ИДЕАЛЬНЫЙ СПЛАВ
Василию Егоровичу Ломакину
Лето кончилось. Солнце целый день низко висело над горизонтом, скрывалось после одиннадцати на короткие полярные сумерки, в четыре утра поднималось и опять катило по кругу. Совсем нетеплое уже. Холодные ветры с Ледовитого развернулись на материк. Они несли с собой снег и ночные морозы, и все живое тронулось на юг.
Воробьиная мелочовка суетливыми и писклявыми стаями замелькала. Потом кулики-сороки, турухтаны, ржанки, песочники… Обгоняя их, молча и деловито работая крыльями, понеслись утки. Хищники парами, белые клинья лебедей в синем небе, поморники, полярные крачки… вроде и неторопливо, но летели и летели. Пусто становилось.
Последними уходили гуси. Высоко поднимались над ровным и ярким ковром тундры. Над мелкими прозрачными озерами, стыло блистающими под осенним солнцем. Перекликались. Нежными колокольцами звенели в холодном золотистом воздухе. Казалось, старые объясняют молодым, почему они улетают.
Вся теплая кровь тундры тянула на юг, и только река спокойно текла в другую сторону. В вечные льды и полярную ночь.
Лодка медленно сплавлялась по течению. Начало смеркаться, и все кругом затихало и блекло.
Трое тепло одетых мужчин переговаривались негромко под плеск весел и глядели по берегам. Хороших мест для ночлега не было. Они несколько раз уже чалились к песчаным отмелям и поднимались на береговые откосы — везде было одно и то же: кочки под ногами, покрытые мхами, лишайниками, пожелтевшей травой и голыми кустиками карликовой березки. Ровное, чуть взволнованное невысокими холмами пространство однообразно уходило во все стороны.
Было совсем поздно, когда они пристали в устье небольшого ручья и начали разгружаться. Ночь так и не наступила — на востоке над серой холодной темнотой неуютной и незнакомой еще тундры уже как будто засветлело, и сквозь пасмурное небо начали пробиваться розовые клинышки рассвета. Все здесь было необычно.
Они каждый год сплавлялись по таежным речкам. Им было так: Сереге — тридцать семь, Мишке — сорок два и Василию — сорок три. Если бы спросили, зачем они это делают — тратят деньги, отпуск, силы на пустое вроде бы занятие, — они не смогли бы ответить. Рыбалка, охота, у костра посидеть, на речку посмотреть… что еще?
Два дня назад их забросили вертолетом в верховья Агапы. Воды в реке было мало, они шли в основном на веслах и получалось медленно. За два эти дня они проплыли всего сорок километров и теперь, уставшие от гребли против встречного ветра и перекатов, через которые приходилось тащить лодку, за-таборились наконец. Палатку поставили, тент натянули на веслах. Серега с Васькой ушли за дровами, а Мишка взялся было готовить, но почувствовал себя совсем плохо и залез в спальник. Еще утром он поскользнулся и упал на перекате и целый день плыл в мокрых сапогах. Его долго колотило, пока он не согрелся и задремал.
Васька с Серегой сидели у костра. Чай пили. Ветер не унимался. Тент то мелко дребезжал, то начинал громко хлопать провисшим концом.
— Что-то Мишаня у нас скис, — морщился Се-рега, отклоняясь от дыма, — переживает, что поехали сюда. Весной-то у него здесь все по-другому было, вот и чувствует себя виноватым, — Сере-га помолчал. — У него же все должно быть, как задумал. А тут — хотел красиво — охота, рыбы полно, а уже нет ничего. Может, из-за погоды не клюет?
Васька промолчал, соглашаясь, и безо всякой надежды посмотрел на речку, в которой за два дня не удалось поймать ни одного хвоста. Поскреб рыжую с сединой щетину.
— В тайге все же получше было бы.
— Ну. — Серега задумчиво глядел на огонь. — Но мне здесь вроде даже и нравится… необычно, конечно — такие просторы. Привыкнем.
Васька встал развесить мокрые Мишкины штаны и носки, валявшиеся у палатки.
— Слышь, Вась, — Серега заговорил тише, — Мишка ведь до конца, до Пясины хочет идти. Ты что думаешь?
— Не знаю.
— Точно, — Серега достал сигареты, но прикуривать не стал. Замер. — Думаю, не надо нам… бензина не хватит на четыреста километров, — он почесал небритую щеку. — И потом, не башка у него болит. Простыл он. Куда в таком состоянии упираться?! Надо короткий маршрут делать. До балка до этого. Побичуем там. В тундру сходим.
Они еще посидели. Васька сушил Мишкины вещи, Серега курил, глядя в костер из сырого ольховника, который больше дымил, чем горел. Ветер вынимал душу, обещая на завтра такой же дурной, пасмурный, как и вчера, и сегодня, день. Они впервые были в тундре и не знали, как тут с погодой — могло, наверное, и неделю так дуть, да и с рыбалкой и с маршрутом много было неясностей. И эти неясности представлялись теперь пустым, пронизанным ветром пространством тундры. И они в этом пространстве не имели пока своего места.
Проснулся Васька рано. Мужики храпели вовсю. Он посмотрел на часы и стал одеваться. Надел штаны, свитер, осторожно потянул куртку, которую клал под голову — Мишка тоже на ней спал. Расстегнул молнию и, сощурившись от неожиданно яркого света, вылез наружу.
Кругом было бело. На земле, на кустах, на провисшем тенте толсто лежал снег. Лодка, мотор, весь противоположный берег — все было белое-белое. Только в воде свинцово отражалось небо. Васька тряхнул тент — снег сполз мокрым пирогом, — постоял, было зябко и хотелось зажечь костер. Он поежился, пошел к лодке и достал спиннинг. Надо бы поймать рыбы. Она была бы сейчас очень кстати. Мужики проснутся, а у него уха горячая.
Снег был сырой. В воду превращался под ногами. И небо такое же — обложено все, казалось, задень и потечет — водой или снегом. Васька ушел далеко, облавливал все более-менее подходящие места, но вода по-прежнему была мутная, и нигде не клевало. Река будто была пустой. Он менял блесны, ставил самые яркие, большие и маленькие, — ничего не помогало. Руки совсем замерзли.
Когда он вернулся в лагерь, Мишка возился у костра. Стоял враскорячку и раздувал огонь. Васька достал нож. Ольховые ветки пачкали руки черной скользкой корой, только внутри были посуше. Костер долго не хотел, дымил, но потихоньку уговорился, затрещал мокрыми дровами. Белый дым лощинкой спускался к реке и висел над черной водой.
— Ты как? — спросил Васька.
— Да-а… получше вроде, — глаза у Мишки были больные. Он устало поднялся с колен, сдвинул упрямо темные брови. — Надо до Пясины идти, — сказал, будто продолжая разговор. Видно было, что у него уже есть свое решение и ему хочется закрыть этот вопрос окончательно.
— Бензина не хватит. Мы вчера прикидывали.
— Я слышал. Виноватым я себя считаю, не виноватым — это не важно. До балка осталось — ерунда: километров шестьдесят. День-два. И что потом? Неделю нары давить? — он помолчал. — Если уж ни рыбалки, ни охоты — так хоть маршрут хороший сделаем.
Васька поставил на огонь вчерашнюю кашу. Открыл «буфет» — большой непромокаемый ящик для продуктов, достал хлеб.
— Бензина хватит… — продолжал Мишка, — километров на триста. Дальше на веслах. Дней за пять-семь, бог даст, пройдем.
Они давно знали друг друга. И Мишкина на-стырность Василию хорошо была известна. Благодаря ей много чего удалось в конце концов, но сейчас Мишка перегибал. Сто километров на веслах по такой реке, да не дай бог против ветра — каторга. Васька хорошо это понимал, но промолчал. Помешал кашу.
Серега вылез из палатки. Нахмурился не проснувшимися еще, заплывшими со сна глазами на свежий снег.
— О!.. С Новым годом, друзья! — отошел к кустам, расстегнулся и оттуда уже добавил: — С новым счастьем! Валенок ни у кого лишних нет?
Сел к костру и снял легкомысленную, в красненький цветочек бандану с головы. Слегка вьющиеся русые волосы были схваченные сзади резинкой в хвост. Тонкие почти круглые очки под мохнатыми бровями, шрам через всю щеку. Сере-га, по крайней мере внешне, был человеком легкой натуры. За что его все и любили. Васька же с Мишкой не просто его любили, но и хорошо знали, что за этой легкостью был спрятан нормальный мужской характер.
Поели и стали собираться. Все было мокрое, но сушить не на чем было. Один мелкий ольховник вокруг. Подкачались, загрузили лодку и отчалили.
Река в белых берегах казалась черной и глубокой. Камни торчали из воды сероватыми шапочками мокрого снега. Необычно было, зябко и красиво. Пока ждали погоды в Дудинке, местные мужики пророчили зиму и отговаривали лететь. Тогда они лишь щурились небрежно, теперь же привычное чувство радости от первого снега — люди же всегда ему радуются — было где-то глубоко внутри, снаружи была сосредоточенность.
Мишка дернул мотор. Лодка с мокрыми вещами огрузла, тяжелым утюгом давила перед собой воду. Двигатель ревел и никак не выводил на глиссер. Мишка заглушился.
— Не хочет, — он посмотрел на навигатор, — два с половиной километра в час! Пошли, что ли?
Взялись за весла.
— Что-то мы и в тундру ни разу не сходили? Снегом завалит, не увидим ничего. А, Мишань, может ведь?.. — кивнул Серега на берег.
— Не должно бы… август, рано еще, — сказал Мишка неуверенно, — а завалит, так следы будут. Зайца можно потропить. Тут зайцев должно быть много.
— И рыбы, — поддакнул Серега, — руки не пропихнешь, сколько рыбы!
