ДУСЬКА
На необжитом пустыре, поблизости от недавно построенного четырнадцатиэтажного дома, экскаваторщик Ердяков зарывал служебку. Долбил ледяную корку, взрыхлял мерзлую, окаменевшую, перемешанную с грязным осевшим снегом землю, делал глубокую просторную яму. Потом с размаху ударял ковшом по крыше вагончика, сбоку по стенам, поддевая, отваливал снизу куски дома. Обломки подгребал и сваливал в вырытую яму, ковшом и приминал, засыпал загодя вынутой землей и трамбовал, наезжая. И вновь долбил, выкапывал новую яму.
— А зачем он ломает, деда?
— Строители уезжают. Построили дом и вот уезжают. А это подсобное помещение уже отслужило свое.
— Пусть бы так осталось.
— Нельзя.
Старик, опираясь о палку, и мальчик лет шести стояли неподалеку, на тротуаре, и смотрели, как рушится и исчезает невзрачное одноэтажное строение.
— Экскаваторщик всё расчистит, и здесь посадят деревья, проведут дорогу, сделают детскую площадку.
— А зачем?
— Чтобы нам с тобой и всем, кто сюда приедет, нравилось жить.
— Мне и так нравится.
— Потом понравится больше.
Заполнив очередную яму, Ердяков приминал торчащие обломки, засыпал, ровнял.
— Смотри, деда, — показал мальчик. — Там кто-то шевелится.
— Где?
— Внизу, ты нагнись. Под домом.
— Тебе показалось, — отмахнулся старик. — Там не может никого быть.
— Шевелится, деда. Вон!..
— Может, домой пойдем?
— Не, деда, не хочу. Пойдем лучше посмотрим, кто там шевелится.
— Ну что с тобой делать, — неохотно уступил старик. — Ладно, веди.
Держась поодаль от работавшего экскаватора, они подошли к строению с той стороны, которая была еще не тронутой, целой. Заглянули.
— Вот, — сказал мальчик. — А ты, деда, не верил.
Пол в полуразрушенном вагончике был настелен на вкопанных в грунт чурбаках почти совсем у земли. И там, в сумраке, в глубине, под продавленным настилом, среди тряпок, камней, разбитых бутылок и всякого мелкого мусора лежала в окружении щенят крупная облезлая дворняжка.
— А ты, деда, не верил.
— Ну-ка, внучек, постучи, — посоветовал мальчику дед. — Или кинь в нее чем-нибудь.
— Ага.
Мальчик отколупнул носком ботинка мерзлый ком и, неловко нагнувшись, бросил.
Не попал и побежал искать, чем бы еще бросить.
— Подожди, — сказал старик. — Так мы деток у нее побьем. Щенят. Не надо, внучек.
— А как же?
— Давай дядю экскаваторщика попросим.
— Давай, деда, давай, — подхватил мальчик.
— Ты отойди. В сторонке постой, ладно? А я схожу.
— Пусть он ее прогонит, деда, — жалобно попросил мальчик. — Пусть он ее прогонит.
— Не беспокойся, мой дорогой. Всё будет в порядке.
Опираясь о палку, старик, обошел горку вынутой земли, приблизился к экскаватору и стал показывать жестами, что хочет что-то сказать.
Ердяков, заглушив двигатель, резко открыл дверцу кабины.
— Ну? Чего?
— Здравствуйте, — начал было старик, приподняв шляпу.
— Из управы?
— Нет. Я на пенсии.
— Фу ты… а я думал начальство. Чего тебе?
— Там, знаете ли… собака.
— Кто?!
— Собака. Там, под полом.
— И чего?
— Убьете, задавите. Она ощенилась.
— Дуська, что ли? — спросил Ердяков.
— Не знаю.
— Длинноногая? Рыжая? С черным пятном под глазом?
— К сожалению, я плохо вижу. Не рассмотрел.
— Местная она, если Дуська.
— Как это — местная?
— Мужики, строители, подкармливали. С ними и жила. Дуськой прозвали. Откликалась.
— Будьте добры, прогоните ее, пожалуйста, — попросил старик. — Жалко, если погибнет. И внук мой сильно волнуется, переживает.
