокировок мы убедились на примере превращения «Константина» в «Скнятин»).
Мог ли кто бы то ни было совершенно случайно присудить первое место одному и тому же персонажу дважды — и в алфавите, и в древнерусской шкале ценностей?
Если бы мне поручили составить рейтинг оперных арий, то в первый десяток я бы, как, вероятно, большинство любителей оперы, непременно поставил арию Мефистофеля из оперы Гуно «Фауст», начинающуюся общеизвестными словами:
На земле весь род людской
Чтит один кумир священный,
Он царит над всей вселенной,
Тот кумир — телец златой!
Почему «златой» — понятно: золото символ богатства. Но причем тут «телец», слово, которое можно встретить сейчас только в одном еще контексте — астрологическом? Так называется одно из созвездий, изображаемое рисунком не теленка, как закономерно может подумать нынешний человек, а вполне взрослого, с большими рогами, быка. Или, как говорили еще недавно на Руси, а в некоторых других славянских странах говорят и сегодня, — вола.
Слово же вол, судя по его каркасу вл, берет свое начало в древних царствах Ближнего Востока, народы которых поклонялись богу по имени Ваал, воздвигали в своих святилищах его статуи — кумиры в виде золотых быков. В Библии имеются упоминания о том, что этим занимались даже иудеи, время от времени под давлением более сильных соседей нарушая запрет изображать царя небесного, предавая своего родного Саваофа.
Вот откуда «растут ноги» нашего оперного «кумира».
Но почему жители древнейших государств мира избрали в объект своего поклонения именно это животное?
Согласно Брокгаузу и Эфрону, предпочтение, оказанное быкам, объяснялось многими причинами.
Эти животные, прежде всего, отличаются отменным трудолюбием. Недаром вошло в поговорку работать не как осел или даже жеребец, а именно как вол.
Волы обладают огромной силой — могут тянуть воз в семь тонн. Не животное — тягач! На стенах древнеегипетских погребальных камер сохранились рисунки, изображающие строительство пирамид. Никаких других животных, кроме быков, там нет.
«Вол, — написано в «Энциклопедическом словаре», — рабочее животное, во многих местностях предпочитаемое лошади. Это предпочтение основывается: а) на меньшей стоимости содержания; б) большем количестве получаемого от них навоза и пригодности последнего для всякого рода почв; в) большей выносливости, стойкости для тяжелых работ и меньшей подверженности порче; возможности значительного повышения ценности тех из В., которые признаются негодными для работы, посредством превращения плохого рабочего животного в хорошее мясное».
То есть он и тягач, он и фабрика удобрений, он и ходячие мясные консервы.
После вола пришла очередь разбираться с двумя другими рекордистами.
Это теперь говорят — «как собак нерезаных». А когда-то собак было гораздо меньше, и относились к ним с таким почтением, что даже хоронили, как людей, и на том же самом кладбище.
В этом убедились археологи, раскопав могильник на Черной Горе, где в течение многих столетий жили люди, пришедшие в междуречье Оки и Волги пять тысяч лет назад. Среди людских могил там было найдено четыре собачьих захоронения.
А потом в Поволжье нашли остатки огромного средневекового города Великий Булгар, основанного в Х и разрушенного полчищами татаро-монголов в XIV веке. За пять лет раскопок были обнаружены кости, принадлежавшие почти тысяче особей разных домашних животных, а собак среди них оказалось всего одиннадцать.
Редкое всегда ценится больше. Но дело не только в том, что в далекие от нас времена собак было меньше, чем теперь. Главное, роль была у них гораздо более важная. В те времена, когда векши, куны и ногаты не стали еще кусочками серебра, да и в последующие несколько столетий, охота, особенно для жителей лесной полосы, была важнейшим средством существования. А без собаки какая охота? Охотник без собаки — что пахарь без вола.
Не потому ли и цена этим живым орудиям производства была одна, и притом наивысшая?