Серега не был ни рыбаком, ни охотником, поэтому ему дозволялось острить на эти темы. Васька улыбнулся на его шутку и недовольно посмотрел на воду. Он ничего не сказал им про утреннюю рыбалку.
В природе, казалось, все затихло. Только чуть всплескивались весла вдоль бортов. С серого низкого неба на черную воду, как будто подчеркивая тишину, полетели редкие снежинки. Падали на лодку и таяли на глазах. Стекали капельками по гладкому пластику баллонов. Потом они полетели гуще и гуще, и начался настоящий снегопад — берегов не стало видно. Лодка, гермомешки, канистры с бензином, одежда — все побелело.
Они загребали, толкая лодку по темной поверхности, на снегопад смотрели. Мишка привычно цеплял воду и задумчиво глядел куда-то вперед. В белую рябую пелену. Вдруг он перестал грести. Лицо было спокойное, только дурные, счастливые искорки плясали в уголках прищуренных, больных еще, конечно, глаз.
— А хорошо ведь, братцы! — сказал хрипло и тихо, — ей-богу, хорошо! Ничего не видно в этом снегу. Как будто. Бог знает, где мы и есть. Плыви да плыви, куда Господь выведет…
— Это да! — Васька тщательно вытер руки о штаны, полез за сигаретами. Достал сразу три и, согнувшись и прикрывая их от снега, стал прикуривать.
— Слышь! — Серега перестал грести и повернулся к друзьям. Очки снегом залепило так, что глаза едва видно было. — А чего сидим как дурачки?! Давай врежем! Новый год у нас или что?
— Да можно, — улыбнулся Мишка, — только… с водки-то мне.
— С водки только лучше бывает, — Серега аккуратно приоткрыл «буфет». — Вот она, родимая, — он тоже говорил тихо, как будто не хотел нарушить мягкой тишины снегопада. — На-ка, Вась, порежь, — он протянул луковицу и кусочек копченого мяса.
Выставил кружки на «буфет», налил и, аккуратно завинтив пробку, пристроил бутылку в ногах:
— Ну, с праздником первого снега! — заговорщицки шепнул.
— Давай выздоравливай! — поднял Васька свою кружку.
— И вы не болейте!
Захрустели луковицей. И снова смотрели на снежинки, выбирая какие покрупнее и провожая их полет до черной воды. Водка начала согревать. Грести не особенно хотелось. Плыли бы так и плыли, слушая эту осторожно шуршащую белую тишину.
…И они плыли. Мишка совсем севшим, тихим голосом рассказывал про весеннюю охоту в этих местах. Оживал даже, улыбался. Вспоминал, как быстро сходил снег, стремительно наполнялась жизнью тундра, как все свистало, ликовало и пело. Он замолкал, и они опять плыли в тишине. Природа тоже была тихой и, если бы не сырость, то и милой, но что это значило, было не совсем понятно.
То ли действительно наступала зима, то ли этот снег должен был растаять, и могло начаться солнечное и ясное бабье лето с бодрыми утренними заморозками. Мишка думал про четырехсоткилометровый маршрут, и в нем совсем не было уверенности, что так и надо поступать. Слишком много неясного было впереди. Он пытался и не мог себе представить, как оно там все будет. Короткий же маршрут ему не нравился потому, что тут все было слишком ясно. Гуси прокричали где-то над самыми головами в снежном небе. Как в сказке.
Обедать устроились на песке у самой воды. Были бы они в тайге, они наверняка забрались бы в лес, в соснячок или ельник — так, чтобы и речку было видно, и вокруг были бы стены. В незнакомой ситуации человек инстинктивно хочет спрятаться, стать незаметным. Здесь же это было невозможно — где ни встань, всюду как на ладони, поэтому и остановились на мокром песке под береговым откосом. Хоть чем-то прикрыты. Все кругом было мокрое, и в другой ситуации они поели бы всухомятку, но Мишка дрожал, вид у него был нездоровый, и друзья пошли за дровами.
Они долго возились с костром. И когда наконец зажгли, навалили всё, что собрали. Грелись. Васька достал Мишкины вещи и заставил переодеться. Майка и рубашка были мокрые от пота. Друзья почти молча за ним ухаживали. Серега развел шипучую таблетку. Разлили кофе. Пока Серега раздувал костер и варил кофе, весь вывозился в песке и саже. Нос был наполовину черный. «Очки поправлял», — понял Мишка и невольно улыбнулся От сухой одежды, от тепла костра, а может, и от таблетки ему стало получше.
Они слили воду из лодки и опять попытались выйти на глиссер, но опять ничего не вышло. Чуть-чуть не хватало. И они снова то шли на веслах, то бросали, закуривали и просто стекали по течению.
Снег так же внезапно прекратился, как и начался. Далеко стало видно, тучи неподвижно свисали вокруг, касаясь земли. Лодка, медленно разворачиваясь, сплывала недалеко от берега. За поворотом в черной заводи плавал лебедь. Друзья замерли, удивленные. Большая птица сначала почему-то направилась к ним, но потом повернула к реке. До лебедя было совсем недалеко.
— Молодой. — шепнул Мишка.
— Откуда знаешь? — Серега полез в кофр за фотоаппаратом.
— Пестрый еще, он только на следующий год белым станет, — Мишка аккуратно, чтобы не пугать, положил весло, — странно, что бросили.
— Может, раненый? — Серега сделал несколько быстрых кадров.
— Вряд ли. Тут нет никого. Поздно, наверное, родился или болел.
— Ну да — пил, курил.
— Да вроде здоровый, — Васька смотрел на лебедя в бинокль. — Может, он летает?
— Это вряд ли. Улетел бы… — их крутило, и Мишка осторожно подрабатывал веслом.
— И что теперь?
— Замерзнет без еды, когда река встанет. Песцы сожрут.
Между тем лодка почти перекрыла птице выход из заливчика. Лебедь заволновался, прибавил ходу, потом вытянул длинную неловкую шею и тяжело побежал по воде, помогая себе огромными крыльями. Казалось, еще немного и он взлетит. Серега щелкал затвором.
— Давай, давай, милый, чуть-чуть еще, — Васька сунул пальцы в рот и пронзительно засвистел.
Лебедь долго бежал, оставляя на серой воде следы от лап и крыльев, но в конце плеса снова сел.
— Вот черт, — Васька оторвался от бинокля и глянул на ребят, — почти ведь взлетел.
— Сейчас мы ему поможем, — Мишка привстал, дернул двигатель, и лодка тяжело двинулась вперед.
Когда они приблизились, лебедь отплыл к берегу, как бы давая дорогу, но Мишка свернул за ним. Васька с Серегой дружно свистели, хлопали, отбивая ладоши, и махали руками, а Мишка прибавлял газу, бесполезно расходуя бензин. Лебедь снова побежал по воде. Так повторилось еще дважды, и они уже сами устали и решили оставить его в покое, как неожиданно лодка пошла, пошла и выскочила на глиссер. Серега с Васькой радостно смотрели на Мишку, но тот показывал куда-то вперед. И тоже улыбался и махал над собой рукой. Их лебедь летел невысоко над водой, и видно было, что он поднимается. Он уже был над тундрой, разворачивался медленно, все набирая и набирая высоту.
— А-а-а!.. — заорали мужики в один голос и кинулись обниматься и хлопать друг друга, — а-а-а!..
Вскоре его уже не стало видно. Лебедь тянул на юг, лодка, ровно гудя мотором, уходила на север. Река то петляла, то выпрямлялась длинными плесами в невысоких корытообразных берегах. Опять пошел густой снег. Лодка, казалось, прибавила в скорости и стремительно полетела над седой пушистой рекой.
Они уже здорово замерзли, когда из-за очередного поворота выскочили в неожиданно широкое место — справа приходил большой, почти такой же, как Агапа, приток. Мишка сбросил скорость. Берег слева был обрывистый. Под высокой, чуть нависающей скалой — ровная площадка, покрытая мхом и слегка присыпанная снегом.
Место было хорошее. Друзья бегом разгружали лодку. Грелись. Со стороны на них посмотреть — так, какие-то чудаки городят что-то под снегом. Толкаются, подножки друг другу ставят. Мишка чувствовал себя как в бреду. Все тело и ноги ватные. Он хоть и не бегом, а тоже носил и улыбался, глядя на Ваську с Серегой.
Тент поставили к скале. Притащили с берега большие камни и растянули все как следует. С воды казалось, что пещера. Мужики вошли довольные.
— А?! — Серега театрально склонил голову набок и провел рукой в сторону реки. — Бунгало с видом на реку. Будьте любезны. Виски со льдом или чистый?
Васька с Мишкой улыбнулись.
— С видом на снегопад! — уточнил Васька. Мужики сняли дождевики, куртки, остались в свитерах. Хлопотали по хозяйству. Громко трещал костер, красно отражаясь на скале. Мох, выгорая, пах сухим летом и солнцем. Тепло, хорошо было. Снег пошел гуще. И он, и наступающая ночь заслонили их от реки недостающей стеной.
…На «буфете» стояли три кружки с налитой уже водкой. И три бутерброда с колбасой.
— А колбаса-то откуда?
— Места надо знать, — Мишка взял свою кружку, — но с продуктами у нас не очень. Три банки тушенки всего. Надо чего-то добывать.
— Завтра попробую порыбачить.
Васька пережаривал лук. Помешивал его, уворачиваясь от дыма. Пахло вкусно.
— Боюсь, на блесну не получится, — Мишка выпил, откусил бутерброд, — на наживку можно попробовать. На тушенку вон, что ль?
— Тушенку можно и так сожрать, — Серега, поблескивая очками, развешивал носки у огня. Пар от них шел.
— Что-нибудь придумаем. Куропатки, зайцы должны быть. Не пропадем.
— Вот мяска бы я сейчас пожарил, — мечтательно произнес Серега.