Ердяков вынул сигарету и закурил.
— Вообще-то, дед, некогда мне.
— Ну пожалуйста. Очень вас прощу.
— Ладно — пожалуйста. Вежливый больно. Айда, поглядим.
Он спрыгнул на землю.
Старик палкой, на которую опирался, показал внуку, чтобы он стоял там, поодаль, и не подходил.
— Точно, — сказал Ердяков, заглянув под пол. — Дуська, — и крикнул: — А ну, пошла! Пошла, говорю! Проваливай, слышишь!
— Ну как? Уходит?
Не ответив, Ердяков пошел пугнуть собаку с другой стороны.
Дуська настороженно следила за ним, но не двигалась.
— Вот зараза, — обругал собаку Ердяков. — Может, камнем ее шугануть?
— Мы с внуком думали об этом, — покачал головой старик. — Опасно. Щенят можно поранить.
— И шут с ними. Кому они нужны? Вшей плодить.
— Не надо камнем. Пожалуйста, не надо.
— Чего ты заладил, дед. Пожалуйста, пожалуйста. Я рядом кину, мимо.
Ердяков поднял камень, кинул.
— Лежит, лахудра.
— Не ругайтесь, пожалуйста. Там внук у меня.
— Ну, дед, ты даешь, — тряхнул головой Ердяков. — Еще разговаривать меня учить будешь.
— По-человечески вас прошу. Неужели нельзя без ругани? Собака матерью стала. Будьте, пожалуйста, помягче, повежливее. Эти четвероногие, знаете, всё слышат, всё понимают.
Ердяков грубовато рассмеялся.
— Скажешь тоже. Ну, уморил, дед, — он наклонился, и огрызком кровельного железа постучал по чурбакам. — Вылезай, милая. Вылезай. Хорош. Хватит дрыхнуть. Разлеглась. Щенков поморозишь, дурочка. Слышишь?… У меня обед скоро, а я тут колупаюсь с тобой.
— А может быть, залезть туда? — предложил старик. — Вы в армии служили? Лечь и немного проползти. По-пластунски.
— Ты придумаешь, дед. Там дерьма знаешь сколько?
— Почистим, не беда. Мы здесь рядом живем. Можно к нам зайти.
— Нет, уволь, — отмахнулся Ердяков. — Мне работать надо.
— Я бы, знаете, и сам попробовал, — сказал старик. — Но у меня нога побаливает. Согнуться не могу. Как бы потом вам меня вытаскивать не пришлось.
Ердяков быстро взглянул на старика, усмехнулся и отвел глаза.
— Вот, понимаешь, — почесал он в затылке.
И с неохотой, пересилив себя, опустился на колени и затем лег на пыльный твердый снег.
Сунул в проем голову, потом плечи. И, выругавшись, резко выполз обратно.
— Насоветовал, старый. Там гвоздей до чертовой матери. Не. Ну ее в болото.
Стоял, отряхивался. Вид у него был недовольный, сердитый.
— А если попробовать с другой стороны?
— Нет уж. Там одни стекла да коряги. Того и гляди брюхо себе вскроешь.
— Как же теперь?
— А никак, — выкинув сигарету, сказал Ердяков. — Вмажу ковшом по крыше, сама выскочит.
— А щенки?
— Брось ты, дед, нюни тут распускать.
— Живые, — вздохнул старик. — Жалко.
— Ну, не знаю. Мне работать надо, — Ердяков обстучал руками колени, стряхивая налипший мусор. — Пускай пацан твой слазит. Он юркий, прошмыгнет.
— Верно. Вить, Витя! — позвал мальчика дед. — Иди-ка сюда.
Мальчик по осыпающимся обломкам, ступая осторожно и робко, пробрался к ним, поздоровался с экскаваторщиком.
— Здравствуйте, — сказал, подойдя.
— Давай, малец, — предложил Ердяков. — Нырни. Сползай. Вот тебе прут. Ткни ее разок этой фиговиной, Дуську.
Мальчик, взглянув на дедушку, с места не сдвинулся и ржавый изогнутый прут в руки не взял.
— Надо под пол подлезть, Вить, — объяснил дедушка. — Другого выхода нет. Товарищ пробовал, но застрял, о гвозди укололся. Так что тебе придется. Согласен?
