40. С ТАКОЙ И СТАТИ
«Школа Бориса Ратнера». Так оно и было написано – на плите высечено: белесыми буквами по темному камню. Впечатление – ме-мо-ри-аль-но-е. Неужели – сбылось?
По всему выходило, что – сбылось. Своя школа в самом сердце Москвы. Веселенький – еврооблизанный – особнячок в начале Верхнего Кисловского: между Средним Кисловским и Герцена. Вход через арочку консерваторскую, прямо с Герцена. Все обычно насквозь идут – и так на Средний Кисловский выходят, а Верхний-то Кисловский и промахивают!
Только теперь уж промахивать не будут: «Школа Бориса Ратнера» у всех на устах. Первое в стране учебное заведение соответствующего профиля как-никак… а «соответствующий профиль» Коля Петров придумал – фило-о-олог! В свое время насмотревшись Ратнера по телевизору, никто – сказал – и не спросит, какого это, дескать, соответствующего профиля?
И что бы вы думали – не спрашивает никто. Хотя у Ратнера ответ, конечно, наготове, да какой ответ! Учебное заведение, которое он возглавляет, считается (тут очень важный нюанс: считается, ибо называется оно «Школа Бориса Ратнера»!) Академией Тонких Энергий. В документации словосочетание «Академия Тонких Энергий» как бы случайно проскальзывает один раз – в непринципиальном, причем, контексте, потом совсем изредка возникает как аббревиатура, АТЭ, но в качестве названия нигде, конечно не фигурирует. Вкуса на то, чтобы не заведовать академией, у Ратнера, слава Богу, хватает. Он заведует школой, «Школой Бориса Ратнера», которая, конечно, академия, но это в ней якобы не главное. Ух, хитро придумано… хорошо!
В его кабинете иногда слышна консерваторская музыка: какая-нибудь одинокая скрипочка, или дуэт: скрипка и виолончель. Время от времени прилетает голос – то один, то другой – навещать. Поэтому Ратнеру кажется, что он в раю, у Христа за пазухой. Впрочем, он знает, что те, кто «на новенького», заберутся и сюда, причем совсем скоро, со дня на день. Один кооперативный магазин в Верхнем Кисловском уже есть… правда, в Среднем Кисловском – еще хуже, там какой-то банк строится – плюс возникло недавно некое странное журналистское заведение. Журналистов Ратнер с некоторых пор не любит: они становятся все наглее и наглее.
– Скажите, пожалуйста, – недавно спросила его одна пигалица в прямом эфире: он академию свою представлял, – Вы ведь тот самый Ратнер и есть? Тогда ответьте мне: Вас вообще не смущал факт, что всем нам здесь, на телевидении, было доподлинно известно, как делалась Ваша ежедневная передача?
– И как же она делалась? – не раскусил стратегии проницательной маленькой дряни Ратнер.
– Ну-у-у, ведь Ваши сеансы давались в записи, это значит, Вы не воздействовали на зрителей непосредственно, как сами им говорили, – и глаза у проницательной маленькой дряни были невинны, что твои пластмассовые бусины!
Конечно, Ратнер выкрутился – и не в таких переплетах, девочка, бывали: помним Минздрав, а смертельнее Минздрава ничего уже нет на свете! И последние три года помним: знала бы ты, девочка, чем приходилось заниматься… прямо ведь по старику Забылину – разве только чужих пчел не усыпляли и «скотской клюквой» не промышляли…
Но это так – кстати.
А Верхний Кисловский – место, конечно, хорошее… дорогое. Так что услуга ему оказана была большая – надо отрабатывать и отрабатывать. Знать бы еще, как отрабатывать! Чего-то ведь от него потребуют… – за то, что он «у Христа за пазухой». Ну, ладно, поживем – увидим. А потом – все ведь в такой же ситуации: это только совсем уж лохам кажется, будто каждый из тех, кто пробрался в центр, имеет свои деньги и прочно на них сидит! Ратнеру-то объяснили, как оно на самом деле бывает… да. Бывает, оказывается, всегда одинаково: деньги взяты в долг и счетчик включен. Он всегда включен, сказали ему, иначе счетчик и не нужен. Стало быть, все вокруг слышат то же жужжание, что и Вы. Просто привыкните к этому звуку – тем более что лет Вам уже немало и всякое может случиться.
Последнее замечание прозвучало цинично, но к цинизму кредиторов Ратнер давно привык. Да ему и без этого было, о чем думать.
