На воле
Ислама продержали несколько дней в КПЗ, а затем без каких-либо объяснений вдруг выпустили. Произошло это рано утром. В этот раз его никто не встречал. Он даже немного постоял у ворот, жадно вдыхая холодный воздух, в раздумье, с ощущением неполноты происходящего — вдруг кто опаздывает?
«Что, уходить не хочется?» — дружелюбно спросил его затянутый в бронежилет и увешанный оружием, но изнывающий от безделья милиционер, охранявший ворота. Ислам взглянул на словоохотливого стража порядка, поднял воротник и, не отвечая, удалился. В его положении говорить с ментом было все равно что заигрывать с тюремщиком.
Он вышел на дорогу и поднял руку, чтобы остановить такси, но вовремя вспомнил, что в кармане нет ни гроша, — те несколько купюр, что были у него в момент ареста, ему не вернули, требовать деньги обратно Ислам не стал. Можно было рассчитаться дома, но уговаривать таксиста у него не было ни малейшего желания. Дошел до ближайшей остановки и сел в подкативший полупустой автобус. Приблизившемуся кондуктору объяснил свое положение, молодая женщина, украинка, проявила человеколюбие, понимающе кивнула и вернулась на свое место. Кроме него и кондуктора в автобусе было еще несколько человек. На заднем сиденье сидел смуглый худощавый мужчина лет пятидесяти, в котором Ислам безошибочно определил земляка. Все то время, пока они ехали, он расспрашивал соседку, вполне оформившуюся девочку лет пятнадцати, про какую-то улицу. Та вежливо отвечала на все новые и новые вопросы. На самом деле, мужчина к ней клеился, но девочка, в силу возраста, этого не понимала и терпеливо продолжала объяснять. На одной из остановок девочка поднялась и, выходя, сказала мужчине с улыбкой: «До свидания».
Ислам понял, что ошибался насчет ее неведенья: в улыбке было понимание ситуации, но приветливость не исчезла. Девочка была хорошо воспитана, и ее, видимо эта ситуация забавляла. Мужчина смотрел ей вслед. Исламу отчего-то стало грустно. Секретарь в офисе, увидев его, поднялась, радостно, сочувственно стала расспрашивать, рассказывать о том, что произошло за эти дни. Дела были в плачевном состоянии. После погрома рынок был закрыт и опечатан префектурой. Тем не менее, счет за аренду земли текущего месяца лежал на столе. Выслушав все, Ислам попросил чаю и прошел в свой кабинет. Весь день он проработал в кабинете — лишь отлучался ненадолго домой, для того чтобы переодеться, — разбирал счета, вел по телефону переговоры с поставщиками.
Сенин появился в конце дня. После осторожных расспросов, возмущенных, язвительных реплик в адрес милиции он вдруг сказал:
— Надо бы отметить твое освобождение. Ислам посмотрел на него.
— Ты не думай, я могу сбегать.
— Не надо бегать, в шкафу, вон, достань, и рюмки там же.
— А ты тоже будешь?
— Конечно, у меня традиция: я как «откинусь», обязательно должен выпить.
— А что же до сих пор трезвый?
— Тебя ждал.
— Ну, тогда давай выпьем за то, чтобы твоя традиция ограничивалась только выпивкой.
После того как выпили, Сенин сказал:
— Я знаю, что ты, как всегда, откажешься, но я все-таки предлагаю пойти в баню.
Но Ислам отказываться не стал.
— В баню, говоришь? — задумчиво переспросил он. — А что, пожалуй! Я в бане давно не был — как цыган, с прошлого года… правда, душ я принимаю регулярно. Но сейчас это будет как нельзя кстати — надо смыть с себя тюремную грязь.
— Вот это по-нашему, по-бразильски, — обрадовался Сенин, — а то сидишь здесь, киснешь со своими мыслями. А ведь русская баня не только для тела хороша — она и душу возвышает. Поехали!
Выпили на дорожку еще по одной и отправились в баню.
— А что, — спросил Сенин, когда они оказались на улице, — опять, как лягушонки, в коробчонке поедем?
— Больно ты привередлив, как я посмотрю. Но я, когда выпью, езжу только на этой машине. Менты ее в упор не видят.
— И-ех, — выдохнул Сенин, залезая в «тальбо», — никак не удается мне на иномарке прокатиться!
— Как это не удается? А ты в чем сидишь, в «жигулях», по-твоему?
— Это неизвестной породы зверь, конек-горбунок какой-то. Ладно, поехали, — милостиво разрешил Сенин.