— Ты вон смотри, что жаришь! — захохотал Васька, тыча ложкой в костер.
— Ой, еп… и-е-х, — крякнул Серега, выдергивая задымившийся носок.
Проснулся Мишка здоровым. Пошатывало немного, но ничего. Он оделся и вылез из палатки. Серега мыл посуду у воды. На костре закипал чай. Под ногами хрустело. Ночью подморозило, понял Мишка и посмотрел на небо. И оно было получше. По-прежнему серое, но как будто поднялось немного. Бугор на другом берегу пестрел бурыми и оранжевыми плешинами морошки среди заснеженных кустарников. Серега шел от речки.
— О! Больной! Как ночевали?! — красными от ледяной воды руками, громко сгрузил посуду на скатерть. — Кашки горяченькой не желаем? Подгорела, правда, зараза.
— Плесни чайку, Серег.
Васька пришел. Спиннинг поставил к скале.
— Нету рыбы, мужики. Не берет.
— А на тушенку? — спросил Мишка.
— Ни на что не берет.
— Слышь, — Серега снял котелок с огня и всыпал туда жменю заварки, — а может, побичуем здесь денек? Местечко шикарное. Погода, может, наладится? Утром, между прочим, кусок голубого неба был.
— Надо идти, — покачал головой Мишка, — балок скоро будет.
— Что же это за балок такой волшебный? — Серега раскладывал кашу и косился с недоверием на Мишку. — Он с трудом представлял себе жилье в этом полном безлюдье.
— Нормальный балок. С печкой.
Не рано, конечно, вышли. Жалко было покидать обжитое место. Подсушили спальники, шмотки, палатку. Долили бензин и сожгли освободившуюся канистру. Полегчавшая лодка бодро набрала скорость.
Мишка старался держаться на основной струе и считал, сколько они прошли и сколько осталось горючего. Получалась все та же не сильно приятная арифметика.
— А ветер-то южный, Мишань, — наклонился к нему Васька.
— Ну? — не понял Мишка.
— Может, еще лето вернется?
— Смотрите, мужики! — сдавленно заорал Се-рега, вытянув руку и всем телом подавшись вперед.
Через реку плыли какие-то крупные животные. Васька схватил бинокль, но и так было видно, что это олени. Они были почти на середине. Лодка быстро приближалась.
— Берите ружья, — Мишка видел, что они успевают, — пули зарядите.
У Васьки руки тряслись. Он переломил двустволку и никак не мог вставить патроны в стволы. Серега зарядился и хмуро, но как будто решительно смотрел на плывущих животных. На Мишку оборачивался, ожидая команды.
Это были три больших коричневато-седых быка с огромными рогами. Мишка отжал их от берега.
Передний развернулся, они на секунду закрутились на месте, но тут же, закинув рога на спину, вытянулись друг за другом к ближайшей косе. Лодка шла чуть сбоку сзади в десяти метрах. Вокруг быков бурлила вода, лопатки и ляжки мощно ходили под шкурой. Олени испуганно озирались огромными черными глазами. Васька пролез вперед и стоял на коленях, держа стволы вверх. Лодку подбрасывало на волнах, он то хватался рукой за борт, то снова брался за ружье двумя руками. И тоже — все время растерянно оглядывался на Мишку. Вдруг он поднялся и, придерживаясь рукой за Серегу, вернулся на свое место. Лицо у него горело. Он отвернулся от животных и, досадливо нахмурившись, ждал выстрела.
Ему не хотелось смотреть на Мишку, и все же он глянул и недовольно покачал головой.
— Чего делаем-то?! — растерянно оглянулся Серега.
Мишка прибавил газу, обогнал животных, быки повернули к берегу и вскоре тяжелыми прыжками заскакали по отмели, далеко разбрызгивая воду.
— Ну их.
— Что?! — не понял Серега, — он все глядел вслед оленям, скрывающимся в тундре.
— Надо как-то по-честному, — крякнул Мишка с досадой.
Васька с Серегой вынули патроны, засунули ружья под вещи. Сигареты достали. Закуривали, представляя, что бы было, если бы они стали стрелять. Воду, окрашенную кровью.
Легче всех это было представить Мишке. Он был охотником. И все оружие было его. Мужики без него не охотились. Хотя стреляли оба хорошо. Особенно Серега. Тот по уткам почти не мазал. Но тут были не утки. И ситуация была не охотничья. Это все понимали.
— Но азарт-то какой, а?! — Мишка даже плечами передернул. — Могли бы и… насвинячить!
— Я чуть ружье за борт не бросил, — Васька развел могучие ладони, а голову вжал в плечи непонимающе, будто спрашивал у Мишки, правильно ли он сделал, но и упрямая уверенность была на лице. — Было бы мое, бросил бы!
— Все правильно. Скотство так стрелять.
— Это наверное, — Серега все глядел на то место, где только что были животные, — только если бы ты сказал… я бы выстрелил, видно, — чувствовалось, что Серега взволнован не меньше других, но он придавал голосу легкомысленности и равнодушия.
— Если бы я сказал! — Мишка слегка заводился. — Сам-то не смог. Что-то тебя тормозило!
Это был их старый спор. Серега почему-то считал, что шутить можно на любую тему. И легко ко всему относиться не только можно, а и нужно. Вслух он, правда, об этом не говорил, но так выходило. Мишка, с его куда более тяжелым характером, так не думал, более того, он знал, что Серега просто прячется за этой внешней легкостью. От кого и зачем прячется — непонятно было. Сейчас был как раз тот случай.
— Да без разницы ему, тут ты его убьешь или где-то в кустах, — Серега задумчиво посмотрел на небо. Спорить не хотелось. Он вообще не любил спорить с Мишкой.
— Ему — да, а нам не все равно. Есть разница между убийством и охотой. И все ее чувствуют… и ты тоже чувствуешь, только выдрючиваешься, не пойми зачем!
— Ну, я себя охотником не считаю. Я, наверное, убийца, — шкодливые чертики запрыгали в Серегиных глазах, — убил бы и печенки вам нажарил!
— Жалко, — Васька упрямо мотнул головой, — не то что жалко.
— А уже не надо, Вась, я уже убил. Вот печенка, — Серега поднес большое блюдо к Васькиному носу и сам с удовольствием его обнюхал, шмыгая соплями.
Все заулыбались. Покуривали, прикрывая сигареты от ветра. Лодка, оставляя сзади белый след, мягко подрагивала на мелкой волне. Мишка все время вглядывался куда-то вперед.
— Посмотрите-ка, друзья мои, что это у нас там показалось.
Река будто разливалась на два рукава, на мысу, если присмотреться, виднелось какое-то жилье. Васька достал бинокль.
— Домики, что ли.
— Ну… река направо пошла, а налево вход в озеро, — щурился Мишка на балок, вспоминая свою весеннюю охоту.
Они причалили. Спиной к воде стоял небольшой, обитый старой жестью, домик, похожий на вагончик. С окошком на озеро. Напротив сарай с навесом и рядом, ближе к речке, совсем маленькая банька из досок. Мужики радостно разбрелись. Кричали, находя что-то нужное.
Мишка сразу понял, что летом здесь кто-то был. Возле балка лежали бочки с соляркой, а сам он был заперт на огромный замок. Мишка удивленно подергал. Заперто было крепко. Он постоял в задумчивости. Васька с Серегой сидели в бане. Мишка заглянул. Чисто. Тазик на полке. Черпак.
— Ну, ты понял, что у нас будет сегодня вечером?! — Серега постучал по тазу. — Давай за вениками иди!
— Балок заперт.
— Как это? — не понял Васька.
— На замок! — усмехнулся Мишка.
— Ладно врать, — Серега смотрел на него недоверчиво.
— Точно. И замок неслабый.
Серега с Васькой, все еще не веря, пошли к балку, а Мишка в сарай. Он надеялся на него. Весной там было много сетей, которые сейчас очень пригодились бы. Открыл покосившуюся дверь. Сети, аккуратно набранные, висели по стене. Он снял одну и, радостно приплясывая, вышел к мужикам. Васька как раз пытался подцепить дверь какой-то железкой, Серега, прильнув к окну, заглядывал внутрь.
— Не, Вась, там, кажется, на болтах всё. Не выдрать.
— А?! Эй, медвежатники! — пропел Мишка, показывая сетку.
— Че?
— Через плечо!
— О! — Васька бросил железку, — о-о-о!.. С рыбой будем!
— Слушайте, а что с замком-то делать? — Се-рега опять приник к окну. — Хорошо там — нары, стол, печка. Может, окно разбить?
— И что, лазить через него? Ключ где-то должен быть, — Васька внимательно посмотрел вокруг.
Они обшарили все возле двери, баню, сарай — ключа нигде не было. Мишке первому надоело и он занялся сетями. Они были старые, нитяные, с дырками, но еще крепкие. Кольца грузил из толстой проволоки висели отдельно.
Мишка вынес их на улицу.
— Можно вырубить косяк на хер, вместе с замком, — предложил Серега.
— Как? — повернулся к нему Мишка.
— Топором!
— Я не знаю, мужики, может, ну ее… в бане переночуем? — он стал навешивать грузила.
— Ну, — Васька сдвинул шапку на лоб и почесал затылок. — Но странно… первый раз вижу, чтоб зимовье на ключ запирали.
— Хозяйственный, видно, хозяин-то. — Мишка закончил вешать грузила, снял сеть с гвоздя, встряхнул ее любовно, — хрен с ним, так перекантуемся.
Они разгрузили лодку, и Васька с Мишкой поплыли на другой берег, выметывая сеть. Их потихоньку сносило течением. Серега с другим ее концом шел вдоль воды. Снасть у него в руках задергалась сразу, как только растянули.
— Что-то есть уже, мужики! — крикнул через речку.
— Держи, держи, — ответил Мишка, — ровно иди, не обгоняй.
