Последнее лето юности
— Вскоре после описанных мною событий в общежитии начался ремонт. В связи с этим учебный год свернули раньше времени, а нас распустили на каникулы. Господи, какое чудное, давно забытое слово. Все разъехались по домам, а я остался, потому что должен был сдавать выпускные экзамены…
…Жил Ислам теперь в спортзале, куда переселили всех оставшихся в училище. Ему предстояло париться в жарком и пыльном городе еще неделю. В спортзале, где одновременно находилось около полусотни человек, стоял жуткий запах потных тел и грязных носков — проветривать помещение не было никакой возможности, поскольку окна, во избежание битья стекол мячами, были заколочены деревянными рейками. Вплоть до сдачи экзаменов Ислам каждое утро уезжал на винзавод и возвращался в общежитие вечером, усталый настолько, что мгновенно засыпал, уже ни на что не обращая внимания. После защиты диплома всей группой скинулись по три рубля (было их человек десять) и пошли в закусочную. Заказали шашлыки, по кружке пива и бутылку водки, одну на всех, но поскольку разливал все время Добродеев, большая часть досталась ему, ребятам он наливал символически, поэтому пришлось взять еще по одной кружке пива. Для Ислама, в частности, этого вообщем-то оказалось достаточно, чтобы реальность оказалась легкой и несколько размытой. Прощаясь, Добродеев прослезился, всех по очереди обнял и напутствовал следующими словами: «Парни, — сказал он, — вы вступаете в новую жизнь самостоятельно, а это большая ответственность. Раньше вам все до фени было: что хотели, то и делали, за все ваши родители отвечали. Теперь вы полноценные члены общества, у вас есть специальность, по которой вы можете работать и получать зарплату, а это уже, ребятки, другое совсем. Мальчик, получающий зарплату, уже не мальчик, он мужчина. Вы уже имеете полное право попить пивка после работы, да что там пивка, жениться можете и не дрочить больше. Ну и мастера не забывайте своего, с получки берете пузырь и ко мне, в ПТУ. — Добродеев радостно оскалился, показав свои крупные, редкие зубы и, хлопнув по плечу стоящего рядом старосту, добавил: — Не ссы, Васька, я шучу, имейте в виду, если будут трудности, заходите, чем смогу, помогу».
На прощание все обменялись адресами и разошлись. Шашлычная находилась в двух автобусных остановках от общежития, поэтому Ислам пошел пешком. После двух кружек пива в голове и во всем теле была приятная легкость. Он шел, беспричинно улыбаясь и поглядывая по сторонам. Вдоль дороги были высажены молодые деревца. Ислам останавливался возле них и нюхал нагретую солнцем листву. На углу, возле стены троллейбусного парка, лежала бездомная дворняга и тяжело дышала, открыв пасть и высунув длинный розовый язык. Ислам присел возле нее и погладил по голове. Псина недовольно заворчала. «Подумаешь», — обиделся Ислам, поднялся и пошел себе. Сделав несколько шагов, оглянулся. Виляя боками, собака шла за ним.
— Однако, — произнес Ислам, — недолго же ты кобенилась.
Дворняга проводила его до ворот общежития и намеревалась последовать за ним дальше на территорию. Но Ислам сказал:
— Спасибо за то, что проводила, а теперь иди обратно, погуляли, пора и честь знать.
На что собака ответила:
— А ты знаешь о том, что мы в ответе за тех, кого приручили?
— Вопросов больше не имею, — сразу сдался Ислам, — прошу за мной.
Он привел дворнягу к служебному входу столовой, скомандовав: «Жди здесь». Вошел в помещение, где суетились поварята, в мясном цеху нашел котел с разделанными костями, ухватил большую берцовую, на которой остались прожилки мяса, и вынес ее собаке. Все это он проделал с такой уверенностью и быстротой, что никто не подумал сделать ему как постороннему замечание. Собака осторожно взяла кость в зубы и улеглась тут же возле крыльца. Некоторое время Ислам разглядывал, как она гложет подношение, затем буркнув: «Хоть бы спасибо сказала», отправился в спортзал. В спину ему донеслось вежливое рычание, в котором явственно слышалось:
— Я бы сказала, да пасть занята.
Не оглядываясь, он махнул рукой. Он вдруг вспомнил, что собирался поехать на автовокзал и купить билет на автобус, но никуда уже не поехал. Утром, свесив ноги с кровати, Ислам обнаружил, что у него украли туфли, новые, недавно купленные матерью, которые он толком даже не успел разносить. Расстроенный Ислам походил по спортзалу, заглядывая под кровати, туфель нигде не было. Тогда он подозвал дежурного, стал спрашивать с него. Тот клялся, уверяя, что ничего не видел. Ислам в сердцах дал ему по шее и отпустил. Положение усугублялось тем, что запасной обуви у него не было, а автобус в район отходил через два часа. Пока Ислам размышлял над ситуацией, проштрафившийся дежурный приволок ему ношеные белые полукеды тридцать восьмого размера. Ислам носил сорок первый. Однако делать было нечего — надел, и, касаясь босыми пятками горячего асфальта, отправился на автовокзал.