Академию Тонких Энергий он заявил как «высшее учебное заведение, выдающее диплом государственного образца» – «государственного», а ни в коем случае не «международного»: на необходимости именно такой формулировки Ратнер особенно настаивал, хотя все вокруг тратили месяцы на то, чтобы разубедить его. Особенно Рафалов.
– Какого «государственного образца», – суетился Рафалов, – какого, Борис Никодимович! Нет ни государства, ни образца – что, ради всего святого, Вы в виду-то имеете? Вашим тонким-звонким энергиям в так называемых государственных учебных заведениях, не обучают, Вы же пионер, миленький мой, пи-о-нер! Да и работаете в коммерческой сфере, не забывайтесь же… Вы себя не с университетами-институтами сравнивать должны, а с ларьками овощными, с киосками, где жвачку продают, понятно? Только идиот может подумать, что, поступая на такую учебу за такие бабки, он потом тому или иному государству служить будет, опомнитесь… Опомнитесь – и объявите «диплом международного образца», так же все сейчас делают!
Ратнер не опомнился и, по выражению Рафалова, уперся рогом, поскольку совершенно точно знал теперь, когда ему имеет смысл упереться рогом, когда – сдаться. Так что на данный момент оставалось совсем немного: придумать, кто и на каком основании аккредитует и отлицензирует академию со все еще отсутствующим учебным планом и закроет глаза на то, что в АТЭ не было не только пяти, но и вообще ни одного выпуска… Ибо соблюдение уж первых-то двух условий считалось обязательным, если выпускникам предстояло выдавать дипломы «государственного образца».
Борис Никодимович всегда умел точно рассчитать, где именно и с кем поделиться своими заботами. Но в данном случае расчетов не потребовалось: в штормящей действительности незыблемо продолжал держать курс вперед только один корабль – правда, с гальюна давно уже скинули Железного Феликса, но оказалось, что без него даже лучше. На борт этого корабля привычно и поднялся Ратнер. Говорят, что необходимые распоряжения, касающиеся Академии Тонких Энергий, воспоследовали с корабля немедленно: практически вся команда на тот момент была как нельзя более кстати мучима разнообразными неизлечимыми болезнями и потому испытывала острую потребность в тонких энергиях – причем в оптовом количестве. Именно такое количество тонких энергий Ратнер, как выяснилось, и взял с собой на корабль.
Неизлечимые болезни тут же отступили нестройными рядами, а «Школа Бориса Ратнера» получила аккредитацию и лицензию уже через полгода, что было отмечено залпами орудий со стороны Белого дома. И, значит, ровно через пять выпусков «диплом государственного образца», на каждом углу поминаемый Ратнером, действительно обещал стать реальностью: увы, на скорость бега времени даже и вышеупомянутый корабль влияния оказать не смог. Впрочем, говорить обо всем этом студентам – на данный момент их насчитывалось около ста двадцати: первый набор, и так проведенный чуть ли не полтора года спустя после выдачи лицензии, – было, разумеется, ни к чему.
Учебный план до сих пор отсутствовал. Тот, что отлицензировали, представлял собой просто-напросто план психологического факультета МГУ, неважно как (ах, если бы это было самой большой загадкой!) попавший к Ратнеру. План, разумеется, более чем годился в качестве объекта лицензирования – особенно повторного, учитывая особенности ситуации! – но заниматься по нему даже и не предполагалось. Во-первых, педагогических сил нужного профиля в ратнеровском кругу даже и за год не завелось, а во-вторых, осуществлять столь продолжительный учебный процесс Ратнер вообще не собирался. Обучение, по его замыслу, должно было быть быстрым – неполных три года, но страшно эффективным: выпускникам обещалась угрожавшая стабильности отечественного образования степень бакалавра – при том, что слово это Москва начала 90-х еще не научилась произносить быстро.
Строить учебный процесс предполагалось как «систему мастерских»: одна умная голова из близлежащего ГИТИСа подсказала Ратнеру, что именно таким образом обучают творческим специальностям.
– Прибавляешь к слову «мастерская» свое имя – и получаешь «мастерскую Ратнера», – поделилась рецептом умная голова и исчезла за заборчиком ГИТИСа.