— Куда поедем, Сусанин? Командуй!
— В Рогачевские, там сейчас народу мало, и пар там отличный. Это на «Спортивной».
Несмотря на то что была середина буднего дня, свободная кабинка нашлась не сразу. Заняв наконец освободившееся место, Сенин пошел к банщику за простынями. Ислам стал раздеваться, аккуратно складывая вещи на лавку. В бане он бывал редко, все больше по случаю. После каждой такой помывки он давал себе слово, что будет делать это регулярно, но все равно не делал.
По периметру раздевального помещения были устроены кабинки, на манер железнодорожных купе, только что без дверей. У центральной колонны, подпиравшей потолок, стояли медицинские весы, на всех свободных стенах висели большие зеркала — для того, чтобы обнаженные мужчины могли произвести реальную оценку своих телес. Вернулся Сенин, держа в руках стопку простыней и два сушеных, сплющенных веника.
— Березы нет, — с сожалением заметил он, — дубовые взял, по большому счету, разницы нет. Там, правда, были еще хвойные, но это для садомазохистов, а мы, господин Караев, с вами — люди правильной ориентации. Пить будем? — спросил он, кивая.
Ислам посмотрел в указанную сторону. В противоположной кабинке сидели мужчины, обмотанные простынями, как римские сенаторы. Перед ними на столике, устланном газетой, стояла литровая бутылка водки в окружении бутылок поменьше, с пивом. Пили они из пластиковых стаканов, закусывая копченой скумбрией и хлебом. Ислам покачал головой.
— И то верно, — согласился Сенин, — что нам, выпить, что ли, негде? Ладно, пойдем, друг, в помывочную, смоем грехи наши.
Разоблачившись, друзья перешли в помывочную. У одной стены этого большого помещения в ряд стояли душевые кабинки, середина была заставлена каменными лежаками, в самом центре были расположены несколько кранов с горячей и холодной водой. У противоположной стены находился высокий водоем с холодной водой, предназначенный для контрастных ванн, и дверь, возле которой столпилось около полутора десятка голых мужчин.
— Это что за очередь? — спросил Ислам.
— В парилку, — коротко ответил Сенин.
— А что, там по очереди парятся?
— Да нет, просто любители парилку готовят, подметают, сушат, проветривают — чтоб по уму было.
Сенин разыскал две свободные шайки, сполоснул, наполнил горячей водой и сунул в них веники.
— Пусть мокнут, — сказал он, — главное — чтоб не сперли, пошли сполоснемся и — в парилку.
— А что, веники тоже воруют?
— Еще как!
Любители наконец открыли двери, и народ стал просачиваться внутрь.
— Пошли, пошли, — заторопил Сенин, — а то сейчас набьются, как сельдь в бочку, дышать будет нечем!
Четверть парилки занимала огромная беленая печь. Вслед за Сениным Ислам поднялся по ступенькам на деревянный помост и тут же присел от нестерпимо горячего воздуха. На деревянных лавках, где в ряд сидели сосредоточенные люди, свободных мест не было, поэтому он так и остался сидеть на корточках. Сенин, побравировав немного стоя, тоже присел рядом.
— Хорошо! — задушенным голосом произнес он.
Ислам, малодушно помышлявший о бегстве, не ответил.
— Может, еще поддать? — послышался чей-то маниакальный голос, но его никто не поддержал. Один из любителей поднялся и стал крутить над головой сложенной вдвое простыней, разгоняя сухой горячий воздух. Через некоторое время раздались первые робкие хлопки, тут же последовал суровый окрик: «Погоди, дай погреться». Но через некоторое время хлопки повторились, и вскоре все остервенело хлестали себя вениками. Атмосфера в парилке сразу стала влажной и тяжелой.
— Пошли окунемся в бассейн, — предложил Сенин, — как раз народ разбежится — придем похлестаемся.
Они покинули парилку. В помывочной Сенин поднялся по железной лестнице и с диким воплем кинулся в водоем. Ислам, недолго думая, проделал то же самое. Холодная вода обожгла тело, сердце бешено заколотилось, он окунулся несколько раз с головой и вылез. Сенин с вениками в руках уже стоял у входа в парилку.
— Может, посидим немного? — неуверенно предложил Ислам.
— Ни в коем случае! — отозвался Сенин. — Процедуру нарушать нельзя.
Ислам повиновался. Через десять минут они вышли из парилки, раскрасневшиеся, с приставшими к телу листочками. Обмылись под душем и поплелись в раздевалку.