Ленкорань — это маленький городишко на юге Азербайджана, расположенный в изумительном по красоте месте, на равнине между Каспийским морем и Талышскими горами. Климат теплый и влажный — субтропический. С одной стороны, это хорошо, два раза в год можно урожай собирать. Розы круглый год цветут, даже под снегом. Зрелище фантастическое. Снег в Ленкорани редкость, но если выпадет, то на высоту до метра и более. С другой стороны, все старики здесь страдают от ревматизма, сырость, понимаешь. В городе есть несколько производственных предприятий, но в основном население занято сельским хозяйством, ибо, как выше было сказано, урожай можно здесь собирать два раза в год. К делу этому относятся с душой, можно даже сказать, с известной долей романтизма. Там есть совхоз с красивым названием «Аврора». Вагоны под загрузку овощей начинают прибывать на железнодорожную станцию уже весной.
На одном из высоких партийных съездов Ленкорань даже как-то окрестили Всесоюзным Огородом. Впрочем, говоря о том, что население занято сельским хозяйством, автор несколько погорячился, ибо народ в поле (за редким исключением) представляют, как правило, женщины, — это они собирают чай, цитрусовые, бахчевые культуры, а мужчины сидят в чайхане, не всегда, конечно, и не все, но в основном пьют чай. Ленкорань — город патриархальный, свадьбы там до сих пор играют раздельно, сегодня мужчины гуляют, завтра женщины, свадьбы так и называются — «мужская» и «женская». Город выглядит сонным, но это впечатление обманчиво, поскольку он буквально напичкан войсковыми частями Советской Армии. А что делать — граница близко, в сорока километрах, а враг не дремлет. Рядом с каждой войсковой частью, как полагается, военный городок, в котором проживают семьи офицеров.
По улице одного из таких городков как раз и прогуливались трое молодых людей, один — наш старый знакомый Ислам, второго парня звали Мейбат (впрочем, имя его мало кто знал — кроме автора, разумеется, который сам каждый раз делает усилие, чтобы вспомнить его). Его называли просто Гара, что означает «черный». Нетрудно догадаться, что пресловутый Гара был чертовски загорелым парнем и зимой и летом, то есть он был смугл до безобразия. Третий юноша, высокий плечистый парень по имени Абдул, приблудился к ним случайно, то есть был он им не друг, а просто жил где-то по соседству. Увидел их и подошел, не гнать же. Одеты молодые люди были по тогдашней ленкоранской моде — в нейлоновые рубашки и в брюки-клеш.
Июньский воздух был напоен запахом цветов и молодой листвы, в этой цветочной композиции некой чужеродной субстанцией присутствовал тяжелый дух нагретого под солнцем мазута, долетавший с железнодорожных путей, пролегавших в полусотне метров за забором военного городка. Это что касается обоняния, а по поводу слуха можно было сказать, что птицы и насекомые разошлись в этот час не на шутку, а с моря, которое затаилось через три ряда финских домиков, время от времени доносился тяжелый плеск взбрыкнувшей спросонок волны.
Итак, молодые люди, дымя сигаретами, прогуливались, можно сказать, фланировали, или даже — совершали променад. Была суббота или воскресенье, значения не имеет, выходной был. Гара описывал Исламу машину, которую получил на автобазе его брат — ЗИЛ-130 с восьмицилиндровым мотором.
— Какой брат? — спросил Ислам.
— Саадат, — уточнил Гара. У него было семь или восемь братьев, сколько именно, по-видимому, не знал никто, кроме матери, сам Гара находился где-то посередине. Ислам хорошо знал двух младших и одного старшего. Имена их были Намик, Сейбат, затем шел Мейбат, то есть Гара, следующим был Саадат. Один или двое из семьи постоянно сидели в тюрьме, вернее, кто-нибудь обязательно сидел в тюрьме: если выходил один, то садился следующий. Причем сидели, как правило, по пустякам — мелкое хулиганство, поножовщина, драки. Братья обладали необузданным нравом, их боялась вся округа, ну, понятное дело, кроме участкового, и тот, надо признать, больше бравировал своей должностью, а в душе чувствовал себя неуютно, если кто-нибудь из братьев находился в поле зрения.
— Понятно, — сказал Ислам, — восемь цилиндров — это то что надо, это не какие-нибудь шесть цилиндров. В армии, наверное, все ЗИЛы восьмицилиндровые. Будешь на таком ездить?
— Конечно, — согласился Гара. Тема разговора была актуальна, поскольку Гара недавно закончил автошколу при военкомате и должен был идти на днях в армию с последней командой весеннего призыва. Абдул ничего не сказал, потому что его отец ездил как раз на шестицилиндровом ЗИЛе.
Меж двух домов был установлен стол для пинг-понга, группа юношей и девушек, дети военных, проживавших в этом городке, по очереди играли в теннис.