Они не провели и сотни метров, когда стало понятно, что хватит. Уже в нескольких местах на поверхность реки выворачивались белые бока. Стали закручивать к берегу.
Сетка здорово дергалась. В раздувшемся на течении прозрачном полотне белела и извивалась рыба. И хотя Серега не был рыбаком, детского азарта в нем было не меньше, чем в друзьях, Мишка два раза уже крикнул, чтобы он не тянул, но он потихоньку выбирал. По поверхности, пытаясь освободиться от сети, заплясали две рыбины сразу. Одна здоровая, желтоватая, другая поменьше, серебристая, как селедка. Он вытащил их на берег и, не зная, что делать, прижал коленками. Мужики причалили, вытянули лодку.
Васька стал осторожно вытаскивать. Впереди в сетке ворочалась большая рыбина.
— Нельма, ребят! — заорал Мишка радостно, заглядывая Ваське через плечо, — осторожнее, Рыжий, еле держится…
Васька приподнял верхний урез, быстро опустил руку в воду и не без труда вытащил толстое серебряное полено с небольшой по-щучьи вытянутой мордой.
— Вон еще одна! — заорал Серега. — И еще! Что за рыба-то, Мишань?!
Много попалось. Восемнадцать штук, не считая щуки, которую Васька выбросил в воду. Он аккуратно кучками разложил их на снегу. Омуля, чиры, сиги, муксуны, хариус и красавица-нельма. В ней было килограмм семь или поболе, и вся она была как живая, дрожащая еще лужа чистого серебра. Только спина нежно-серая. Рыбы тяжело, лениво изгибались, всплескивали хвостами.
— Надо омулей засолить, — предложил Васька, — к ужину готовы будут.
— Ну, — согласился Мишка, — а из этой уху. Ты когда-нибудь уху из нельмы ел?!
— Вся в котел не полезет. — Васька любовно провел ножом по гладкому, мелко дрожащему боку рыбины, счищая крупинки снега.
В тундре стемнело. Погода, похоже, на самом деле отпускала. Сняли куртки, развесили по гвоздикам на сарае. Делами занялись.
Мишка варил уху, Васька на берегу чистил и солил омулей, а Серега топил баню, воду таскал. Уха уже вовсю кипела, обнажая большие белые куски рыбы. Мишка пробовал ее из половника. Серега принес откуда-то лавку, поставил к столику.
— Чего там, топится?
— Тепло уже. Может, через часок-полтора.
По баньке кто-то ходил, скрипел негромко дверцей буржуйки, наливал воду в чайник. Свежим дымом пахло. «Васька встал», — понял Мишка и натянул спальник на голову. Было прохладно, и вылезать не хотелось. Он повернулся на другой бок, думая покемарить еще, пока не стало тепло. Дверь хлопнула, и все стихло. Только уголь в печке разгорался и начал приятно пощелкивать. Мишка высунулся из спальника.
Рыжий встал. Он всегда первый встает. Печку растопил, чайник поставил, пошел на берег посуду мыть. Вот человек, щурился Мишка спросонья, с привычной к Ваське радостью в душе, и всегда такой был. Раньше, правда, совсем застенчивый был — краснел от любой ерунды. Зашел Васька — чистая посуда так не блестела, как его загорелый череп — почти ничего к сорока годам не осталось, а когда-то светло-рыжая, богатая шевелюра была. Но малость выцветшие уже васильковые глаза, светлые брови, веснушки и способность залиться краской, как девка, — это все на месте. «Вот интересно, если б я первый встал, — усмехнулся про себя Мишка, — я бы всех уже к делу пристроил. Васька ничего этого не делает, а лежать неудобно».
— Что там на улице, дядь Вась?
— На у-улице! — Васька растопырил свою выразительную пятерню и нежно провел ею перед собою по воздуху. — Это мой вам подарок! Сейчас еще кофе сделаю. Буди кучерявого.
— А я не сплю, — раздался сонный голос, и из толстого пухового спальника высунулось сильно помятое, в обрамлении мягких, вымытых вчера кудрей лицо. Глаза, правда, закрыты, на макушке — будто кто специально для смеху пух приладил.
Васька домешал сахар, поставил три полные кружки на дощечку, как на поднос, и пошел на улицу.
— Давайте быстрее, остынет.
Серега и Мишка натянули свитера, сапоги, выползли на крыльцо и невольно зажмурились.
Солнце слепило. Все было укрыто свежим снегом. Ослепительно белыми были берег, лодка, вся тундра. Озеро, хорошо видное отсюда, вчера еще черное, синело в пушистых берегах. Низенький жесткий кустарник за балком был похож на хлопковое поле. И над всей этой красотой размахнулось громадное синее небо. Ни облачка на нем не было.
— Да-а! — Серега полез за сигаретами. — Наконец-то!
Молча пили кофе. Смотрели на тундру, на тихую речку в белых кудряшках кустарников по берегу.
— В тундре вот что главное, — сказал Серега, задумчиво глядя вдаль, — сюда надо приезжать небо смотреть. Его здесь много… когда оно пасмурное, то прямо как под каток попал. А когда вот так, то… прекрасно… — помолчал и добавил: — прекрасно! А есть же наглецы, — повернулся он к Мишке, — которые берутся вот такое изобразить! Художники всякие! Разве ж это возможно?!
Они курили и щурились, как коты. Солнце разливалось по бескрайней заснеженной равнине, золотило тонкий ледок у берега. Воздух был прозрачным как слеза, впервые за все время напоенный солнечным светом. И по-осеннему, или даже по-зимнему, уже холодным.
— Меня поздней осенью такая тоска иногда берет, — нарушил Мишка эту благость, — вот в такую погоду, когда небо чистое и хорошо. Сердце забьется от какого-то непонятного счастья, — он выронил окурок, посмотрел, как он гаснет в снегу, — пацаны мои перед глазами встанут… так, чем-то своим заняты… и защемит — даже слезы наворачиваются. Жалко чего-то. Свалишь отсюда, а они останутся. Как тут они без меня… а я без них? И не себя, — Мишка уверенно покачал головой, — нет! Любви, видно, жалко! Не станет, ведь, ее, получается! Они-то могут меня вспоминать, а я как же? На том-то свете любовь есть? А, Серег?..
— Да-а! — произнес Серега задумчиво, — у него тоже росло двое пацанов и еще любимица-девка, которой Мишка был крестным. — Должна быть! Любовь. Куда же без нее.
Васька собрал кружки и пошел к воде. У него были две ясноглазые белобрысые девчонки. Обе умницы и отличницы. Он о них часто думал, но вслух говорить не любил. Только если выпивал лишнего. Вчера, кажется, так и было. После бани они славно посидели. Он с утра вспомнил об этом и мучился. Присел, постучал кружкой по закраинке. Лед только с виду казался тонким — не разбился, трещинами пошел. Вдоль всего берега играла на солнце прозрачная полоса темного стекла. Вода с веселым бормотаньем под нее забегала и гнала плоские пузыри.
— О-й-й, — сладко потянулся Серега, — может, завалимся еще на часок, а Мишань? После бани-то как спалось! Ты что думаешь делать?
— Черт его знает? Дальше-то пойдем?
— Куда? — Серега надеялся, что Мишка уже не заведет этого разговора.
— На Пясину.
— А ты бензин смотрел?
— Смотрел.
— Ну?
— Километров на сто восемьдесят осталось.
— А до Пясины сколько?
— Примерно двести пятьдесят. Такая погода будет, можно и на веслах. А, дядь Вась?
Василий подошел, поставил кружку на стол, руки об задницу вытер.
— Да я ничего… речка только замерзает.
— Мишань, опять ты дурака валяешь, — возразил Серега благодушно, но и настойчиво, — семьдесят километров на веслах! А если зазимуем где-нибудь?
Они посмотрели друг на друга. Мишка понимал, что Серега прав. Молчал, о чем-то думая.
— А с вертолетчиком как договаривались? — спросил Васька.
— Это да, — Мишка достал карту, — рискованно маленько… если идти, то только до Пясины. Так и решали — или здесь, или там.
— И потом, если бы он точно знал, где мы, а так. — Серега посмотрел на речку, — где мы на этих двухстах километрах? А если правда замерзнет? Слышь! — он удивленно вскинулся на друзей. — Вы башкой подумайте! Как нас здесь искать-то будут? До Дудинки — триста верст! Мужики, кстати, в Дудинке, что говорили? Замерзнет! Вот!
Все замолчали, глядя на речку.
А она красивая была. Речка. Солнечная. Синела под синим небом. Манила куда-то в белоснежные дали! Обещала. И трепетали, и волновались души.
— Мужики, — заговорил вдруг Мишка ласково и уверенно, — чего мы бздим-то?! Что уж мы такого не видели, чтоб не пойти? Не встанет она быстро. Не бывает так.
Васька гладил пятерней лысину и улыбался. И радостно, но как-то смущенно и сосредоточенно улыбался. Как будто у кого-то далекого разрешения спрашивал. Серега стоял и смотрел вниз по реке. Курил. Потом повернулся:
— Ну скажи мне, что ты вообще в эту Пяси-ну уперся? Чем тебе здесь плохо? Баня! Рыбалка! В тундру вон сходим!
Мишка молчал, задумавшись.
— Место там красивое!
— Откуда ты знаешь?
— Говорили…
Васька ушел в баньку. Слышно было, как с печкой возится. У Сереги были вполне разумные аргументы, а у Мишки — нет. Одни смутные ощущения у него были, что надо идти дальше. И Сере-га отлично это понимал, потому что и в нем были те же чувства, и он готов был уступить, если бы не дурной риск.
— Все-таки углем противно топить, — Мишке все здесь начинало не нравиться, — то он горит, то не горит… и воняет. Странный все же… хозяин-то здешний. Балок закрыл!