— Ну как? — спросил Сенин, когда они сидели в кабинке, обмотавшись простынями.
Ислам кивнул — ощущения были неслабые: в висках стучали молоточки, а тело горело, словно ошпаренное.
— То-то же! Хандра прошла?
— Пожалуй, — улыбнулся Ислам; за последние полчаса он ни о чем не думал, хотя это было бы слишком просто.
Сенин сходил к банщику и вернулся с двумя бутылками «Жигулевского».
— Водки не пьем — хотя бы пивом разговеться, а то в горле совсем пересохло.
Он сцепил бутылки пробками, дернул и открыл одну из них, вторую откупорил кулаком, приложив горлышко к краю стола.
— Пиво после коньяка. Плохо не будет?
— Да выветрился уже коньяк твой, — махнул рукой Сенин и приложился ртом к бутылке.
Это зрелище оказалось сильней опасений. Несмотря на то что худшие воспоминания из прожитой жизни были связаны как раз с тем, что он пил пиво после водки или коньяка, Ислам поднес горлышко к губам и с наслаждением ощутил холодную, пузырчатую, покалывающую нёбо влагу.
После бани зашли в магазин и поехали к подруге Сенина, она жила на «Белорусской». Сенин предложил Исламу пригласить Машу для компании. Ислам, недолго думая, достал мобильник и набрал Машин телефон.
— Привет, — сказал он, услышав ее голос, — чем занимаешься?
— Здравствуйте, — удивленно растягивая слова, выговорила Маша, — уроки делаю — в смысле, к зачету готовлюсь. А что?
— Меня тут в гости пригласили — я хотел тебя позвать. Но раз ты занята, извини, если помешал.
— Да нет, вовсе вы не помешали, я и так все знаю уже. Мне зачет автоматом поставят, я пойду с удовольствием.
— Тогда я тебя попрошу взять такси за мой счет и приехать.
Ислам продиктовал адрес.
Дверь им открыла высокая худощавая брюнетка лет тридцати пяти. Увидев Сенина, удивилась и с иронией воскликнула:
— Саша, не ошибся ли ты адресом? Сегодня же Катькин день!
— Я не один, между прочим, — укоризненно сказал Сенин, — и, вместо того чтобы ерничать, пригласила бы лучше войти.
Женщина выглянула, заметила Караева, смутилась.
— Ой, здравствуйте, входите, пожалуйста, — и посторонилась, пропуская их в крохотную прихожую. Нина занимала небольшую комнату в двухкомнатной коммунальной квартире. Вдоль одной стены стояла секционная мебель, состоявшая из гардероба, серванта и книжного шкафа. Подступ к окну преграждал небольшой диван, который трансформировался вперед, образуя двуспальное место, но сейчас он был сложен. У свободной стены томился в одиночестве журнальный столик. В центре серванта, в специальной нише, был расположен телевизор.
— У меня дефицит жизненного пространства, — сказала Нина после того, как Сенин их представил друг другу, — садитесь на диван, пожалуйста, больше некуда, а я вам сейчас закуску сооружу.
— Зато у нее избыток гостеприимства, — улыбаясь, сказал Сенин. — А как ты, Нинуля, догадалась, что нам закуска понадобится?
— Пусть это останется моей маленькой тайной, — ответила Нина и вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь.
До чего же умна, чертовка! — восхитился Сенин, придвигая к дивану журнальный столик. Ислам вытащил из полиэтиленового пакета бутылку коньяка, коробку конфет, которые они купили по дороге, положил на столик.
— А что это за Катька? — спросил Ислам.
— Жена моя. Как-то у нас спор вышел по поводу многоженства у мусульман. Сам понимаешь, больная тема для нее. Нина говорит, что это грех, что не может быть хорошим то, что свальным грехом люди живут. А я этим вопросом интересовался когда-то, стал защищать, сказал, что мусульмане, в отличие от баптистов, отводят для каждой жены определенный день, и если мусульманин в этот день пойдет к другой жене, то скандал может разразиться нешуточный. Ну вот, с тех пор она меня такими словами и встречает.
Вернулась Нина, держа перед собой огромный поднос с тарелками. Вскоре на столе оказались маринованные грибы, соленые огурчики, квашеная капуста, слабосоленая селедка, политая подсолнечным маслом и густо усыпанная кольцами репчатого лука, сырокопченая колбаса, вареная картошка и сковорода с жареной курицей.
— А суп будете? — спросила Нина.