Окончание «Школы Бориса Ратнера» по «мастерской Бориса Ратнера» показалось Борису же Ратнеру чрезмерно строгой перспективой для выпускников, и он решил прибавлять к слову «мастерская» не свое имя, а название специальности. Таким образом, в диплом выпускника можно было бы записывать «окончание „Школы Бориса Ратнера“ по специальности „Гипноз и суггестия“»… а что, неплохо. Мастерских на первый год обучения он решил, чтобы не особенно дразнить гусей, объявить три: мастерская, стало быть, гипноза и суггестии, мастерская экстрасенсорной перцепции и мастерская биоэнергетической поддержки. Причем расчет у него был, в основном, на последнюю, но желающих помогать другим среди абитуриентов почти не оказалось (на биоэнергетическую поддержку документы подали всего 19 человек), зато потребность в сверхчувствительности превзошла просто все ожидания: 69 человек! 32 абитуриента обнаружили интерес к гипнозу.
Коля Петров согласился помочь найти преподавателей только на условии заведования кафедрой суггестологии.
– Ты, может быть, совсем с ума сошел, Коля Петров? – осторожно поинтересовался Ратнер, имея в виду: ты, Коля Петров, что о себе воображаешь? Но Коля Петров понял вопрос слишком прямо.
– Нет, – сказал он, – с ума я не сошел, а ты просто, небось, не знаешь, что филологическое образование дает возможность ориентироваться в суггестологии.
– Не знаю, – ответил Ратнер, не добавив, что Коле Петрову он не верит: не верит ничему, им произносимому.
– Тут вот какое дело, – начинал расходиться Коля Петров, – филологический анализ текста всегда предполагает обращение к суггестивному потенциалу, заключенному в литературном произведении.
Ратнер заскучал сразу и сразу же – отключился. Сейчас Коля Петров употребит некоторое количество неуместных именно в данном разговоре терминов (так он делает всегда), после чего сочтет вопрос решенным.
– Мне не нравится, что у тебя такая физиономия, будто я говорю глупости, – прервал объяснения Коля Петров. – Во-первых, ты и вообще склонен относиться к филологии высокомерно, хотя наука это серьезная. Во-вторых, ты с твоим образованием на пушечный выстрел к соответствующей проблематике приближаться не должен, а приближаешься… я же ничего тебе не говорю, правда?
Ратнер устало вздохнул: нет, Коля Петров обнаглел уже просто окончательно. Как бы там ни было, но это он, Борис Ратнер, а отнюдь не Коля Петров с его филологическим образованием – директор Академии Тонких Энергий. И надо наконец расставить все точки над «i».
– Вот что, Коля, – сказал Ратнер. – Сейчас ты на некоторое время замолчишь и будешь слушать меня. Мое образование, образование физика, дает мне не в пример больше прав «приближаться», как ты это называешь, к соответствующей проблематике, чем твоя филология, – так что раз и навсегда заруби это себе где-нибудь. Заведовать кафедрой суггестологии ты можешь только в одном случае: если я соглашусь закрыть глаза на твое образование и вопреки ему разрешу тебе заведовать. А убеждать меня в том, что ты и есть наиболее пригодная кандидатура, ни к чему совершенно, понятно? Ты лучше себя в этом убеди.
Тут Коля обиделся и понес совсем какую-то ахинею насчет апеллирования к читателю через подтекст, условности вербальных средств коммуникации и многоплановости мыслеобразов. Ратнер не слушал его. Он думал о том, насколько большой ошибкой будет пойти Коле навстречу. И получалось у него, что гораздо большей ошибкой будет отказаться от предложения Коли, поскольку в этом случае доступ к кондукторам, из которых Ратнер собрался комплектовать преподавательский состав академии, окажется для него закрытым. А больше преподавателей брать негде.
– Значит, так, Коля, – оборвал он его умствования. – Считай, что с данного момента ты завкафедрой. Считай, что это подарок – тебе от меня. И довольно уже аргументов.
Ну, и… преподавательский состав был академии отныне обеспечен. Причем, какой преподавательский состав! Будь у штурвала не Ратнер, а в той или иной степени талантливый или, по крайней мере, совестливый человек, цены бы этому учебному заведению не было. Согласие на работу в академии дали и легендарный дальновидец И. С. Устинов, тончайший практик в области дистанционного считывания информации, и ведущий специалист в области мантики О. С. Вилонова, которую – из-за различения ею в состоянии транса до десяти голосов – называли Вавилоновой, и П. С. Крутицкий, все семьдесят с лишним лет жизни странствовавший в духе, и биоэнергетик милостью Божьей А. А. Струнк, эниолог с мировым именем, – всего около двадцати учителей в самом безукоризненном смысле этого слова. Что побудило их откликнуться на предложение Коли Петрова, знал только Бог – и, может быть, они сами, но неисповедимы пути Господни, и неисповедимы пути мастеров.