Мальчик попятился, оробел. Сник и голову опустил.
— Не бойся, малец, — подбадривал Ердяков. — Башку она тебе не отъест. Мы тут, рядом. Выдернем, если что. Пусть только попробует тронуть тебя, я ей тогда такого дрозда задам, век будет помнить. Давай, герой, давай.
— Ты, Вить, подползи и тронь ее палкой, — уговаривал старик. — Она и выйдет.
— А щенки? — глядя себе под ноги, несмело спросил мальчик.
— Может, она и щенков с собой унесет.
— Как же она их унесет?
— Молча, — нетерпеливо ответил Ердяков. — Сложит в авоську и унесет. Давай. Не тяни резину.
Мальчик взглянул на деда. Безо всякого желания взял прут и полез под пол.
Взрослые, наклонившись, следили, как он на локтях, перебирая ногами, медленно и с опаской подползает к собаке.
В метре от нее Витя остановился.
— Ну, чего ты? — рассердился Ердяков. — Ткни ее, ткни, не бойся.
Витя перевалился на левый бок, переложил прут из одной руки в другую и осторожно вытянул его перед собой.
— Ткни, ткни как следует.
— Она рычит, — сказал мальчик. — Я слышу.
— Пусть рычит, — командовал Ердяков. — Наподдай ей хорошенько.
— Не достаю я.
— Еще подползи.
Мальчик лег на живот, выставил локти и ползком подтянулся. Но тут собака вздыбила шерсть, дернулась к Вите, гавкнула, свирепо оскалилась и зарычала.
Витя испугался. Выронил прут и в страхе, суетливо перебирая ногами, выполз наружу.
Он весь перепачкался, брюки и куртка спереди и по бокам сделались бурыми от пыли, кое-где к одежде прилипли фантики, окурки, комья рыжей глины. Внук смотрел на деда виновато, растерянно, как бы прося прощения.
— Эх ты, — с осуждением сказал Ердяков и, махнув безнадежно рукой, пошел к экскаватору. — Ладно, раз так, — говорил сам с собой. — Мы ее сейчас ковшом по балде. Ничего, выскочит. Как миленькая. А то, ишь, разлеглась. Работать не дает. У меня обед скоро.
— Деда, — жалобно захныкал мальчик, тронув старика за рукав, — он пошел, деда, пошел, — и слезы выступили у него в глазах.
— Что ты, что ты, Витя, — успокаивал его старик. Он перчаткой отряхивал внуку куртку, шерстяную шапочку и брюки. — Не волнуйся, ударить ковшом я не дам. Там щенки. Я ему не позволю.
— Он ушел, ушел, деда. Не дай ему, деда, — говорил мальчик и всхлипывал.
Ердяков запустил двигатель. Сдернул ковш с земли, поднял и провел по воздуху над продавленной крышей вагончика.
Старик легонько подтолкнул Витю, чтобы тот отошел в сторонку, а сам торопливо влез на кучу битого кирпича возле словно обглоданной стены, прямо под нависшей стрелой экскаватора, и поднял вверх свой посох.
Ердяков закричал, высунувшись из дверки кабины:
— Ты где встал, дурья твоя башка? Зацеплю же, концы отдашь!.. Пенсионеры фиговые, развелось вас тут, плюнуть некуда. Отвали, старик! По-хорошему прошу!
Старик стоял и над головой размахивал палкой.
— Ну, тупой. Сейчас научу, раз не понимаешь.
Дернув ковш, Ердяков, провел его низко над головой старика, едва не чиркнув по шляпе, и остановил так, что ковш завис прямо перед его лицом.
— Уходи, деда! — крикнул мальчик. — Уходи, не надо. Я боюсь!
Старик стоял прямо, с побледневшим лицом, стиснув губы, вскинув палку над головой, и, не отводя взгляда, смотрел на отполированные зубья ковша. Он не отклонился, не сдвинулся ни на шаг, даже не переступил.
— Вот балбес попался.
Ердяков рывком распахнул дверцу и высунулся из кабины по пояс.
— Ты псих что ли, старый? Жить надоело? Тут и помереть надумал? — Он сплюнул и заглушил двигатель. — А ну отвали, говорят тебе! Не мешай работать!