Собаки были редким домашним животным еще и потому, что их приходилось кормить мясом, что в средневековых условиях мог себе позволить редкий крестьянин. Поэтому собака — привилегия зажиточного или родовитого человека.
По костям палеонтологи восстановили внешний вид собак, живших в Великом Булгаре и городах Древней Руси, — все они оказались похожи на нынешних сибирских лаек.
В ту эпоху первый друг человека научился и другой профессии, которая стала, пожалуй, главной. Во всяком случае, именно она отразилась в слове пёс, которое, по-видимому, находится в родстве с русскими словами запас, пасти, а также латинским словом specio — смотрю. Из трех согласных звуков два — общие.
Чтобы прокормиться, еще недостаточно было купить вола и с его помощью удобрить и вспахать поле, а потом вывезти урожай. И за волом, и за полученным урожаем нужен глаз да глаз. Как тут обойтись без верного пса?
Вот и поднялся он тоже на верхнюю ступень пьедестала почета.
Ну ладно, собака — еще куда ни шло. В конце концов, и на Клондайке, по рассказам Джека Лондона, за хорошую собачью упряжку (еще одна профессия!) отваливали чуть не мешок золота. И русские баре в не столь отдаленные времена за добрых борзых отдавали целые состояния. Но кошка — это уж, как говорится, ни в какие ворота.
Несложный расчет показывает, что в Древней Руси одну мурку можно было обменять на трех сивок-бурок, или на четырех буренок, или на тридцать (целое стадо!) овец, или на шестьдесят свиней. А любитель разнообразия мог получить за нее довольно обширное хозяйство: лошадь с жеребенком, корову с теленком, четыре овечки с барашком да еще трех свинок.
За что мурке такой почет? Не ошибка ли это нерадивого писца?
Нет, не ошибка.
Вол вспашет им же удобренную землю, крестьяне сожнут жито, обмолотят цепами, свезут зерно в амбар. А дальше? А дальше надо — и как еще надо! — запускать в амбар ту самую, за три гривны, драгоценную кошку. Недаром в Египте, древнейшем земледельческом государстве нашей планеты, не только приручили усатого зверька, но и обожествили его. Точно так же, как и другого любителя мышатины — ихневмона (мангуста). Набальзамированные мумии и тех и других археологи находили во множестве.
Полянам, древлянам, дреговичам, чуди, — когда от охоты и рыболовства перешли они к земледелию, — на ихневмонов рассчитывать не приходилось: климат не тот. И чтоб летние труды не пошли прахом, обзаводились они редчайшим в средневековой Европе истребителем грызунов — усатым-полосатым.
Вол создавал урожай, кошка его сохраняла. В этом жизненно важном деле (недаром у слов жито и жить один корень) ни лошадь, ни корова, ни баран, ни даже собака заменить ее не могли.
А о редкости кошек в ту пору свидетельствует, опять же, археология. В том же Великом Булгаре, где на тысячу домашних животных пришлось одиннадцать собак, кошачьих останков обнаружено было на ту же тысячу всего-навсего шесть…
Разделавшись с призерами, находящимися на верхней ступеньке пьедестала, я занялся серебряными медалистами — голубем и журавлем.
За одного голубя наши прапрапредки должны были по закону отдавать либо двух телят, либо трех баранов. Если бы законодатель имел в виду какого-то особо выдающегося представителя голубятни, вроде нашего турмана, он бы это как-то отметил. Но ничего подобного в судебнике отмечено не было — просто: за голубя z кун, и пошли дальше.
Довольно долго это ставило меня в тупик. Но постепенно я стал прозревать.
Это сейчас почти в каждом доме имеются телефон, радио, телевизор; почту развозят поезда и самолеты, над планетой летают спутники связи. А когда-то вместо всего этого были голуби. За десятки и сотни верст несли они вести о торговых и хозяйственных делах, о событиях в других странах, о здоровье и чувствах близких людей, а также самые различные просьбы и наставления.
И все доставляли прямо в руки адресату.