— Потрясающе, — сказал Ислам, — неужели и суп успели сварить?
— Ну что вы, суп у меня был, — чистосердечно призналась Нина, — он вчерашний. И курицу я в обед жарила.
— Это нисколько не умаляет ваших достоинств, — искренне заявил Ислам.
— А вот он не ценит, — пожаловалась Нина, указывая пальцем на Сенина.
— Как ты можешь, Нина! — укоризненно произнес Сенин. — Да я, если хочешь знать, не только ценю тебя, но еще люблю и уважаю. Давай, Ислам, выпьем за нее.
— С удовольствием, — сказал Ислам.
— А мы, Нина, между прочим, в бане были, — сказал Сенин после того, как они выпили за хозяйку.
— Да я уж вижу, лица красные.
— А мой друг, Нина, между прочим, — директор рынка, можешь у него продукты брать со скидкой, овощи всякие.
— А где рынок находится?
Ислам назвал район.
— Эх, далеко, жалко! Как говорится, за морем телушка полушка, да рубль перевоз.
Раздался звонок в дверь.
— К кому это? — встревожилась Нина. — Соседей дома нет.
— Открывай, Нина, это к нам, — сказал Сенин.
— К кому это — к вам? — подозрительно спросила Нина.
— К ним, вернее, — кивая на товарища, объяснил Сенин, — девушка ихняя. И сам пошел вслед за хозяйкой к дверям. Ислам тоже поднялся, но остался в комнате, чего толпиться в прихожей. Было слышно, как Сенин представлялся, знакомил девушку с Ниной. Вскоре он вернулся один, показывая сжатый кулак с поднятым большим пальцем и укоризненно шепча: «Старик, ты не прав, она очень даже».
— А ты бы еще выпил, — посоветовал Ислам, невольно вторя Маше, — а где она, убежала?
— Руки моет, чистоплотная.
Появилась Маша. Сенин засуетился, усаживая девушку на диван, и сам сел рядом. Маша посмотрела на Ислама и улыбнулась:
— Здравствуйте, не очень-то вы меня встречаете, могли бы и выглянуть.
— Я сам в гостях, — сказал Ислам, — быстро ты прилетела, молодец.
— На крыльях любви, — ответила Маша.
— Нормально доехала?
— С вас сто пятьдесят рублей за дорогу, а за моральный ущерб с вас брать не буду.
— Что случилось?
— Таксист клеился всю дорогу.
— Ну, это ничего, — сказал Ислам, — они ко всем клеятся.
— К вам тоже? — спросил Маша.
— Я имею в виду женщин, — спокойно ответил Ислам, хотя вопрос был дерзкий, в ее обычной манере.
Вернулась Нина, неся чистую тарелку и столовые приборы.
— Товарищи женщины, предлагаю выпить за вас, — сказал Сенин, поднимаясь, — этот бокал я буду пить, как гусар, стоя. За вас, потому шта (подражая Ельцину) именно в вас, по моему глубокому убеждению, и заключается смысл жизни.
Он был похож на сеттера, сделавшего стойку при виде дичи. Оттопырив мизинец, опрокинул рюмку и сел, довольно улыбаясь.
— А что, Маша, чем вы в жизни занимаетесь? — спросил Сенин.
— А что, разве мой друг не просветил вас? — в тон ему ответила Маша.
— Как она хорошо сказала — мой друг! — восхитился Сенин. — Прям как в девятнадцатом веке!
— А по-моему, она ответила тебе довольно дерзко, — уточнил Ислам, — они нынче все такие дерзкие. Ни слова в простоте.
— Ну что ты, разве такая милая девушка может дерзить?
— Саша, возьми себя в руки, — сказала Нина, — а то из тебя сейчас патока потечет.
— А вы не ответили на мой вопрос, — не унимался Сенин.
— Я учусь в театральном, а в свободное от занятий время подрабатываю прислугой вот у этого господина.
— Вы актриса?
— Нет, я экономист.
— Жаль, что вы не актриса, у вас такая интересная внешность.
— Не надо ничего о моей внешности, я вас очень прошу.
— А я ведь тоже уборщицей подрабатываю, — сказала Нина, — вот какие мужчины у нас теперь пошли: не могут женщину обеспечить — я имею в виду только своего мужчину, — поправилась она.
— Да мы уже поняли, — процедил Сенин.
— Ну что вы, я сама, — заявила Маша, — мне не надо, чтобы меня обеспечивали, я человек независимый!