Заведование кафедрой экстрасенсорной перцепции было поручено И. С. Устинову, кафедру биоэнергетической поддержки возглавил А. А. Струнк, и только на кафедре гипноза и суггестии воцарился непонятный Коля Петров, который, кстати, втайне считал, что, поставив под удар свое реноме, совершил подвиг во имя науки. Тут он, впрочем, сильно перегибал. Во-первых, никакого реноме у него так и так не было, а во-вторых, единственная его заслуга состояла в том, что он оповестил нескольких кондукторов из НИИЧР о заинтересованности в них академии. Об академии, вообще говоря, они вполне могли бы узнать и без его помощи. Любому понятно, что, если сотрудников засекреченных научных учреждений и не рекомендуется трудоустраивать за пределами данных учреждений, то запретить этим сотрудникам иметь вторую работу где бы то ни было, разумеется, не может и сам Господь Бог. К тому же, Коля попросил, чтобы никто из них не ссылался на него как на источник информации, но, между нами-то говоря, кому бы это нужно!
На момент поступления на работу в академию кондукторы не были знакомы друг с другом лично – это Коле Петрову, может, и стоило бы поставить в заслугу, но в заслугу, скорее, перед НИИЧР, чем перед академией. Стало быть, Коля Петров ничем и не рисковал, сводя кондукторов вместе, – особенно если принять во внимание тот факт, что каждый из них в свое время дал подписку о неразглашении сотрудничества с НИИЧР. Общего прошлого и общего же секретного настоящего кондукторам, получалось, обнаружить не предстояло. Впрочем, конечно, с их-то способностями…
А насчет Коли Петрова в качестве заведующего кафедрой гипноза и суггестии все было ясно с самого начала: основным местом работы для него по-прежнему оставался НИИЧР – кафедра требовалась ему исключительно как украшение. Впрочем, сотрудники кафедры, тут же и раскусив, с кем они имеют дело, предприняли все необходимое для того, чтобы украшение воспринималось завом как совершенно естественное и не требующее никаких забот о себе. На кафедре считалось, что, чем реже зав вынужден будет появляться на работе, тем лучше и для него самого, и для сотрудников, и для студентов.
Правда, вот со студентами все было не сильно хорошо. Первый набор в школу Бориса Ратнера оказался совсем слабым: обучение объявлялось платным, а платить в середине девяностых могли преимущественно те, кто не мог ничего другого. Уже через пять-шесть месяцев половина студентов отсеялась, половина второй половины, продолжая приходить на занятия, начинала подумывать о том, что насмешки друзей и родственников над выбранным ими учебным заведением, скорее всего, закономерны и что пора уже, видимо, заплатить за что-нибудь менее экзотическое. Надо сказать, учителя, увидев, что коридоры академии быстро пустеют, облегченно вздохнули все как один: перспектива воспитания экстрасенсов сотнями была единственным, что омрачало их – в принципе, лучезарное – существование здесь.
Сам Ратнер в аудитории пока не был: он убедил себя, что готовится к «главным боям» и что главные эти бои впереди, где-нибудь к третьему курсу, а с новобранцами ему, дескать, и говорить не о чем. Такая стратегия объяснялась отчасти еще и тем, что стеснялся он своих выдающихся подчиненных – известных, как оказалось, не в близких ему эстрадных кругах, а в далеких от него научных. В научные же круги ему хода не было: оставалось только заниматься администрированием учебного процесса да удивляться, почему это здесь, в академии, его телевизионная популярность не возбуждает никого, кроме и так возбужденных от природы сотрудников бухгалтерии. Впрочем, у Ратнера хватало ума ими и довольствоваться, с завистью наблюдая за тем, как легкое облачко студентов вьется и вьется возле то Устинова, то Вилоновой, то Крутицкого, то Струнка… любимых студентами до обожания, а сотрудниками бухгалтерии и замечаемых с трудом: э-э-э, Крутицкий… это такой дедушка в панаме?
– Крутицкому замену придется искать, – сказал Коля Петров Ратнеру перед самой сессией.
– С какой стати? – ошалел тот. – Нам же студенты тут революцию устроят…
– Сломался Крутицкий, – развел руками Коля Петров, словно говорил о какой-нибудь механической игрушке. – С такой и стати…