— Пойдем посмотрим, — предложил Ислам. Подошли поближе и некоторое время наблюдали за партией, вызывая тревогу и косые взгляды участников соревнования, все они были несколько моложе наших героев, класс восьмой или девятый. Игра шла на выбывание: проигравший отходил в сторону, а его место занимал новый игрок.
— Сыграем? — спросил Ислам. Гара пожал плечами, буркнул:
— Может, лучше в бильярдную пойдем?
— За кем можно очередь занять? — обращаясь к игрокам, громко спросил Ислам. — Кто последний?
Никто не ответил, слышен был только стук пластмассового шарика о поверхность теннисного стола. Ислам повторил вопрос, тогда один из парней, стоявший ближе всех, с неприязнью бросил:
— У нас последних нет, мы все первые.
Ислам, разместив в голове информацию, содержащуюся в ответе, криво улыбаясь, взглянул на Гара и произнес:
— Никто нас не любит.
— Ничего, — ответил Гара, — сейчас полюбят.
Сделав шаг вперед, он поймал пролетающий шарик и, ухмыляясь, положил в карман. Игроки стали растерянно переглядываться, затем девушка, стоявшая у стола с ракеткой в руке, с ненавистью в голосе громко сказала:
— Отдай шарик, ты, черножопый!
Ислам даже вздрогнул от такого оскорбления, взглянул и дотронулся до руки Гара, желая предостеречь его от неконтролируемой вспышки гнева. Но у того только глаза сузились, и он произнес с жутким акцентом.
— Зачем, дарагая, всем говоришь, только ты знал, наш с тобой тайна бил, теперь все девушка хочат посмотрить.
Роста Гара был невысокого, пониже Ислама, да и крепостью телосложения не отличался. Это обстоятельство придало игрокам толику смелости, и они стали как-то подтягиваться ближе, а один из них в приступе геройства сказал:
— Отдай шарик и вали отсюда.
— Сам папрасил, — невозмутимо произнес Гара, он вынул руку из кармана и с силой влепил шарик смельчаку в лоб. Шарик спружинил и улетел прямо на теннисный стол, затем рикошетом слабо ударился в грудь девушки.
— Хорошая подача, — констатировал Ислам.
Парень покраснел, сжал кулаки и двинулся на обидчика, но, подойдя, ударить не решился, а только с яростью произнес:
— Ты что наглеешь, ты!
Ислам втиснулся между ними, не давая Гара возможности ударить, и легонько оттолкнул парня назад. В этот момент прозвучала следующая фраза:
— Эй, зачем пристаешь к ребятам?
Оглянулись. К ним приближались двое, голос принадлежал русскому парню, лицо его было знакомо Исламу по школе, но фамилию, сколько не пытался, не мог вспомнить. Второй был азербайджанец, известный в городе наркоман по имени Эйтибар.
Гара сказал:
— А к кому мне приставать, к тебе? — и отпустил азербайджанское ругательство, которое автор не может здесь привести по причине стыда. Заступник нервно дернул щекой и бросил взгляд на попутчика, но Эйтибар, видимо, был под кайфом и только безмятежно улыбался.
Ислам наконец вспомнил его фамилию, это был Корнев, парень из параллельного класса. Он был местным, в отличие от теннисистов, детей военнослужащих, и прекрасно говорил на азербайджанском языке. Русских, живущих в Ленкорани, условно можно было разделить на три категории. Первая — это военнослужащие и их семьи. Люди временные, живущие в военных городках, не знающие и не желающие знать ни языка, ни обычаев, и более того, презирающие местное население. Вторая — молокане, сектанты, бежавшие сюда от религиозных преследований еще при царском режиме, люди очень замкнутые в своей среде, но прекрасно уживающиеся с местным населением. И третьи — люди, оказавшиеся здесь случайно, волею судьбы, жившие разрозненно среди азербайджанцев. Они, как правило, хорошо знали и язык, и обычаи. Корнев как раз принадлежал к третьей категории. Отступить он уже не мог, теперь все смотрели на него. Корнев сказал:
— Ты че, блатной? Иди блатуй в своей деревне.
— Да нет, — ответил Гара, — я городской парень.
В этот момент Абдул вдруг подошел к Корневу, вынул сигарету изо рта и вдавил ему в лоб. Корнев взвыл и в ужасе отшатнулся. Эйтибар продолжал улыбаться, видимо, там все было хорошо, в его мирах, где царили мир и спокойствие. Такого предательства от него Корнев не ожидал. Ведь сегодняшнюю дозу он употреблял за его счет. Собственно, Корнев и не стал бы призывать к порядку этих придурков, не рассчитывая на помощь со стороны Эйтибара, имевшего ко всему (в обычном состоянии) довольно устрашающий вид: пышные усы, сросшиеся над переносицей брови, весьма грозный взгляд. Но сейчас весь его облик говорил о миролюбии.