Он помолчал. Карту сложил. В кофр засунул. И вдруг улыбнулся:
— Мы раз с Васькой припозднились на зимней рыбалке. Ночь уже навалилась, мороз лютый, а до деревни больше десяти километров. Вспомнили про землянку одну рыбацкую. Свернули к ней — крюк небольшой — идем и Бога молим, чтоб не сильно худая была, да хоть печечка какая-нибудь. Пришли, а та-ам. — Мишка развел руками, — печка новенькая, нары с матрасами и одеялами, посуда чистая, дрова сухие… даже радиоприемник висит. Вот это было счастье. Мы утром с Васькой им дров на месяц наготовили, бутылку оставили и записку написали.
— Ну, понятно.
— И ведь… давно было, а мы помним тех незнакомых мужиков. Получается, что они о нас позаботились! Иной раз и выпьем за них, — Мишка повернулся на балок, — и этого… тоже не забудем, наверное.
Васька подошел. Сел рядом с ними.
— Ну как? — спросил вроде бы просто так, но в голосе у него что-то было такое.
— Что? — Мишка очнулся от воспоминаний.
— Как же ты там лазил и ничего не нашел! — лицо у Васьки было хитрое.
И тут Мишка увидел, что Васька сидит на канистре.
— И что там? — насторожился Мишка.
— Бензин! — Васька открыл крышку, — Десять литров!
Мишка нагнулся, понюхал. Повернулся, радостный, к мужикам:
— Ну чего нам еще-то надо!
Они медленно собирались. Жаль было начинать все заново. Немного жаль. Увязались хорошо. Сотню патронов гусиных в новеньких пачках выложили на полок — за бензин и уголь. Извинились, что пришлось попользоваться. Про замок ничего не стали писать. Отчалили. Речка несла бодро.
— И-е-ех! — крякнул Серега, надевая перчатки и окидывая взглядом удаляющееся жилье, — осли-на ты ослина! Одно слово!
Видно, однако, было, что он доволен. И Васька был доволен. И Мишка. Он вглядывался вперед, сердце наполняла хорошая рабочая тревога — крепкое дело впереди и его надо сделать. В этом был весь Мишка.
К вечеру они отмахали сто семьдесят километров. Целый день светило солнце. На скорости холодно было. Время от времени глушили мотор и шли на веслах, грелись. Несколько раз останавливались в красивых местах. Доливали бензин. Чай варили.
Было уже шесть часов. Солнце еще не коснулось горизонта, но становилось совсем холодно. Настоящая зима была вокруг. Заглушив мотор, они сплывали по течению, присматривая место для ночевки.
— А какое сегодня число? — спросил вдруг Серега, повернувшись к мужикам. Грязная бан-дана косынкой завязана под подбородком, чтобы закрывала уши, сверху лыжная шапочка натянута. Нос красный и сопливый. Мужики рассмеялись.
— И-ей-ех, — вы на себя-то посмотрите! — покачал головой Серега.
На Мишке была зимняя шапка. Вся в инее от дыхания.
— Тридцать первое августа, — посмотрел Васька на часы.
— Вот и я об этом, — Серега засунул руки между ног, — завтра осень!
Мишка с Васькой улыбались и смотрели на снежные берега.
— Завтра мои в школу пойдут, — Васька поежился, — в платьицах. Даже не верится, что где-то сейчас тепло.
— Я вам говорил, надо на юг ехать, — фантазировал Серега, — лежали бы сейчас на пляже. Кругом — девки! — он повел рукой по горизонту. Концы косынки под подбородком качались двумя примороженными заячьими ушами.
Мишка с Васькой опять расхохотались.
— Чего вы?
— На пляже тебя представил, — всхлипывал Васька от смеха, — в этом платочке и с соплями.
— Всех наших девок бы перепугал! — недовольно хмурился Мишка из своей шапки.
— Эх, дурачки, дурачки! — Серега стал растирать щеки, — холодно же!
Они остановились в красивом месте. С высокой открытой косы далеко было видно белую спокойную тундру. Река огибала их лагерь. Снег все укрыл и лежал надежно — звучно скрипел под ногами.
— Пошли сходим! — Серега стоял наверху косы и глядел вдаль, — давайте, собирайтесь, погода такая!
Они нацепили патронташи, зарядили ружья и пошли. Кругом был ровный, белый, чуть рябоватый простор, глаз ни за что особенно не цеплялся, и они направились к какому-то далекому бугру.
Только издали тундра ровная. Они шли, а под ногами были то высокие кочки, причудливо засыпанные снегом, то топкие болотца, а местами, в низинках, — непролазный ольховый кустарник. Они обходили болотца и заросли безо всякого раздражения — ведь, если никуда не спешишь, все это неважно. Даже почему-то и приятно.
Тундра, весной и летом круглые сутки залитая ярким светом и переполненная птичьей и всякой другой жизнью, опустела. Умолкла. И солнце теперь было другим. Как будто все время утреннее, в туманной дымке, не проснувшееся и ленивое.
Куропатки, вылинявшие уже, белые, как ангелочки, с громким сердитым коконьем, широко разносящимся в холодном, молчаливом воздухе, вспархивали из-под самых ног, отлетали недалеко. Друзья рассматривали их в бинокль. Ружья висели на плечах, можно было, конечно, и загон устроить, но не хотелось почему-то. Наверно, доверчивые птицы принимали их за каких-нибудь оленей. Висели на кустах и, ловко вытягивая белые шеи, склевывали ольховые шишечки.
Через час добрели до бугра. На солнечном склоне снега не было, они сидели и курили на сухом, замерзшем мху, и любовались громадным дымчато-розовым небом.
Под ними стыло озеро. Оно наполовину уже было затянуто льдом и припорошено снегом. Две чайки летали.
— Никогда не видел двух чаек! — сказал Васька. — Так вот, чтоб две — и больше совсем ничего.
— Тут вообще всё так… Просторы гигантские, аж дух захватывает. — Серега задумался, — аж сам себе гигантом кажешься! А береза — ниже колена! Но береза, — добавил, — даже сережки на ней висят.
— Не тундра громадная, — Мишка глядел куда-то вдаль, — а небо. Ты на него и не смотришь, а все равно чувствуешь. А оно, видно, не пустое. Может, это оно нас делает большими?
Друзья сидели, разинув рты на небо, а совсем недалеко от их бугра шла оленья тропа. Если бы они были внимательнее, они обязательно бы ее увидели.
Почти строго на юг с Таймыра на плато Путо-рана неторопливо шли олени. Небольшими вереницами по десять, пятнадцать, пятьдесят голов. Ближе к горам стада увеличивались до многих тысяч. В этом движении с севера был простой смысл — на юге было теплее и не так много снега, из-под которого животные добывали себе корм. Но почему они шли одними и теми же тропами? Из года в год, сотни лет. Тысячелетия. Озера зарастали. Реки меняли свои русла, и там, где когда-то было узко, становилось широко, но звери упрямо переправлялись в тех же местах. Люди ставили охотничьи балки на этих путях, но олени не сворачивали, платя ежегодную дань.
Тропы были хорошо натоптанные и чистые от снега. Животные двигались днем и ночью и почти не паслись. Пар шел из их теплых мягких ноздрей. Олени знали, что наступает зима. И знали, как быстро она здесь наступает. Севернее, всего в пятидесяти километрах, уже лежал глубокий снег. Олени знали это, а люди — трое, сидящие на бугре, — не знали, и им хотелось узнать. И про то, как наступает зима, и, может быть, еще что-то.
Серега открыл объектив и зашел так, чтобы и закат был виден. Лег на землю и долго целился. Солнце большим красным шаром лежало на сизом краю тундры. Низкие кустики тянули узорчатые синие тени по холодно розовеющему снегу.
Утро было похоже на вчерашнее. Солнце во все небо. Такое сильное, что в палатке было тепло. Васька сварил кофе и подал «в постель». Помате-рился для порядка, распихивая неохотно оживающие спальники. Сигаретки подкурил. Распахнул вход, чтоб выветривалось.
— Ну что там, дядь Вась? — Серега протирал очки и жмурился слеповатыми глазами.
— Отлично. Льдины плывут…
— Какие льдины? — удивился Мишка и стал расстегивать спальник. Он и ночью несколько раз просыпался и тревожно прислушивался к непонятным тихим звукам с реки, но… льдины-то почему?
Забереги ночью выбелило свежим снежком, и казалось, что речка сузилась. Мишка подошел к берегу. Нет, лодка как болталась кормой на чистой воде, так и была. Но что-то все же изменилось. Мишка отхлебнул горячего кофе, окончательно просыпаясь. Шуга шла — тонкие льдистые пластиночки плыли по поверхности, то тут, то там как будто кто снежку накидал в воду. Оторвавшиеся забереги с белыми шапками снега кружили с тихим шелестом. Река казалась рябой. Мишка посмотрел вверх по реке — обратной дороги для них уже не было. Внутри защекотало.
Они быстро собрали шмотки, вскипятили чай и отплыли. Это была маленькая хитрость — они завтракали, а их тихонько несло — ели малосольного замерзшего омуля с замерзшим же хлебом, запивали чаем из парящего котелка и поглядывали вперед. Река широко темнела в белых берегах. Солнышко пригревало.
— Да что же за счастье нам такое! — Серега вытер руки о штаны. — Когда еще такую вот речку увидишь?!
— Погоди, — Васька гребанул веслом, довора-чивая нос, — не дошли. Придавит еще — у меня коленка болит.
— Не придавит. — Серега уверенно опустил весло в воду.
— Мужики, смотрите, олени, что ли? — Мишка встал, показывая на берег, вниз по реке.
Метрах в четырехстах по тундре тянулась ниточка оленей.
— И вон, — показал он на другой берег. Серега достал бинокль.
— Смотрите-ка, они к реке… и много! Мишка что-то уже соображал. Внимательно смотрел на друзей. Как будто оценивал их или пересчитывал.