— Эх, а я и рада быть зависимой, но не выходит, — вздохнула Нина, — в трех местах тружусь, как белка в колесе! А мой мужчина меня не содержит — так обидно!
— Это она для красного словца так говорит, — заметил Сенин, — но я, Нина, не для этого гостей пригласил, чтобы ты им всю нашу подноготную рассказала.
Казалось, его нисколько не задели слова Нины, он по-прежнему был весел, балагурил и сыпал комплиментами в адрес обеих женщин. Но Нина не унималась: видимо, она принадлежала к тому типу людей, которым для проявления смелости нужны зрители. Она была из породы публичных деятелей.
— Ты, Саша, не лимитчик? У них вот такое же отношение к женщинам.
— Я, между прочим, в отличие от всех вас, коренной москвич, — обиделся Сенин.
Ислам засмеялся. Он вдруг вспомнил, как в институтские годы одно время снимал комнату в коммунальной квартире. Соседями были как раз лимитчики, рабочие ЗИЛа. Часто бывало, что он, придя домой поздно вечером, заставал соседей на общей кухне, допивающих бутылку водки. Завидев его, они, вместо того чтобы пригласить к столу, всегда кричали: «Сосед, блин, когда же ты нам нальешь?»
— А вы знаете, почему он так плохо одет? — продолжала Нина.
— В каком смысле? — настороженно спросил Сенин.
— В прямом. Погляди на своего товарища. Хорошее пальто, костюм, а ты вечно в каких-то дешевых куртках, джинсах, непонятных свитерах, байковых рубахах. Как паршивый американец с Среднего Запада!
— Ну и почему? — насмешливо спросил Сенин.
— А чтобы меньше поводов было у Катьки для подозрений. А то она может подумать: куда это муж в хорошем костюме на ночь глядя поехал?
Сенин, которого наконец проняло, замолчал с мрачным видом, потом все-таки ответил:
— У меня, Нина, стиль одежды такой: спартанский, или спортивный — кому как нравится. И к тебе я сегодня вообще-то не собирался. Но я вижу, Нина, что ты, не стыдясь гостей, обидеть меня хочешь, сор из избы выносишь. Может, нам уйти?
— Почему это «вам»? Ты, если хочешь, уходи, а мы посидим, пообщаемся. Ко мне еще гости должны прийти.
— Другой бы обиделся, — заявил Сенин, — а я не стану, я буду выше этого. А интересно, это кто же еще должен к тебе в гости прийти?
— Марио, — лукаво сказала Нина.
— Ах, Марио, — угрожающе процедил Сенин, — ну, тогда я останусь. Марио — это ее бывший возлюбленный, — пояснил он.
— Не возлюбленный, а воздыхатель, — поправила Нина, — у меня с ним ничего не было.
— Ну ладно, Нина, давай не будем.
— Давай не будем. А если будем, то давай.
Чтобы унять разгорающуюся ссору, Ислам предложил Сенину выйти перекурить, тот с видимой неохотой согласился — кажется, ему не хотелось оставлять женское общество.
— Да курите здесь, — разрешила Нина.
— Здесь и так дышать нечем, мы лучше выйдем, — сказал Ислам и поднялся. Сенин последовал за ним. Они вышли на улицу и остановились в тени, отбрасываемой козырьком подъезда. Трехэтажный дом, в котором жила Нина, был старинный, дореволюционной постройки.
— Слушай, я тебя за весь день так и не удосужился спросить. Так как насчет нашего дела, что мне передать? — спросил Сенин. — Он не может больше ждать, землю надо выставлять на аукцион.
— Я согласен, — сказал Ислам, — деваться некуда.
— Ну почему так мрачно, друг мой? Можно отказаться.
— Я не в этом смысле — в глобальном. Мне по жизни деваться некуда. А в частности — рынок закрыли, выбора нет, надо развивать новое направление.
— А когда деньги? — осторожно спросил Сенин.
— Завтра подъезжай, только я бы хотел вначале внести аванс. Скажем так, половину.
— Старик, не согласятся они. Теоретически, после того как документы об отводе земли будут подписаны, ты можешь их кинуть, и у них не будет законных претензий к тебе, надо рискнуть.
— А если они меня кинут?
— Маловероятно, его не так давно назначили, он не станет начинать деятельность таким образом. Они зарываются обычно в конце.
— А ты ответишь за них?
— В пределах своей доли, конечно, но не за пятьдесят же кусков! Я верну тебе свои комиссионные, пять тысяч, в лучших традициях общества с ограниченной ответственностью. Но дело выгорит, я уверен.