— Ладно, — прошипел Корнев, — в другой раз поговорим, в другом месте, — и повторил свои слова на азербайджанском, видимо, для особо непонятливых. Драку затевать он не стал, хотя вид ребят, за которых он вступился, говорил о том, что они только ждут отмашки. Но Корнев решил проявить осторожность и не рисковать. Эти трое вели себя слишком дерзко, надо было выяснить, кто за ними стоит. Ленкорань город маленький, никуда не денутся.
— Потом поговорим, — повторил Корнев, приложив ладонь ко лбу.
В армию Исламу предстояло идти в ноябре, он не собирался сидеть без дела, подобно многим сверстникам, и, несмотря на уговоры матери отдохнуть перед службой, пошел работать на завод (что толку болтаться без денег?). На небольшой механический заводик, основным профилем которого был ремонт сельскохозяйственной техники, Ислама взяли по специальности — сварщиком — и определили в помощники к сутулому пятидесятилетнему талышу по имени Бахадин. Бахадин отличался математическим складом ума, был известен тем, что мог расчертить металлический лист так искусно, что на отходы оставалась полоска, толщиной в несколько миллиметров. А также тем, что в сорок пять лет поступил в институт, блестяще сдал экзамены, но затем устыдился своего возраста и учиться не стал, хотя сам он говорил, что преследовал только одну цель — самоутвердиться.
Жил Бахадин в горном селении, тратил на дорогу два с половиной часа в один конец, уходил затемно, возвращался ночью. По его словам, дети, видя его спросонок в выходные дни, пугались и плакали. В настоящий момент он держал в руках пульт управления тельфером, ручным краном, ожидая, когда Ислам закончит сварку стыков запорного устройства шлюза, чтобы подцепить его крюком и перевернуть на другую сторону. Ислам закончил варить, выбил из держателя раскалившийся докрасна электрод, снял с головы маску, по лицу стекали струйки пота.
— Шабаш, — сказал он.
— И что такое «шабаш»? — спросил Бахадин.
— Шабаш, это значит конец работы.
— А что, уже обед? — удивился Бахадин, оглядываясь кругом.
— Разве ты не видишь, народ уже ушел, только мы с тобой, как стахановцы здесь вкалываем. Это все ты: давай доделаем, давай доделаем…
В цеху действительно было пусто и тихо. Ислам расстегнул пуговицы брезентовой куртки, снял и бросил ее на стопку металлических заготовок, рукавом рубашки отер пот со лба.
— Пошли, — сердито сказал он, — сейчас уже очередь набежала, весь обед простоим в ней.
Двинулся вон из цеха, шурша негнущимися, брезентовыми штанами.
— Ничего страшного, — невозмутимо заметил Бахадин, — успеем.
Он снял рукавицы, подойдя к металлическому шкафу, выключил рубильник и последовал за напарником. Перед выходом из ворот, где стояла бочка с водой, умылись и вышли из цеха под палящее солнце. На заводе своей столовой не было, поэтому рабочие ходили на соседние предприятия: на овощную базу либо завод ЖБИ. Снаружи, в тени, стояли мастер Испендияр, начальник цеха Агабала и главный инженер Фируз, в это время их часто можно было здесь встретить. Специально стояли — для тех, кто уходил на обед раньше времени. На Бахадина и Ислама они воззрились с удивлением, поскольку те уходили позже времени. Ислам дернул за локоть напарника, который, замедлив шаг, также принялся смотреть на начальство, и сказал:
— Давай быстрее, стахановец, еще в гляделки будешь с ними играть.
Бахадин издал смешок.
— Мне всегда доставляет удовольствие смотреть, как начальство силится понять, почему рабочий перерабатывает по собственной инициативе, как они лихорадочно выискивают причину; какая такая творится халтура, с которой им не принесли положенную долю? Давай поспорим на рубль, что сейчас Испендияр побежит исследовать наше рабочее место.
— Делать мне больше нечего, — сказал Ислам (у него в кармане был всего один рубль, который мать дала на обед).
Сделав несколько шагов, оба, как по команде, оглянулись. Испендияра, маленького, кривоногого мастера, на месте не было.
— Жаль, что ты не поспорил, — вздохнул Бахадин, — на тебя это не похоже. И что самое интересное, они сами же развешивают на стенах завода плакаты с призывом «сегодня трудиться лучше, чем вчера, а завтра — лучше, чем сегодня».
— Они не верят в бескорыстный труд, — сказал Ислам, — вот мы как-то в школе на последнем уроке стали перекапывать клумбу, после звонка все ушли вместе с учительницей, а я и один мальчик остались и докопали клумбу до конца. В наш энтузиазм поверили, в пример ставили другим детям.
— В каком классе это было? — спросил Бахадин.
— Во втором, кажется.
— Ты бы еще привел пример из внутриутробной жизни. После того как человек достигает определенного возраста, ему перестают доверять. Человек рождается ангелом, и только со временем в нем появляется корысть, потому что он начинает приспосабливаться к окружающему миру.