— Можно под берегом сесть. Возле тропы. Один сядет, а двое вернутся, и отсюда зайдем, если что — перехватим.
…Они причалили. Олени здесь спускались к воде — весь берег был ископычен. Серега с Мишкой поднялись на обрыв. В тундру уходила широкая тропа, протоптанная до земли. Серега смотрел в бинокль.
— Полно их! Группами идут.
— Так, — Мишка торопливо осматривался, — под берегом садись.
— Где?
— Где-нибудь под обрывом, найдешь место. Главное, не шевелись. Все, мы уходим, — Мишка скатился по обрывчику, столкнул и запрыгнул в лодку.
— Серега! — вспомнил он вдруг, опуская мотор.
— Что?
— Большого не надо. Теленка стреляй! Серега махнул рукой, чтобы они ехали, и стал устраиваться. Надел бинокль на шею, прислонил ружье к кустам, но снова взял его, открыл, проверил патроны и опять поставил. Глянул в тундру. Никого. Поднес к глазам бинокль. Далеко где-то увидел вроде бы, но руки подрагивали, и он плохо понимал: олени это, не олени.
Серега не был охотником и никогда себя им не мнил, но когда возникали такие вот ситуации, его начинало трясти. За это, кажется, он и не любил ее. Эта страсть внутри его, делала с ним что хотела. Откуда это все, черт! Серега глядел на трясущиеся руки. Вздохнул несколько раз глубоко, задержал дыхание. Попытался сосредоточиться. Так, сейчас подойдут, прицелюсь и выстрелю. Что тут?! Он снова стал смотреть в бинокль, но дрожь била так, что ноги подгибались.
Он сел на снег и полез было за сигаретами, но, вспомнив, что курить нельзя, стал глубоко и ровно дышать. Неприятно было, внутри все психовало — хотелось встать и просто пойти к мужикам, — пусть уж едут. Но это были секундные мысли. «Надо дождаться», — успокаивал он самого себя и замирал, и какие-то московские, абсолютно посторонние, мирные картины возникали.
Он и не хотел, но думал об этом своем состоянии, ничего в нем не понимая… «А ведь… я… боюсь, что ли? — мелькнуло вдруг ясно, и он растерялся от этой мысли и нахмурился. — Чего же я боюсь? Не оленей же! Промазать? Это вряд ли…» Но состояние было такое же, как и то, когда они с Мишкой скрадывали медведя. Косолапый побежал от них через речку, упал после его выстрела в воду, пытался подняться и не мог. Так и захлебнулся. Серега не любил вспоминать тот случай. А теперь вот вспомнил.
В этот момент сзади что-то загрохотало, он вздрогнул, судорога прошла по всему телу — по берегу, не по тропе, а внизу, по берегу, открыто шли несколько оленей и смотрели в воду. Животные проламывали грязную ледяную корку, спотыкались о натоптанные раньше и замерзшие следы. Серега потихоньку развернулся. До оленей было не больше тридцати шагов. Он прицелился в ближайшего и вспомнил про теленка. Посмотрел поверх стволов. Все почти одинаковые. Только одни с рогами, другие — нет. И те, что без рогов, были как будто поменьше. «Точно, поменьше», — понял Серега.
Передний поднял на него голову и остановился. Серега замер. Они испуганно и глупо смотрели друг на друга. Олень ничего не понимал. Второй, поменьше уткнулся первому в зад и тоже поднял на Серегу серую глазастую морду. У него была белая челочка на лбу. Все длилось секунды, но потом Сереге показалось, что они долго изучали друг друга. Вдруг передний как будто что-то понял, вздрогнул и быстро развернулся. Стадо, сгрудившись на мгновенье, рвануло по берегу. Серега выцелил последнего и нажал спуск. Олень упал. Остальные, толкая друг друга, обваливали песчаный откос и скрывались в тундре.
Серега сел на снег и трясущимися руками стал доставать сигареты. Его здорово колотило от чего-то и распирало от гордости. Он уже видел, как мужики подъезжают, радуются и кричат ему. Все правильно. Он сделал свое дело хорошо. И даже отлично. Его посадили сюда, и он сделал. А другой бы мог и промазать. Он считал, что и хорошая стрельба, которой он никогда не учился, и многие другие его таланты, и даже сам фарт, даны ему свыше. И этот олень, лежащий на берегу, было одним из доказательств. И он был горд и почти счастлив.
Он посмотрел в бинокль в сторону лодки — ребята как раз спихивали ее на воду — и вдруг увидел, что по верху берегового откоса в его сторону идет одинокий олень. Олень остановился, посмотрел на лодку, потом снова повернулся в его сторону и, совершенно по-коровьи задрав голову, замычал. Серега сбежал с обрыва и пошел навстречу.
— Ну-ка, иди отсюда, — заорал он так зло, что сам испугался своего голоса, — иди!
Он угрожающе пробежал несколько шагов. Оленуха была совсем недалеко, но с места не двинулась. Он дошел до теленка. Глянул на него мельком, тот еще дергал ногой по грязи, потом на мужиков и снова побежал к оленухе, стоявшей на фоне неба.
— Уходи! — орал на ходу, — уходи!.. — и махал руками. Ему не хотелось, чтобы мужики ее увидели.
Оленуха постояла еще немного, глядя на своего теленка, и скрылась в тундре.
Лодка подъезжала. Васька сидел, мельницей растопырив руки, и улыбался. Серега стоял растерянный.
— Ну, молодца! — Мишка перевернул теленка. — То что надо. И выстрел мясной!
— Как это? — Серега взял у Васьки сигарету.
— В сердце. Все мясо целое. Давайте сюда его, — пыхтел Мишка, вытаскивая на чистое место, — чего стоите?!
Они содрали шкуру, отрубили все лишнее и погрузили. Мишка завел мотор. Лодка пошла, и все стали застегиваться. Красное парное мясо богато лежало на носу и обдувалось встречным ветром.
— Смотри, что! Тучи с севера прут. Утром чисто было, — сказал Мишка будто самому себе. — Ты что мрачный, Серега! Ты же печенки хотел!
Серега молчал. «Нормально все, — думал, — если бы эта дура не вылезла, вообще все нормально было бы».
Через полчаса, Мишка покачал бензобак, посмотрел вниз по реке, что-то прикидывая, и решительно заглушил мотор. Тихо стало. Только лодка по инерции бороздила перед собой воду.
— Все, братва, надо оставить бензина на всякий случай, — он поднял мотор из воды.
— Бери весла, хрен ли сидеть, что мы не сплавлялись никогда, что ли?! — Васька улыбался и даже гребанул как следует, развернув лодку поперек течения. — Иди, Серега, садись на Мишкин борт. Я против вас двоих буду.
Погода портилась на глазах. Небо заволокло. Мгла колючими иголками висела в воздухе. Казалось, вот-вот пойдет снег. Зачем они поплыли? Почему не остались в теплом балке? Этого вопроса ни у кого из них уже не было.
Шуга тормозила. На перекатах она почти не чувствовалась, а на поворотах, в ямах ее плотно набивало к берегу, и приходилось обходить. Делать лишнюю работу. Мишка размеренно загребал веслом и все высчитывал что-то, но бесполезно — они точно не знали, сколько им осталось до Пясины, и на душе было малость тревожно.
…А у Сереги совсем непонятно и муторно. Греб, рассеянно глядя на воду.
Только у Васьки было хорошее настроение. Бодрое. У них всегда так бывало. Всякое случалось, но чтоб все разом закисли — такого не было. Такого просто нельзя было допустить. И он, то громко запевал «Из-за острова на стрежень», то требовал, чтобы Серега рассказал анекдот, который он забыл. И Серега, хоть и видно было, что ему не хочется, но отвлекался и рассказывал. Васька хохотал, перегибаясь пополам и тычась лбом себе в колени. Друзья невольно улыбались.
— Так, сейчас чалимся, и сразу все за дровами, — мечтал Васька категорическим тоном. — Гору натаскаем! Ты, Мишаня — костер! Ты же молодец насчет костра! А мы с Серегой — палатку! — и. — он, как шкодливая ворона, склонил голову набок… неправильно! — ответил самому себе, — сначала настрогаем печеночки и бросим ее на сковородку. А вот потом уже.
Выпили они все же раньше, чем пожарили печенку. Пока Мишка разжигал костер, а Серега резал мясо, Васька, весело напевая «мимо тещиного дома…», настрогал мороженого муксуна, обсыпал его солью с перцем и налил водки.
— Минуточку внимания, господа, — постучал ложкой по бутылке и взял свою кружку, — хороший день сегодня был! Прошли много! Оленя стрельнули! Молодец, Серега! — Васька чокнулся о Серегину кружку. — А завтра как бог даст. Нормально все будет! — он развел руки, как бы приглашая в объятья своих товарищей.
Серега с Мишкой потянулись кружками. День-то, и правда, был неплохой. И печенка была вкусная. С луком. Они так намучились, что, поев, сразу упали спать.
Утром все чуть свет выползли. Небо над ними было закрыто, но на востоке чистое. Холодное малиновое солнце поднималось над тундрой, неприятно окрашивая тучи сине-розовыми отблесками, и совсем не грело. Кусты вокруг замерли мохнатые, с веточек сыпались ледяные звонкие иголки. Над рекой стоял густой пар.
Зажгли костер, сели тесно вокруг, грелись. Чая ждали. Беззлобно подшучивали над вчерашним Васькиным весельем. Повеселились, палатку не присыпали снегом и мерзли всю ночь.
— Холодно было просто… — у Васьки и с утра было хорошее настроение, — теперь все время так будет. Зима наступила. Вон, на речку-то глянь!
Вода действительно выглядела зловеще. Вязкой казалась из-за шуги. Как растаявшее мороженое. Лодка целиком вмерзла и непривычно стояла на льду.