— Я не дам вам ломать дом, пока собака внизу, — твердо сказал старик. — Вот как хотите, а не дам.
— Чего?
Ердяков спрыгнул на землю и подошел, клокоча от ярости. Лицо его вытянулось, стало грозным и злым.
— Ты какого… тут демонстрацию устроил, а? Я что, тебя льгот лишил?
— Поймите, я не могу, — обессиленно бормотал старик. — Вы собираетесь живьем ее завалить. Со щенками. Я не могу вам этого позволить. Не могу. Хорошо бы нам с вами хотя бы иногда проявлять милосердие, молодой человек.
— Повело. Нотации читать вздумал.
— На нас внук мой смотрит. Что я ему скажу? Как мне потом в глаза ему смотреть, если я позволю собаку убить. Как вы после этого детям своим смотреть в глаза будете?
— Да никак. Как смотрел, так и буду смотреть.
— Жаль. Очень жаль.
Ердяков помолчал. Переминаясь с ноги на ногу, как-то неуверенно возразил, не глядя на старика:
— Сразу убить… Почему убить-то? Я ж ее шугануть хочу.
— Нельзя, — покачал головой старик. — Убьете.
— Пожалел. А кого пожалел?
— Живое существо.
— Она приживалка, дед. Глупая, вшивая, одна зараза от нее. Побирается да к кобелям бегает. Ей же давно на живодерку пора. А ты пожалел. Такую непутевую пожалел.
— Считайте, как хотите, — упрямо сказал старик. — А я с этого места не сойду.
— Да чего ты уперся-то рогом? — вновь вспыхнул Ердяков. — Чего? Твоя она, что ли, Дуська?
— Не имеет значения.
Какое-то время они молча, в упор смотрели друг на друга.
— Ты меня, дед, не серди, — сжав кулаки, перешел к угрозе Ердяков. — Я такой. Не посмотрю, что ты в почтенных годах и еле ходишь. Надоело мне куковать с тобой. Последний раз спрашиваю: сойдешь? По-хорошему?
— Нет.
— Крепко подумал?
— Нечего мне думать.
— Ну гляди тогда.
Брезгливым взглядом Ердяков окинул старика с головы до ног, отвернулся и зашагал к экскаватору.
Рывком поднялся в кабину и включил двигатель.
— Сейчас, — пообещал, дернув рычаг, — захромаешь отсюда.
Он с хрустом придавил днищем торчащие доски, развернул башню, в которой сидел, и стал медленно надвигать ковш прямо на старика, угрожая смять его, раздавить, согнать.
Старик уткнул палку в торчащие зубья.
Куча мусора перед ним нарастала, раздваивалась, засыпала ему брюки и обувь. Он чихнул, глотнув пыли, неловко попятился, оступился и повалился навзничь на груду обломков. Палку он выронил, шляпа с головы его слетела и покатилась, как отскочившее колесо от детской коляски.
— Вставай, дедок, — веселился Ердяков. — Не там лег, рано.
Обождав, когда старик, пыхтя и охая, подволакивая больную ногу, поднимется, Ердяков опять двинул на него ковш.
Витя, похолодев от ужаса, громко заплакал и бросил камень в экскаваторщика. Но не попал.
— Ничего, сейчас побежишь у меня. Побежишь как миленький. — Ердяков поджимал старика аккуратно, выверенно, сохраняя безопасный промежуток, сантиметров в пять, не больше. — Хана тебе, дед. Подымай лапки.
Старик, прихрамывая, медленно отступая, перешагивал осколки труб и битого кирпича. Уткнулся спиной в разбитую раму без стекол, углом выступающую из груды обшарпанных крашеных досок. Дальше отступать было некуда.
Для пущей острастки Ердяков поводил ковшом перед ним вверх-вниз.
Старик стоял, расправив плечи, не двигался и молчал. Лицо его было мертвенно-бледным. Редкие седые волосы на непокрытой голове слиплись от пота.
— Живой еще? — высунувшись из кабины, закричал Ердяков, перекрывая грохот двигателя. — Мало тебе? Могу еще.
В сапог ему ударила ледышка. Это бросил Витя.