Остаток пути Бахадин рассуждал о становлении человеческой личности. Видимо, в душе Бахадин был не только математиком, но и философом. Пересекли дорогу, прошли через территорию автобазы, вдыхая тяжелый запах впитавшихся в землю и нагретых солнцем моторных масел. Столовая овощной базы находилась в дощатом помещении, сквозь щели которого были видны зеленые поля и голубые горы в дальней перспективе. Собственно говоря, это была летняя времянка, поскольку база зимой не работала. Слесари из соседней бригады заканчивали трапезу, при виде их стали отпускать шуточки в адрес Бахадина. Но тот лишь добродушно улыбался. Обед в столовой стоил дороже, чем на ЖБИ, к тому же тут работал подавальщик, который имел дурную привычку не возвращать сдачу с рубля, если она не превышала 50 копеек, зато готовили лучше. Принять заказ подошел сам хозяин заведения, симпатизировавший Бахадину. Это был тучный, очень смуглый человек, выражением лица сильно смахивающий на злодеев из индийских фильмов.
— Сын твой? — спросил он у Бахадина, тот ухмыльнулся, говоря: «Нет, я еще не такой старый». Их часто принимали за отца с сыном, хотя, по мнению Ислама, они были совершенно не похожи, может быть, людей вводили в заблуждение их носы с горбинкой, но в Азербайджане у каждого второго нос с горбинкой. Время после обеда прошло под бдительным оком мастера Испендияра, не терявшего надежду поймать рабочих с поличным. Когда он удалялся по производственной надобности на порядочное расстояние, Ислам специально начинал вертеть головой, а Бахадин шел в угол и начинал там возиться, заставляя мастера немедленно возвращаться на «вахту».
В этих играх время прошло очень быстро, рабочий день кончился, и напарники, вдоволь нахохотавшись в раздевалке, отправились по домам. Завод находился за чертой города, поэтому, пока Ислам на перекладных добрался домой, день приблизился к концу, багровый диск уже завис над горизонтом, готовясь оставить город без своего тепла. Летом в Ленкорани темнеет рано, в 20.45, об этом можно говорить совершенно точно, так как фильмы в летних кинотеатрах начинаются именно в это время. Когда Ислам вошел во двор, тени от тополей, растущих вдоль дороги, как раз доползли до ног матери, сидевшей на скамейке и с рассеянным видом что-то напевавшей себе под нос.
— Салам, — поздоровался Ислам.
— Салам, салам, — отозвалась мать, — как хорошо, что ты пришел, сынок.
Она всегда это добавляла к приветствию, словно он мог не прийти.
— Приходил Гара, — произнесла она, — тебя спрашивал, я сказала, ты поздно будешь.
— Почему? — спросил Ислам.
— Поменьше бы ты с ним возился, Ислам, беда так и ходит за их семьей, не дай Аллах, тебя впутает во что-нибудь.
— Не впутает — подумав, ответил Ислам. Думал он, впрочем, не об этом, а о том, как вечер провести. Приняв решение, он вошел в дом, быстро скинул с себя одежду, натянул футболку, старые брюки и вышел во двор.
Куда, Иншаалах? — спросила мать.
— Пойду на море.
— Ради Аллаха, не ходи, поздно уже, скоро стемнеет, я беспокоиться буду.
— Я быстро, — пообещал Ислам и вышел со двора.
— Пока ты не вернешься, я места себе не найду, — вслед сказала мать.
Ходу до моря было десять минут резвого шага. Когда Ислам ступил на берег, солнца уже не было видно, над зеленоватой водой пронеслась стайка бакланов и скрылась в сереющем воздухе. Ислам стянул с себя одежду и бросился в воду. Нет большего удовольствия, чем после тяжелой работы окунуться в теплое море. Вдоволь наплававшись, Ислам лег на спину и раскинул руки. В стремительно терявшем свой голубой цвет небе висела бледная луна и начинали загораться первые звезды. В какой-то момент Ислам вдруг перестал ощущать себя, растворившись в природе, ему даже послышались какие-то странные мелодичные звуки, может, это была пресловутая музыка сфер или реквием бездны, в данном случае космоса. Последнее напугало его и привело в чувство.
Ислам вылез из воды и, дрожа от холода, стал одеваться: снял и выкрутил плавки, натянул футболку, надел штаны на голое тело. Море было уже черного цвета, лишь пена волн белела у береговой кромки, на воде лежала лунная до рожка от светила, которое к тому времени обрело силу и свет. По железнодорожным путям с грохотом пронеслась дрезина с путейскими рабочими, торопившимися проехать перед регулярным поездом. Железнодорожная насыпь возвышалась в трехстах метрах от моря. Внимательно глядя под ноги, чтобы не наступить в темноте на какую-нибудь шальную змею, Ислам не торопясь пошел домой. На обратном пути он специально сделал крюк, чтобы заглянуть в «Вулканизацию», — так величественно называлась шиномонтажная мастерская, в которой работал Гара. Мастерской заведовал его дальний родственник, поэтому все братья без исключения прошли практику в качестве шиномонтажника, или вернее вулканизатора. Мастерская как раз закрывалась, но Гара в ней не было.