Ислам задумался. С Сениным можно было иметь дело, он не сомневался в нем. Но Ислам был суеверен. Рынок, взятый в аренду с помощью Александра, власти закрыли, не дав ему проработать даже год. Он еле успел отбить деньги. Исходя из собственных проверенных временем суеверий, связываться с Сениным второй раз не следовало.
«Чтоб жизнь прожить, знать надобно немало…» Ислам знал немало о жизни, но жизненные проблемы возникали оттого, что он зачастую не следовал собственным знаниям. Другое дело, что любой бизнес, особенно бизнес на просторах бывшего Союза, сопряжен с риском.
— Ладно, — сказал он, — договорились, приезжай завтра.
Порыв ветра сорвал несколько желтых листьев с крон деревьев, и они, кружась, опустились на землю. Ислам поднял один из них, это был кленовый лист.
— Как-то сегодня неестественно тепло, — заметил он, — наверно, снег скоро пойдет.
— Может быть, — согласился Сенин, — ноябрь все-таки. Пойдем, что ли, к дамам, а то заскучали они, наверное. К тому же я не люблю, когда женщины одни остаются, — обязательно какая-нибудь нежелательная информация о тебе всплывет, больно любят они сплетни.
— Сейчас, — отозвался Ислам, — еще пару минут. Разгоряченному спиртным, ему не хотелось возвращаться в душную комнату. В этот момент к ним приблизился мужчина и на ломаном русском произнес:
— Синьоры, пожалуйста, это дом номер девят?
— Да, — удивился Сенин.
— А двадцат квартир — этот подъезд?
— Этот.
— Граци, спасибо.
— Пожалуйста, — сказал Сенин и добавил: — Третий этаж, дверь налево. — И, обернувшись к Исламу, воскликнул: — Нет, ты видал? Это Марио, я его по карточке узнал. При живом мне она итальянцев к себе допускает! Я же могу и скандал устроить!
— Брось, ты же интеллигентный человек.
— Я — да, этим она и пользуется.
— А ревность — это, между прочим, атавизм.
— Ну, не знаю, здесь у нас какой-то парадокс получается. Если я, интеллигент, испытываю ревность, то либо ревность — не атавизм, либо я не интеллигент, с чем я категорически не согласен.
— Парадокс критянина, — сказал Ислам.
— Вот, вот, именно он. Пошли, что ли, или ему надо дать освоиться в гареме? Нет, пойдем.
— Ну пойдем.
Они поднялись в квартиру. Марио сидел на месте Сенина, и Нина накладывала еду в его тарелку.
— Саша, иди сюда, мы подвинемся, — сказала она.
— Ничего, я здесь как-нибудь, — гордо ответил Сенин и подсел к Маше.
— Познакомьтесь, это Марио, мой старый приятель. Это Ислам. Это Саша.
— А, это вы! — сказал Марио, обмениваясь рукопожатиями.
— Мы, — подтвердил Сенин.
— Какими путями в Москве? — спросил Ислам. — Туризм или бизнес?
— О да, бизнес — ответил Марио.
— Ислам, между прочим, тоже бизнесмен, — заявил Сенин, — он торговлей занимается, трейдинг по-вашему.
— О, трейдинг, — оживился Марио, — я занимаюсь поставками вина в Россию, вы можете покупать у меня с хороший дисконт.
— Увы, — сказал Ислам, — не по Сеньке шапка, на моем рынке итальянские вина — товар неликвидный.
Чувствовал он себя скверно, все же не стоило мешать пиво с коньяком, к тому же после улицы маленькая душная комната не способствовала хорошему самочувствию.
С приходом Марио появилась некоторая неловкость. Сенин, кажется, тоже чувствовал себя не в своей тарелке. Неунывающий весельчак заметно сник. Рядом с хорошо одетым, лощеным итальянцем он явно проигрывал и был похож на мастерового, которого позвали за стол. Водку итальянец пить не стал, попросил откупорить вино, которое он принес с собой. Сенин выполнил его просьбу. Судя по тому, как Марио нахваливал это вино, можно было догадаться, что как раз им он и торговал. Женщины, до этого пренебрегавшие водкой, с удовольствием стали пить вино, Сенин тоже выпил бокал, несмотря на предостережения Ислама. Как можно было не выпить итальянского вина? Ислам отказался наотрез, даже пригубить. Продолжал пить коньяк, закусывал слабосоленой селедкой, нарушая все гастрономические каноны. Марио и Нина оживленно вспоминали прошлое. Итальянцу было изрядно за пятьдесят, ближе к шестидесяти. Ислам с завистью отметил, что у него почти нет седых волос, но потом он решил, что все дело в краске и несколько успокоился. Сенин набрался основательно, даже для его закаленного организма букет из коньяка, пива и вина был серьезной нагрузкой. Он все время пытался встрять в разговор, но Нина его одергивала. Тогда он переключился на Машу.