— Я те уши-то оборву, — пригрозил мальчику издали Ердяков.
Мальчик в ответ показал экскаваторщику язык.
— Вот деда твоего завалю, будешь знать, — сказал Ердяков. — А то, ишь, храбрец. Стоит, охраняет. Эй, дедок! — позвал он. — Ну, как ты там? Доволен? Или еще маленько поднажать? А? Чего молчишь? Давай отваливай по-хорошему, пока цел. Учти, завалю! Ну? Стоять будешь?… Ну стой, стой. Сейчас достоишься у меня. Инфаркт выстоишь. Гляди.
С силой захлопнув дверцу, Ердяков снова взялся за рычаги.
Вздернув ковш, он покачал им над кучей строительного хлама, возле которой стоял старик, и, придерживая, не с маху, пристукнул вертикально торчащими зубьями сверху. Рама лопнула, перекосилась и смялась. Груда досок за спиной старика пискнула, треснула и разъехалась в стороны, подняв облако густой рыжей пыли.
Старик дернулся и шагнул вперед. Глаза его налились ненавистью. Он медленно поднял и развел в стороны согнутые в локтях руки — как крылья птицы.
— Вон как. И ручки развесил, — в азарте хохотнул Ердяков. — Как этот самый. Христос.
Поднял ковш метра на полтора и снова с грохотом его опустил.
Старика с ног до головы обсыпало какой-то трухой, комьями мерзлой глины, россыпью льдистого лежалого снега. Он чуть качнулся от толчка, но с места не сдвинулся — стоял твердо и прямо, гордо вскинув голову и раскинув руки.
Витя с криком бросился к деду.
— Не надо, деда, — кричал он и плакал. — Не надо больше. Пойдем.
Он перепрыгивал через камни и трубы, несколько раз споткнулся, упал и, подбежав, обхватил деда за талию и прижался к нему.
Гордый, непримиримый старик с распахнутыми руками и испуганный заплаканный мальчик стояли рядом под нависшей стрелой экскаватора и с гневом и страхом смотрели, как близко качается над их головами ненавистный, грязный, пугающий, дурно пахнущий ковш.
— Ишь ты, и шкет туда же, — сам с собой в кабине говорил Ердяков.
Толстая струя пыли и грязного снега взметнулась после очередного удара. У мальчика слетела с головы шапка, ему насыпалось за воротник, он согнулся и от страха закрыл руками голову.
Старик обнял его и прижал к груди.
— Нет, Витя, нет. Иди, — твердо произнес старик. — Уходи, быстрее.
— Деда, а ты? — спросил мальчик. — Я боюсь, деда. Там тоже страшно.
— Беги, беги.
— А как же ты?
— За меня не беспокойся. Он мне ничего не сделает, я это понял. Будь спокоен, иди.
Мальчик поднял с земли шапку и криво надел ее на голову.
— Ты стой, деда, ладно? — размазав по щекам слезы, сказал он.
— Ладно, Витя, ладно, — сказал старик, поправляя ему шапку и стряхивая с курточки пыль.
Мальчик понуро, часто оборачиваясь, отошел.
— То-то же, — бубнил Ердяков. — А то на пушку брать. Сейчас и тебя, дедуня, сгоним. Сгоним, куда ты денешься.
Двумя резкими ударами ковша он отвалил по куску стены справа и слева от старика. Часть крыши с грохотом обвалилась. Старика не задело, он лишь покачнулся. Теперь перед ним грудились балки, бревна, заштукатуренный, рваный, узорчато обглоданный огрызок стены.
— Не удержишься, дед. Зарою. Еще разок, и кранты.
И тут Ердяков увидел, как справа от навала мелькнуло что-то пестрое.
Долговязая остроносая Дуська, прогнув спину, ловко нырнула под пол и сейчас же вылетела обратно, неся в пасти щенка.
Ердяков весело выругался и заглушил двигатель.
Вылез из кабины, спрыгнул и заглянул под пол.
— Вот, сукина дочь, — беззлобно ругнулся он.
Закурил и неторопливо, вразвалку приблизился к старику.
— Стоишь?
— Стою, — еле слышно ответил старик.