— Давно уже ушел, — добродушно ответил на вопрос заведующий. Он благосклонно смотрел на дружбу Гара с Исламом, видя в этом панацею для племянника, имевшего дурную наследственность. Ислам виделся ему благовоспитанным, скромным мальчиком.
— Завтра приходи, пораньше, — добавил он.
— Раньше не получается, — объяснил Ислам, — я сам работаю.
— Очень хорошо, молодец, — одобрительно сказал заведующий, — маме надо помогать, она тебя вырастила, а теперь должен ты о ней заботиться. Я твоего отца хорошо знал. Такого парня, как он, не было. Жаль только, что запутался он в жизни, поэтому и уехал, подумал, что решит все проблемы. А может быть, и решил, кто знает, хотя, судя по тому, что он столько лет не возвращается, вряд ли. От самого себя нельзя уехать. Я тоже одно время без работы сидел, хотел махнуть в Россию на заработки, но не решился, не жалею об этом, кому мы там нужны. Человек на родине должен жить, только у себя на родине чувствуешь себя полноценным человеком, кем бы ты ни был, даже самым никчемным бездельником. Ну ладно, иди, тебя, наверное, мама заждалась.
Ислам кивнул словоохотливому заведующему и пошел домой.
Мать встретила его упреками. Она сидела на том же месте, перед ней на солдатской табуретке стоял небольшой поднос с чайником, конфетницей и стаканом армуды.
— Ай, Ислам, ну где ты пропал, у меня уже сердце останавливается. Разве можно так поздно ходить на море. Я места себе не нахожу.
Ислам опустился рядом на скамейку, взял стакан, выплеснул остатки и хотел налить себе чаю, но мать остановила его.
— Не пей из моего стакана, иди другой возьми.
— Почему?
— Потому. Иди возьми себе стакан.
— Мне лень.
— Хочешь, чтобы я пошла? С больной ногой? — укоризненно сказала мать.
Ислам вошел в дом и вынес себе стакан.
— Не ходи ночью на море, — попросила мать.
— Я зашел в мастерскую, — сказал Ислам, — к Гара, там этот мужчина, хозяин, сказал, что отца знал.
— Сафар, да, знал, — подтвердила мать, — тоже рыбак он, как и твой отец, правда, не такой заядлый, поэтому и в жизни себе место нашел, в отличие от твоего отца.
— А при чем здесь то, что он рыбак?
При том, что удачливые рыбаки и охотники по жизни никчемные люди. В рыбной ловле, в охоте твоему отцу равных не было. Все могли вернуться с пустыми руками, кроме него. Он не просто возвращался с добычей, он с рыбалки приносил целый зембиль рыбы, с охоты кабана привозил. Правда, мы его не ели, — добавила мать, — свинина — русским продавали, за бесценок. Но в жизни он ничего не мог. Счастье, что он уехал от нас, иначе мы бы до сих пор жили впроголодь. Я думаю, что в этом, наверное, есть справедливость Аллаха всевышнего, одному он дает кормиться от природы, другому от людей, в этом все дело.
Она замолчала, словно припоминая что-то.
Ислам отпил чай, ожидая продолжения рассказа, но мать, погрузившись в воспоминания, видимо, была не здесь. Ислам терпеливо ждал, надеясь на неслыханный ранее рассказ. Через некоторое время он поднялся и направился к выходу, взявшись рукой за калитку, услышал вопрос:
— Куда опять?
— Никуда, здесь я, на улице постою, под фонарем.
Пройдя несколько шагов, повернул налево по улице, дошел до шлагбаума, когда-то ограничивающего въезд в поселок, теперь же нацелившегося своей полосатой стрелой в небо. Слева от шлагбаума был сооружен для красоты каменный парапет. Его венчал фонарный столб с висячей чугунной лампой, стилизованной под старину, бывшей мишенью для сорванцов с рогатками; фонарь был весь в отметинах, словно в шрамах. Лампа этого фонаря была постоянной статьей расхода городских властей. Ислам сел на корточки под фонарем и закурил, делать это при матери он еще не смел.
Между поселком и стадионом пролегало шоссе, по которому в разных направлениях двигались редкие прохожие, в основном мужского пола, а если это была молодая женщина, то обязательно в сопровождении мужчины. Ночь, не в пример украинской, нельзя было назвать тихой, в полную силу пели сверчки, откуда-то доносились звуки зурны и кларнета, поддерживаемые барабанами, неведомая свадьба была в полном разгаре. Впереди над рекой лежал ярко освещенный мост, отделявший поселок от города. Мост был рамного типа, построенный из металлоконструкций сразу после войны, но до сих пор служивший верой и правдой. Единственное, что требовало постоянного ремонта, так это проезжая часть. В условиях субтропиков деревянные балки мостовой сгнивали очень быстро, асфальт начинал проваливаться. И тогда мост закрывали на ремонт. Это обстоятельство приносило людям, живущим по эту сторону, массу неудобств: такси, бывшее основным средством передвижения горожан (городок небольшой — в любой конец рубль), по причине объезда становилось в три раза дороже. Мать Ислама тоже страдала из-за этого, ей приходилось хромать на своих ревматических ногах через мост, чтобы там поймать машину.
