Вскоре Тихон стал думать, что прожил здесь всю свою жизнь. То, что внезапно вспоминалось ему иногда – крик хищной птицы, тропический ливень, – было сном или чьим-то рассказом. Аполлинария сменила ему фамилию на свою собственную, русскую, потому что (она думала) с русской фамилией его не станут дразнить, когда он пойдет в школу. Лениво, дремотно, в одиночестве Тихон расставался с прошлым.

Когда консьержка уходила дежурить, он притворялся спящим. Некоторое время он продолжал лежать, прислушиваясь к звукам ночной гостиницы, потому что Аполлинария иногда возвращалась, забыв спицы или зеркальце. Удостоверившись, что она не вернется, он сбрасывал с себя одеяло и сползал на пол.

Порою круглая луна заглядывала в форточку; в другие ночи ему приходилось довольствоваться слабым светом звезд. Он находил веник, который консьержка обычно ставила под кран на кухне или забывала у мусорного ведра. Тихон садился на корточки и время от времени шарил веником под кроватью. Он ждал.

Из-под кровати выбегала толстая крыса, цокая коготками; Тихон бросался к ней, пока она не успела пересечь комнату, и пытался ухватить ее за хвост. Пойманная, она извилась и старалась укусить – поэтому он держал ее в вытянутой руке, на безопасном от себе расстоянии, держал крепко, чтобы она не могла вырваться.

Если ему не удавалось поймать зверя, то он засчитывал крысиный пробег как проигрыш. Когда он хватал ее за хвост, но она вырывалась и ускользала, Тихон прибавлял себе пол-очка. А если он держал крысу в руке сколько ему хотелось, сжимая толстый хвост и наблюдая с усмешкой за ее тщетными попытками освободиться, он знал, что выиграл этот раунд.

Затем он всегда отпускал крысу, и та гневно скрывалась в темноте угла.