«Надо сегодня до балка добираться, — автоматически отметил про себя Мишка, — кровь из носу».
Вышли поздно. Дел было полно. Пока лодку отдолбили топором, подкачались, Васька мясо срезал с костей, чтоб полегче было и места не занимало, два раза пили чай. Мишка, всегда подгонявший всех в таких ситуациях — не потому что надо подгонять, а потому, что характер такой! — теперь помалкивал, сушил перчатки над костром. Даже оправдывался вроде:
— На холоде человек всегда как вареный.
— Ну. — Серега присел рядом, — прямо мозги мерзнут.
Лодка шла плохо. Это стало понятно, когда пробились на струю. Река замедлилась, и веслами, как ни упирались, они мало что могли добавить. Перестали грести. Картина получалась не очень веселая. Шуга шла по всей реке. Заливы затянуло льдом.
— Знать бы, сколько до этого балка… всё как-то.
— Ну и знал бы. И что? — Серега подгребал, доворачивая нос. Что, бегом побежал бы?
— Нет, ну как. — Мишка замолчал, думая о чем-то — в любом случае, сегодня надо добираться. Хоть и по темному идти.
— Пойдем… чего сидите, давайте погребем… километр в час — тоже дело, — Васька полоскал весло в воде.
Мишка с Серегой нехотя взялись за весла. Но Мишка тут же и положил свое. Встал, держась за мотор. Впереди вся река была перегорожена белым колеблющимся полем. Он удивленно посмотрел на друзей.
— Может, на моторе? — предложил Васька. Лодка задранным носом врезалась в ледяную кашу. Медленно шла. Мотор ревел, Васька с Сере-гой помогали веслами. Втыкали в белое пластинчатое месиво и упирались. Казалось, что они движутся вместе со всей этой массой.
Проползли. Вытащили с собой ледяные острова шуги и теперь они плыли рядом, покачиваясь на волнах. Мишка заглушился, встал и посмотрел вперед. Чисто было.
— Ну, вроде ничего. Не замерзшая… эта каша, — он посмотрел на ребят, как будто ища подтверждения, — километров двадцать еще… даже если не грести, это десять часов. Дойдем сегодня.
Мишка хитрил. Это было понятно по его бодрому голосу, в котором совсем не было уверенности.
Они еще несколько раз пробились сквозь небольшие заторы и даже немного осмелели и взбодрились, но когда впереди на крутом повороте показалось огромное, уходящее за поворот белое поле, настороженно притихли. Река с тихим безразличным шелестом засасывалась под него. Даже приближаться было страшновато. Закрутили головами. Мишка завел мотор, встал и смотрел, куда сунуться, но хорошего решения у него не было. Везде было плохо.
Они врезались в белую кашу и, пролетев метров пятнадцать, замерли. Лодка нагребла перед собой. Мотор ревел без толку — они висели на шуге — винт еле захватывал воду. Все снежное поле колебалось густыми волнами. Мишка включил задний ход, но лодка даже не дернулась, и он заглушил мотор.
Тихо стало, только слышно было, как вода, с шумом обтекая винт, уходит под лодку. Васька взял весло, осторожно пролез на нос, попробовал разгрести впереди, но вскоре обескураженно сел. Посмотрел на ребят и покачал головой.
— Так, мужики, — Мишка зачем-то снял перчатки и взял весло, лицо у него было хмурым и растерянным, — давайте развернем ее, что ли?
Они довольно долго пыхтели, выбирая из-под лодки шугу и отбрасывая ее в стороны, взмокли, но развернули совсем немного.
— Нет, — Мишка сдался первым, сел и бросил весло. — Надо на землю выбираться, тут мелко должно быть.
Васька сунул весло в воду, но до дна не достал.
— Ну хорошо, — Серега стоял и глядел на берег, — как-нибудь, может, и выберемся. И что?
— Веревку вот… попробуем за веревку.
— Не вытащим, — покачал головой Васька, — лодка тяжелая.
Не складывалось. Они глухо застыли среди реки. Небо между тем затягивалось. Полетел мелкий снежок. Ситуация была ужасно глупая — до берега недалеко, до чистой воды — еще ближе, но тот проход, что они сдуру пробили, уже плотно затянуло шугой. В другой раз можно было бы и посмеяться над собственной глупостью, теперь же Мишка только злился на себя, совершенно не зная, что делать.
— Давайте еще раз, — Серега все глядел на берег, — если одному выйти и перетаскать на веревке шмотки? Так?! — он задумался. Или всем, что ли, тогда на берег?!
— Как только?.. — Васька попробовал рукой ледяное крошево.
— Тут и глубины-то метра полтора-два, — Мишка грыз заусенец на пальце, — только плыть не получится… а пока дойдешь… нет, идти нельзя!
— Да-а! — Серега сел на гермик напротив ребят. — Впоролись! Надо было обносить.
Мишка уже прокрутил в голове массу вариантов, даже думал — не перекантоваться ли какнибудь ночь, чтобы подмерзло, но ничего не подходило. До берега было метров тридцать ледяной воды, покрытой шугой. Надо решаться. Непонятно как, но надо.
— Ладно, — Мишка начал снимать куртку, — Серег, достань полотенце, и шмотки… вон в гермик.
— Ты чего? — уставились на него друзья.
— Я поплыву, — добавил Серега.
— Я пойду! — в Васькином голосе не было сомнений. — Ты давай делай, что тебе сказали. В гермик шмотки засунь!
— Так, мужики, я вас сюда затащил, я и пойду! — попытался возразить Мишка.
— Ладно, не дергайся, может, всем еще придется, — Васька уже снял куртку, сапоги, сел на борт и расстегнул штаны. Мишка вытряхнул небольшой гермомешок, в котором лежали запчасти, стал засовывать Васькины вещи.
— Тут неглубоко должно быть. — говорил быстро Мишка, — но… может, его веревкой обвязать, а, Серег?
— Всё, — Васька стоял голый, ежась и растирая могучий волосатый торс и плечи, — смотрите, чтоб не застряла.
Он зажал веревку зубами, балансируя, пробежал по борту ближе к носу и прыгнул бомбочкой. С головой ушел. Шуга вздрогнула вязко и тут же сомкнулась. Мужики ждали, что он вынырнет, но Васька не появлялся, только веревка продолжала уверенно уходить из Мишкиных рук.
Васька вынырнул, разбрасывая ледяную крошку, на полпути к берегу, там оказалось по колено, побежал, проваливаясь в шугу и высоко выбрасывая ноги. Выскочил на берег, и, приплясывая на снегу и извиваясь всем телом, заорал:
— Шмотки давай!
Подтащил гермик, вытряхнул прямо на снег и, встав на него ногами, стал вытираться.
— Вы чего не купаетесь? — дрожь перебивала ему дыхание. — Вода теплая! — не унимался, растирая полотенцем спину. Смотреть на него было тяжело. Мужики стояли замерев, и каждому хотелось снять куртку и бросить ему под ноги. Или накрыть.
Они перетащили все на берег. Последним Васька тянул «буфет», который оставлял за собой ровную прямую борозду. Привязали лодку. Васька уперся за веревку, мужики помогали веслами и с грехом пополам, с матерками, нос они развернули, но дальше лодка не шла.
— Не пойдет, — Мишка опять стал снимать куртку.
— Ты куда?.. С ума сошел?! Только что болел. Погоди, вон Васька.
— Вы чего там? — Васька, шел к ним, держа отвороты сапог. — Дайте-ка весло! — Он не дошел совсем немного.
И они опять принялись разгребать из-под лодки, а Васька разбрасывал проход.
Вытащили. Перекуривали, приходя в себя.
— Ты как, дядь Вась, — спросил Мишка, — не замерз? Может, чайку сварим?
— Да не-е-ет! — добродушно рассмеялся Васька. — Я даже и не заметил, ноги только, кажется, порезал… и спину, — передернул плечами, — щи-пет, — и он стал наваливать на себя вещи.
День получился ломовой. Они досуха выжгли бензин, потом гребли почти всю дорогу, но прошли всего одиннадцать километров. Восемь раз или десять, — они уже сбились со счета, — пришлось обносить забитые шугой ямы. К концу дня лодка была полупустая. Постепенно побросали лишнее. Бензобак, ящик с блеснами, дробовые патроны. Половину мяса оставили. Последние обносы делали всего в две ходки. Сначала перли лодку с мотором, потом вещи брали за один раз. Было около десяти вечера, когда Мишка предложил завязывать.
Причалили. Лодку прижало течением к заберегу. Вода неприятно холодно зашипела шугой вдоль борта. Васька постучал веслом, потом осторожно вылез на кромку. Лед держал.
— Давайте вылезайте, что ли, туристы, — Васька стоял прикрываясь от ветра, — надо вытаскивать. Вылезайте, ети ее мать! — добавил беззлобно. Лицо было серое от усталости и холода.
Серега вылез. Мишка стал выбрасывать вещи. Потом вытащили лодку. Васька предлагал дотянуть ее к кустам, но сил уже не было. Серега упал на гермики:
— Ой, пристрелите меня, братцы… ради любви к ближнему! У меня совсем отмерзли ножки, и ручки трясутся, как у алкаша, — бубнил он тихим сиплым голоском, уткнувшись в вещи, — пристрелите! Будьте добреньки! — помолчал и добавил: — Даже водки не надо!
Васька с Мишкой звенели топором и трещали хворостом в кустах. У них тоже замерзли и подгибались от усталости ноги, и есть хотелось так, что уже и не хотелось.
«Надо отогреться», — думал Мишка, вынося очередную охапку. Сушняк ли они рубили или живую ольху, они не очень разбирали. В сумраке было не видно, а замерзшие кусты ломались с одинаковым треском. «Это не важно, все сгорит, — думал Мишка, — важно только зажечь». Он встал на колени и достал нож. Стружку уносило ветром.