Ислам услышал глухой стук, и к ногам его упал богомол, видимо ударившийся о лампу, Ислам задрал голову, в свете фонаря бился рой мошкары и ночных бабочек. Перевел взгляд вновь на мост и увидел знакомую фигуру, дымящую почем зря папиросой. Гара курил папиросы для куража, папироса во рту молодого человека могла означать, что он курит анашу. Он этим дразнил милиционеров, которые при виде папирос приходили в возбуждение и делали охотничью стойку. Большим шиком еще считалось засунуть в табак шелуху от семечек — сгорая, она распространяла запах, почти не отличимый от запаха анаши. Подойдя, Гара впечатал ладонь в протянутую руку, залез на парапет. Теперь они сидели рядом, как куры на насесте.
— Ты откуда, товарищ паровоз? — через некоторое время спросил Ислам.
— Сам паровоз, — беззлобно отозвался Гара и пояснил, — на танцы ходил в ДОСА.
— Ладно врать, по будням танцев не бывает.
— Шутка, бамбарбия, пошел туда-сюда, покрутился, думал, тебя встречу, а ты уже здесь сидишь. Где был?
— На море, — ответил Ислам, — токо что пришел.
— Один?
— Нет, со Светкой.
— Какой Светкой, Катькиной дочкой?
— Да.
У Катьки, местной особы легкого поведения, была пятнадцатилетняя дочь, но она уже тоже подавала надежды, к тому же выглядела на все двадцать.
— Дала? — с деланым равнодушием спросил Гара.
— Конечно, что бы я здесь делал сейчас, я бы там еще был, уговаривал.
— Поклянись, — потребовал Гара.
— Чтобы ты умер, если я вру, — поклялся Ислам.
— Нет, такая клятва не годится, соврал, лучше скажи.
— Ну соврал, — не стал упираться Ислам.
— Один-один, — сказал Гара и выставил ладонь. Ислам хлопнул по ней.
— Дай сигарету, — попросил Гара. Ислам вытащил пачку «Столичных», дал другу и сам закурил.
Некоторое время дымили молча. Докурив сигарету, Гара щелчком пульнул окурок в воздух, красный уголек прочертил красивую траекторию и упал, взорвавшись красными искрами.
— Ладно, — сказал он, — вечер прошел впустую, пошел я спать, поезд уже идет, одиннадцать часов.
В воздухе в самом деле послышался нарастающий звук, в котором можно было различить характерный перестук колес на рельсах проходящего поезда.
— Посиди еще, — предложил Ислам, — время детское.
— Тебе хорошо, — сказал Гара, — два шага и дома, а мне еще километр пешкодралом топать. Давай, пока.
— Пока, — Ислам тоже поднялся и стал переминаться, чтобы ускорить ток крови в затекших ногах.
— Пойдем на танцы в пятницу? — спросил Гара.
— Зачем тебе танцы, ты все равно никогда не танцуешь?
— Морду кому-нибудь набьем, в танковый полк молодых лейтенантов понаехало, от солдаток проходу не будет.
Разошлись по домам. Сделав несколько шагов, Ислам услышал за спиной мелодичный свист, Гара исполнял мелодию из популярного в то время индийского фильма «Бобби» с Риши Капуром в главной роли, песни из которого насвистывало полгорода, впрочем, другая половина напевала их про себя.
В пятницу Ислам, вернувшись с работы, надел выходные, темно-серые брюки-клеш, пошитые у местного портного за тридцать два рубля, бежевую нейлоновую рубашку, вычистил туфли и в ожидании Гара присел к маме на скамеечку.
— Куда Иншаалах? — спросила мать.
— Пойду прошвырнусь по Бродвею.
— Где это?
— В нашем случае на площади фонтанов, перед твоей работой, а так в Америке.
— В Африке мы уже были, — многозначительно произнесла мать, — и для Америки у меня еще силы найдутся.
— Попрошу без угроз, — сказал Ислам.
Во втором классе, после того как в кинотеатрах города прошел фильм «Тарзан», Ислам с одноклассником убежал из дома в Африку. Правда, до места назначения дойти не удалось, на одном из железнодорожных переездов сидящие на лавочке путейцы поинтересовались у ребят, куда это они так целенаправленно топают по шпалам (почему-то они шли по железной дороге — видимо, чтобы не сбиться с пути). Ничтоже сумняшеся отважные путешественники обрисовали свой маршрут. Работники МПС тут же смекнули что к чему и лицемерно предложили героям присесть и подождать немного оказии в сторону Африки — дрезины, на которую они великодушно обещали ребят подсадить. Те поверили и через некоторое время оказались в лапах проезжавшего мимо пограничного наряда, который и доставил их аккурат в райотдел КГБ. Комитетчики связались с РОНО, те вызвали директора школы, короче, шум был еще тот. Когда Ислам оказался дома, мать отлупила его так, что до сих пор было больно вспомнить. Несмотря на свой добрый нрав, она была скора на расправу — такое часто бывает. Сейчас, понятное дело, она шутила; угнаться за Исламом она уже давно не могла, даже при желании.