— А вы, Мария, чем в жизни занимаетесь?
— Я же сказала — учусь в театральном, — удивилась Маша.
— А, ну да, ну да, «что-то с памятью моей стало, то, что было не со мной — помню», — пожаловался он, и тут же предложил: — А может, вы, Мария, изобразите нам что-нибудь?
— В каком смысле?
— Ну, в смысле сценки какой-нибудь или пантомимы.
— Да вы что! Я же не актриса, я экономист.
— Ну, не скромничайте, в душе все женщины — актрисы.
— Ну, если вы так считаете, почему Нину не попросите?
— А Нина уже занята: она разыгрывает пантомиму под названием «Первая любовь в Константинополе». А между прочим, ведь я могу скандал нешуточный закатить.
Почему в Константинополе? — спросил Ислам — А хрен его знает, че-то вдруг в голове торкнулось.
Между тем Марио стал с опаской поглядывать на Сенина. Нина, сообразив, успокоила его:
— Он шутит, не обращай внимания.
— Между прочим, — сказал Сенин, — у них имена одинаковые, Мария и Марио. Это неспроста. Это знак свыше. Может, мы их поженим? Вы не против, товарищ Ислам?
— Товарищ Ислам — это оксюморон, — сказал Ислам.
Сенин засмеялся.
— Какое смешное слово — оксюморон, но ты от ответа не увиливай! Или тебе жалко девушки для нашего гостя из солнечной Италии?
— Нет, не жалко.
— Другого ответа я от вас не ожидала, — язвительно сказала Маша, — но я замуж пока не собираюсь.
— Марио, ты хочешь увезти в Италию русскую девушку? Женись на Маше!
— С удовольствием, — согласился галантный Марио.
— Так, жених согласен, — Сенин потер ладонями, — родители согласны, вот только осталось согласие невесты получить. Неволить, конечно, мы не станем, однако старших надо слушать.
— Да, — подыгрывая ему, сказал Ислам, — плохо мы воспитываем нашу молодежь.
— Ну ничего, — заявил Сенин, — стерпится — слюбится.
— Ты что это здесь разошелся? — строго спросила Нина. — Езжай вон домой, Катька небось заждалась.
— Щас, все брошу и пойду и оставлю тебя с мужиком! Не дождешься! — заявил Сенин и налил себе коньяка.
— Хватит пить-то, уже лыка не вяжешь.
— А мы лыка вообще не вяжем, мы делаем гробы.
При этих словах Марио с опаской взглянул на Сенина.
— А у меня тост родился, — сказал Сенин, — уместный, вы позволите, господин Ислам? Предлагаю выпить за Ромео и Джульетту. Я, когда был в городе Верона по профсоюзной путевке, завернул в этот памятный дворик и балкончик тот видел. Толчея там — как у нас в ГУМе в старые времена, на балкон тот и вовсе не пробиться от женского полу. А поскольку здесь посланец этой солнечной страны, давайте и выпьем за его земляков. Я даже больше скажу: нам экскурсовод поведал, что Шекспир эту историю у какого-то итальянского не то поэта, не то драматурга слямзил. Где, я спрашиваю, справедливость? Шекспиру вся слава досталась, а фамилию итальянца никто, кроме меня и экскурсовода, не знает. Да и я, честно говоря, забыл уже. Так выпьем же за безымянного поэта, чтобы восторжествовала справедливость!
Сенин так долго произносил этот тост, что Нина, собравшаяся его одернуть, передумала. Марио, который все это время улыбался, с готовностью протянул свой бокал, чокнулся с Сениным.
— Нина, а он вообще знает про наши отношения? — сквозь зубы процедил Сенин. — А то я сейчас исполню монолог Отелло!
— Знает, знает, уймись.
Маша внимательно смотрела на эту троицу, словно изучала. Ислам выпил еще одну рюмку и понял, что ему пора домой. Он дотронулся до Маши и сказал: «Незаметно уходим». Маша послушно встала и направилась за Исламом в прихожую.