Его волосы, плечи, локти сплошь были усеяны мелким крошевом, белесой пылью.
— Ну стой. А я обедать пошел.
— Обедать? — удивился старик.
— Мое время. Хочешь, вместе пойдем? — предложил Ердяков. И вдруг рассмеялся: — Да отлепись ты, псих! Ее уже нет там, глянь. Она умнее нас с тобой, дураков. Давно смылась.
— Как смылась?
— Ушла, убежала.
— Куда? — недоуменно водил глазами старик. — Я вам не верю. Нет, это правда?
— Правда, дедок, правда, — примирительно сказал Ердяков. — Иди домой, отдыхай. Ничья у нас вышла. Боевая ничья.
Мальчик Витя, огибая кучи мусора, прибежал к деду, и стал обстукивать ему полы пальто, стряхивая пыль.
Старик оперся рукой о его плечо.
— Витя… Он говорит, что она убежала.
— Правда, деда, правда, — сказал мальчик. — Я тоже видел. Он не врет.
— А щенки? — вздохнул старик.
— И щенков нет, деда.
— Она их всех в зубах перетаскала, — совсем мирно, радуясь, что всё так обошлось, сказал Ердяков.
— Куда?
— Кто ж ее знает, — развел руками Ердяков. — Заказала «газель» и на дачу перевезла.
Старик хмуро взглянул на экскаваторщика и отвел глаза.
— Вить, — сказал он. — Будь добр, поищи мою палку. Она где-то здесь. Если, конечно, он ее не засыпал, — сделав шаг, он покачнулся и обессилено сел на груду обломков.
— Деда, деда, — заволновался мальчик. — Не сиди, деда, пойдем. Ты устал?
— Да, милый. Есть немного.
— Вот она. Цела, — сказал Ердяков. Он вытащил из-под кирпичей палку старика, поднял шляпу его, обстучал, стряхнул пыль и подал старику.
— Это все он, он, — зло сказал мальчик.
— Помочь, что ли, папаша? — неуверенно предложил Ердяков. — А то давай, отведу.
— Спасибо, — сказал старик. — От такого человека, как вы, я, даже умирая, помощи не приму.
— Да брось ты, дед, словами кидаться, — вспыхнул Ердяков. — Ты, ей-богу, как с луны свалился. Не судья ты мне, понял? Да и чего было-то? Чего? Да ни черта не было. Из-за Дуськи, что ль? Дерьма-то? Ладно, — спокойнее сказал он, и протянул руку. — Давай, помогу. Бон ты какой бледный, аж из-под грязи видно.
— Нет, — покачал головой старик и тыльной стороной ладони брезгливо щелкнул по протянутой руке. — Вы черствый, недобрый человек. Ничего мне от вас не надо.
— Вот тебе раз, — смущенно заулыбался Ердяков, прикрывая досаду. — А я-то думал, помиримся. Поладим. — Он нащупал в кармане сигареты и зажигалку, закурил. Сердито взглянул на старика, отвернулся и размашисто зашагал к экскаватору. — Ему помочь хочешь, а он, — бубнил себе под ноги. — Век прожил, а не понимает, где принципиальность нужна, а где ее лучше побоку. Ходят-бродят тут всякие, под ковш лезут, работать не дают, пенсионеры фиговы.
Вынул из замка ключ, хлопнул дверцей кабины и пошел прочь.
— А мы не дали, деда, правда?
— Правда, внучек, правда.
— Она живая осталась. И щенки.
— Да.
— А куда она ушла, деда?
— Не знаю. Ушла, и — слава богу. Нам с тобой обедать пора.
— Он плохой, этот дядя.
— Ох, мой милый, — с тяжелым вздохом сказал старик. — Не будем слишком строго его судить. Мы с тобой тоже были не на высоте.
— А кто победил, деда? — спросил мальчик. — Мы или он?
— Собачка, думаю, Дуська, — сказал старик. — А ты как думаешь?
— Мы.
Дед обнял внука и поцеловал в мокрый лоб.
— Дай, милый, я на тебя обопрусь.
Кряхтя, опираясь о палку, старик поднялся.
Мальчик подставил ему плечо, и они в обнимку, медленно, осторожно стали выбираться из завала.