— Рыжий, — заорал Мишка, — иди сюда с топором.
— Чего?
— Давай вот здесь вырубим кусты, закуток такой… да потом тент как-нибудь пристроим, — он закашлялся, — а то. — он опять зашелся кашлем и только покачал головой и махнул рукой на ветер.
Серега поднялся, и они втроем принялись расчищать. Потом долго возились. Серега, воюя с вырывающимся концом тента, предлагал плюнуть на все, поставить палатку и залезть в спальники, но Мишка снова взялся за костер.
— Нет, — разговаривал он сам с собой, — нужен огонь. Жратву надо готовить. Целый день не ели, — у него уже была целая куча стружки, но он все строгал и строгал.
Серега с Васькой подтащили лодку, поставили ее от ветра и к ней же как следует привязали тент. Дуть стало меньше.
— Может, правда, строганинки поедим, да и ладно. — подсел Васька.
— Нет, надо горячего сделать, — Мишка начал укладывать костер. — Серый, дай-ка там спички в буфете.
Не загоралось. То ли сырое было, то ли промокшее. Ветер сбоку вдруг откуда-то налетал. Руки совсем не слушались. Мишка засовывал их за пазуху, отогревал. Мужики легли вокруг, чтобы не задувало. Мишка в очередной раз сложил все аккуратно. Не торопился. Взял сразу полкоробка спичек.
— Ну, молитесь Богу, змеи! Как следует молитесь!
Спасли. Общими усилиями, а может, и правда молитвами, спасли. Огонек схватился, пополз нехотя. Мишка сам подкладывал. Ребята подавали ему подсушенные за пазухой стружечки. Огонь поднялся, но был еще хлипким, стружки сгорали быстро, они все вместе уже подкладывали осторожно. Загорелось. Мишка стоял на коленях, а Васька с Серегой лежали прямо на снегу и устало глядели на огонь. Как будто не знали, что дальше с этим огнем делать.
— Давайте, вставайте, — поднялся Мишка, — мороз такой… лежат! Воды принесите. — Он открыл буфет. — Суп сварим с вермишелью. Собака, замерзло все.
Был уже одиннадцатый час, когда Мишка стал одеваться и разбудил всех.
— Проспали к чертям, — ворчал недовольно. У него от вчерашних обносов все тело болело.
— А я еще бы врезал. Тепло сегодня было, — Серега натянул спальник на голову.
— Там снегом все накрыло, — Васька расстегнул молнию, — я вставал.
— А чего не разбудил?
— Да вы так дрыхли, — я и походил по вам. Ладно. Соберемся и попрем потихонечку. Дойдем.
— А сколько осталось? — Серега спросил так, будто этот вопрос ни разу не обсуждался и вообще и не был для них главным.
Мишка с Васькой сначала переглянулись озабоченно, может быть, каждый из них об этом и думал, но потом, глядя на «наивное» Серегино лицо, торчащее из спальника, заулыбались. В этом лице и вопросе было столько детской хитрости поспать, что они рассмеялись в голос, а потом не пойми от чего принялись хохотать. Мишка показывал пальцем на Серегу, а Васька, всхлипывал, вытирая слезы. Серега окончательно проснулся, нацепил очки, забормотал что-то, пытаясь укорять товарищей, но, заразившись от них, тоже расхохотался.
В белой-белой тундре на берегу седой от падающего снега речки стояла белая палатка и хохотала. Шапки снега на ее макушке вздрагивали и ползли вниз. Эти трое сумасшедших хохотали оттого, что не знали, сколько им еще идти. И как идти. И есть ли что-нибудь там, куда они идут. Бело было впереди. Снег шел по всей реке. И дальше по всей тундре, до самого океана. Пушистый и мягкий.
Мороз отпустил, было около нуля. Они собрали палатку. Лодку загрузили. Серега жарил мясо. На дорогу и на завтрак. Бросил на раскаленную сковородку два ломтя в палец толщиной. Куски стали заворачиваться, застреляли маслом, Серега, щурясь сквозь испачканные очки, выждал, перевернул ножом и почти тут же подцепил чуть зарумянившиеся куски в тарелку.
— Рубайте! Ростбиф окровавленный! — Он выплеснул почерневшее масло в кусты, налил нового и поставил сковородку на таганок. Все у него получалось легко и ловко. — Чего сидите?
— Любуемся, слушай, — Васька взял дымящийся кусок.
Мишка думал о чем-то.
— Счастье, — неожиданно серьезно, безо всякой шутки, произнес он, — это когда знаешь, что делать. И еще когда знаешь, что это дело нужно другим.
Серега следил, как в закипающее масло с шипеньем и клекотом падают снежинки. Повернулся насмешливо.
— …И кому же это нужно… чтобы мы в такую задницу заперлись?
Мишка посмотрел на него серьезно.
— Ну, мне нужно… чтобы ты да Васька были сейчас здесь.
— Это мы уже поняли, — Серега бросил мясо на сковородку, — ты бы только предупредил, что так вот будет!
— А тебе не нравится? — Мишка взял свой кусок.
Серега глянул на него, утер мокрый нос тыльной стороной ладони и наклонился перевернуть.
— Пес ты, Мишаня! Сидели бы сейчас в теплом балке. В окошко смотрели бы! А, Вась?!
— Не-е, — морда у Васьки была довольная, — я не согласен. Кто бы мне сейчас мясо жарил, если бы ты в балке сидел.
Вышли наконец. Снег по-прежнему шел густой. Ничего впереди не видно было. Река сузилась. Иногда они плыли совсем узкими протоками и уже вскоре наткнулись на первый затор. Длинный. Обнесли, отчалили и через двести метров уперлись в большое белое поле. Это был не поворот. Это был прямой участок. Сходили посмотреть и вернулись. Река встала. Они вытащили лодку, уселись на нее и закурили.
Мишка устало глядел вниз по реке, и оттого что не видно было ничего, и оттого что он на всем этом настоял, слегка не по себе становилось. Балок, в который они должны были прийти три дня назад, все еще был впереди. За этой снежной стеной. И тундра все росла и росла в его неспокойном воображении. Она уже окончательно соединилась с небом, равнодушно превращая их в трех жалких беспомощных букашек. Эта речка, например, с тихим, колючим шорохом уходя под лед, спокойно принимала предназначенное ей и поэтому имела свое законное место. Она просто принадлежала этому небу, тундре, так же, как и тундра и небо принадлежали ей. А он, что был он со своей дурной волей?
Он очнулся и покосился на друзей. Васька, спокойно прищурившись, с сигаретой в углу рта, навязывал веревку на гермомешок. Серега сидел у берега с фотоаппаратом и с интересом ковырял палочкой шугу. И Мишка вдруг ясно понял, что все совсем не так. Что и Васька, и Серега, и он — тоже часть всего этого. И хотя их поведение отдавало и глупостью, и мальчишеством, на что-то, на какое-то свое место они здесь уже имели право.
Они взяли гермик с палаткой и спальниками, в другой, с личными вещами, засунули ружья, Васька до отказа набил «буфет» и взвалил на себя. Двинулсь вдоль берега по льду. Снег на реке сдувало, и шли они неплохо. Через полчаса сели отдохнуть.
Стояла речка. За всю дорогу в одном месте, на повороте почему-то была небольшая полынья. И все.
Так с перекурами и шли. Снег то стихал, и становилось хорошо видно, они всматривались вниз по реке, но никакого балка не было, — то шел гуще, и тогда они даже друг друга не видели. К половине пятого они уже здорово устали и молча сидели в затишке под обрывчиком. Курили, прикрывая сигареты от мокрого снега. Мишка думал о том, что до балка они сегодня могут не дойти, и если будет хорошее место для палатки, то надо останавливаться. Но вслух об этом не говорил.
— Мужики! — вдруг тихо и как будто испуганно произнес Васька.
Мишка с Серегой быстро подняли головы. В десяти шагах над залепленным снегом обрывом темнела крыша балка.
Серега сбросил баул у порога, пнул доску, подпиравшую дверь, и зашел внутрь. Жильем пахнуло. Это были сени, в щели намело снега. Мишка сзади подталкивал, Серега шагнул дальше, открыл вторую дверь.
Шикарный был балок. Просторный. Копотью пахло, такое ощущение было, что его совсем недавно протопили, тепло было. И сухо! Большие нары у стены с матрасами и одеялами, печка-буржуйка, полки с посудой. И дрова!
— И в сенях дрова! — Васька пихнул плечом Мишку, тот покачнулся и брякнулся обессилено на лавку. Улыбался глуповато.
— С керосином! — покачал Васька лампу. Серега погремел посудой, открыл печку, заглянул внутрь и повернулся к друзьям:
— Кофейку!
Жарко было в балке, они хорошо натопили, в одних трусах сидели за столом. Водки выпили с устатку, пожевали разварившейся оленины, но ни пить, ни есть не хотелось. Желтая керосиновая лампа чуть коптила, приятно пахла и отражалась в окне, где по краям стекла начал завязываться узорчатый ледок. Разговаривали о чем-то, умиротворенные, подшучивали друг над другом.
Утром проснулись не рано. Затопили печку, сварили кофе, вышли на крыльцо. Снегопад кончился еще ночью, и все вокруг успокоилось и открылось. Балок стоял на берегу большого озера. Ручей из него впадал в Агапу, а вскоре и она в Пя-сину. И озеро, и ручей, и Агапа были белые. Пяси-на — широкая и страшноватая — парила большими черными полыньями.
Природа заботливо прятала все живое, что не могло улететь или уйти, под снег, под лед, но только ненормальному городскому взгляду могло показаться, что она умирает на долгую зиму. Она не была мертвой. Она продолжала спокойно жить. Просто наступало долгое время полярной ночи, время темного ледяного ветра, вьюги и полярного сияния.
Или ночной полярной тишины… Когда снег в свете звезд кажется темно-синим.