На улице шумел ветер, срывая с деревьев последнюю листву. Мертвенный свет ночного фонаря освещал пожухлую траву в скверике, отгороженном железным заборчиком. Караев с наслаждением вдыхал холодный ночной воздух.
— Спасибо, что приехала, — сказал он. Маша пожала плечами.
— Мне всегда приятно вас увидеть.
— Поехали, — предложил Ислам.
— Куда?
— Можно ко мне, а хочешь, поедем к тебе?
— В общежитие?
— Ну да.
— Представляю лица моих соседок, — засмеялась Маша, — нет уж, лучше поедем к вам.
— Пройдемся немного, потом у метро возьмем такси, — сказал Ислам.
— А это разве не ваша машина?
— Я оставлю ее здесь.
— А сколько времени? — спросила Маша.
— Одиннадцать, — поглядев на часы, ответил Ислам, — ты куда-то торопишься?
— Нет-нет, пойдемте.
Они вышли на улицу и не торопясь направились в сторону метро «Белорусская».
— А вы опять куда-то пропали, — заговорила Маша, — я звоню вам уже несколько дней. Где вы были? Только не говорите, что в тюрьме. Почему вы молчите?
— Потому что я в самом деле был в тюрьме.
— А нельзя что-нибудь пооригинальнее придумать?
Ислам вздохнул.
— Вот так всегда: говоришь правду, а тебе не верят. Удивительное дело: почему правда настолько неправдоподобна? Я просидел в камере несколько дней и думал, когда же появится Маша и отдастся начальнику караула, чтобы освободить меня.
— Прекратите говорить гадости, а то я сейчас обижусь и уйду.
— Я просто повторяю твои слова, ты же сама грозилась это сделать в прошлый раз.
— Я не грозилась, и вообще, не хочу с вами разговаривать.
Несколько минут они шли молча, затем она воскликнула:
— Как же вам хочется, чтобы я вам изменила! Так и норовите меня кому-нибудь сбагрить! Вот и итальянцу давеча меня отдавали.
Ислам ничего не ответил. Через несколько минут она спросила:
— А вы что, в самом деле в тюрьме были?
— В КПЗ.
— Я смотрю, вы что-то зачастили туда.
— Сам удивляюсь.
— А может, вам там понравилось?
— Это вряд ли, хотя определенная польза от этого есть, польза контрастов. Выходя оттуда, начинаешь ценить собственную жизнь в любой реальности. Про козу знаешь анекдот?
— Вы рассказывали. Жаль, что я не знала — я бы вам помогла.
— Ты опять про свое?
— Это вы опять про свое. Я бы вам передачу принесла. Почему-то, как назло, когда у вас трудности, меня нет рядом с вами.
С этим ничего не поделаешь, это свойство человека. Одни люди постоянно рядом с тобой и всем своим поведением внушают уверенность, что на них можно положиться в трудную минуту, но когда эта минута наступает, их рядом не оказывается, безо всякого умысла с их стороны. А есть люди, которых видишь редко, но они объявляются именно в тот момент, когда тебе нужна помощь, даже на уровне простого общения. У меня есть приятель, абсолютно ненадежный человек — не было такого, чтобы он пообещал и в срок выполнил. Договариваться с ним было, все равно что договариваться с Гидрометцентром. То есть дождь будет, но не сегодня, как обещали, и не завтра, а послезавтра. Но у него было это редкое качество — появляться в тот момент, когда тебе нужна живая душа для общения. Он появлялся в дверях и улыбаясь говорил: «Прости подлеца». При этом из-за его спины выглядывали улыбающиеся женщины или поддатые мужики, которых он приводил в гости, никогда не спрашивая разрешения.
— Обидны мне ваши слова, — сказала Маша, — ведь всегда хочу вам помочь, а у меня не получается, или вы отказываетесь от моей помощи.
— Это ничего, господу Богу угодны не дела наши, а намерения, — сказал Ислам.
Он поднял руку, голосуя.
— Знаете, я все-таки поеду в общагу, — неожиданно сказала Маша.
— Почему, ты обиделась?
— Да нет, просто мне еще уроки делать, завтра у нас зачет.
— Ты же сказала, что все сделала?
— Соврала, просто я вас увидеть хотела, потому что я вас люблю. А вы меня нет. В этом-то все и дело. Но я еще не потеряла надежды.
Сразу две машины, подрезая друг друга, остановились возле них.
— Садись в любую, — предложил Ислам, тебя отвезут в общежитие.
— Нет, спасибо, я на метро поеду. Пока! — Маша сделала несколько шагов и побежала к метро.