Жителям древних Киева и Новгорода или того же Булгара 36 граммов серебра не казались чрезмерной платой за почтальона, приносящего такие бесценные послания.
Тем более что наши прапрапредки очень любили переписываться. Это подтверждают находки в древних пластах новгородской земли, из которых были извлечены обрывки множества берестяных посланий.
Вполне может быть, что этой своей любовью они были обязаны не только крылатым почтальонам, но и бересте. Если б им приходилось пользоваться не таким легчайшем писчим материалом, а как римлянам — телячей кожей, уж не говоря о шумерах и ассирийцах, которые писали на глиняных табличках, то вряд ли переписка была бы столь оживленной.
Если цена голубя на первый взгляд оказалась для меня неожиданной, то само его присутствие в старинном документе рядом с домашней живностью все же не вызвало у меня внутреннего протеста. В редком московском дворе не встречал я в мои детские годы голубятни.
Иное дело — журавль. Не то что в городе, но и на природе он встречался мне считаные разы.
Журавля нынче можно увидеть разве что в зоопарке. А еще — в сказке, где действует лиса. Обычно она бывает самой хитрой: и колобка ей удается обмануть, и волка. Только журавль оказывается не слабей ее умом. Конечно, ему неудобно есть размазанную по тарелке кашу, но ведь и лиса не может просунуть голову в кувшин с узким горлышком. Тот, кто придумал эту сказку, несомненно, питал к журавлю немалое уважение.
И все же одно дело — уважать, а совсем другое — числить домашней живностью. Что журавлю делать на крестьянском дворе?
Обратившись к уже известным нам знатокам, Далю и Брокгаузу, я узнал еще одну важную подробность: издавна на Руси убить журавля считалось грехом, а это уже больше, чем просто уважение. Чем же заслужил журавль такое к себе отношение? Цаплю убить не грех, аиста не грех, даже лебедя — и то не грех.
А журавля — нельзя. Почему?
Ответ на этот вопрос мне посчастливилось найти в двенадцатитомной «Энциклопедии Южакова». На 419-й странице девятого тома я прочел: «В неволе Ж. обнаруживают большую привязанность к человеку, а также значительное развитие умственных способностей. В курятниках Ж. следят за порядком, разнимают дерущихся птиц; они пасут также скот не хуже овчарки и защищают вверенное им стадо против неприятелей».
Вот, оказывается, какой важной персоной был в древности журавль!
Но вернемся из Древней Руси к себе домой.
Где журавли, следившие за порядком в птичнике и пасшие скот не хуже овчарок?
Где лебеди, плававшие в любом пруду?
Где могучие туры?
Жизнь меняется незаметно, но быстро. Кто знает, сколько граммов или килограммов драгоценного металла будут готовы отдать наши внуки-правнуки не то что за живого жирафа, а за живого головастика?
Жизнь меняется быстро, и какой она будет завтра, зависит от нас.
Вспомним, в старинном тексте было две части. Мы занялись первой и прочли ее. Осталась вторая: «Передний идет, а задний, что найдет, не делится с передним, а передний делится с задним».
Когда мы только приступали к расшифровке, нам эти слова казались непонятными. А теперь?
Разве и мы — не передние? Разве и мы не обязаны поделиться с теми, кто идет за нами, всем, что нашли в этом мире? Всем, что еще осталось на нашей планете?
Воздухом и водой.
Деревьями и цветами.
Животными и птицами.
Всем, чем поделились с нами те, кто шел впереди нас.
Руза. Яуза. Вазуза.
Лебединая страна.
Отчего распались узы,
опустели стремена?
Отчего той дивной речи
отзвенели бубенцы?
Словно кости после сечи —
слов забытых останцы.
Где те люди? Где те кони?
Где потомки тех коней?
В опустелые ладони
льет потемки Водолей…
…Окровавленный подранок,
в милый край, где мирно рос,
прилетаю спозаранок
на последний чистый плес.
Нет на свете горше груза,
чем избытая до дна —
Руза, Яуза, Вазуза —
лебединая страна.