— Ну, — спросила мать, — и чего мы ждем?
— Гара за мной зайти должен, — пояснил Ислам.
— Держался бы ты от него подальше, сынок, — вновь озабоченно сказала мать, — над этой семьей будто рок тяготеет, чем-то они Аллаха прогневили.
— Гара-то здесь при чем, — недовольно буркнул Ислам и тут увидел приятеля, тот стоял на дороге и подавал ему знаки. Ислам поднялся. — Я пошел.
— Будь осторожен, — напутствовала мать.
Дом офицеров Советской армии, сокращенно ДОСА, — находился на главной площади города, которая, как и все центральные площади городов СССР, носила имя Ленина. Но после того как первый секретарь горкома срочно благоустроил ее в предверии визита одного из высших бонз ЦК КПСС, ее стали называть площадью фонтанов. Сюда фасадами выходили здания, которые в случае государственного переворота, надо было захватывать: банк, почта, райком партии, ДОСА (как источник русской культуры); и сюда же, видимо, с целью не допустить этого, выходил забор военного гарнизона. Немного поодаль, через дорогу, находился источник азербайджанской культуры, он назывался Домом интеллигенции, но не в обиду азербайджанской культуре будет сказано, особой популярностью у населения не пользовался.
Популярностью пользовался ДОСА. Здесь, как везде и во всем, надо было искать женщину, ибо ДОСА посещали свободные русские женщины, в то время как азербайджанские женщины, опять же за редким исключением, соблюдали устои шариата. Дом офицеров, в отличие от остальных зданий, выстроенных недавно и потому современных, отличался вычурной архитектурой — это было огромное трехэтажное строение с колоннами, отделанное мрамором и гранитом. Если бы не скульптурные изображения флагов на фронтоне, его можно было принять за сохранившийся памятник эллинской архитектуры. Внутри здания находилось несколько залов. Первый — базилика, она же служила танцплощадкой, следующим шел зал поменьше с открытыми галереями на уровне второго этажа, и далее большой кинозал.
Правда, летом кино крутили в летнем кинотеатре, в парке, на территории ДОСА. На втором этаже размещалась библиотека. Ислам ходил в нее со второго класса по восьмой. Поскольку на руки выдавали единовременно только по три книги, он посещал ее два раза в неделю. Дома до сих пор хранилась стопка использованных формуляров.
На площади группками стояли молодые люди из местных азербайджанцев, тех, кто пришел поглазеть на чувственные тела русских женщин, на оголенные руки и плечи, на обнаженные выше колен ноги. Молодые солдатки в летних платьях по двое, по трое, под обжигающими мужскими взглядами проходили с опаской к кассам. Некоторые, взяв билеты, тут же, огибая здание, уходили в летний кинотеатр, другие в ожидании танцев останавливались у колонн, недалеко от входа.
Когда фильм начался (об этом можно было судить по донесшимся звукам музыкальной заставки из документального киножурнала), количество зевак поредело, часть из них отправилась смотреть кино.
— Может, пойдем кино посмотрим, — предложил Гара.
— Ага, в восьмой раз, — отозвался Ислам.
— Это ты в восьмой, а я в двенадцатый, — поправил его Гара и оскалился в улыбке, сверкнув белоснежными зубами. В наступившей темноте он очень даже смахивал на негра, хотя в Ленкорани негров отродясь не бывало. В городе шел пресловутый фильм Раджа Капура «Бобби», и народ на него валом валил. Между тем у касс, где началась продажа билетов на танцы, уже собрался народ. Кроме молодых и не очень молодых, но холостых или разведенных офицеров, солдаток из дивизии, танкового полка, батальона связи и погранотряда, на танцы приходили и ученицы старших классов русской школы. Короче говоря, здесь было чем поживиться. Ислам высматривал девушку, которую приметил в прошлый раз. Он надеялся, что она придет и ему представится случай заговорить с ней, — просто подойти и познакомиться он не мог, по причине природной скромности, а может быть, в его характере было что-то английское.
Девушка действительно скоро появилась в компании молодых людей, светловолосого парня и девушки. Увидев их, Ислам потянул приятеля за рукав и направился к кассе. Оркестр располагался на низком подиуме, меж двух колонн. Барабанщик в ожидании отмашки легонечко выстукивал какой-то ритм по металлическому ободу барабана. Офицеры по одному и попарно исчезали за дверью, где во внутреннем помещении находился военторговский буфет, и возвращались порозовевшие, с повышенным тонусом (те, кто еще не изменил цвет лица под субтропическим солнцем). Оркестр заиграл музыку из кинофильма «Крестный отец», который в то время еще никто и не видел. Закружились пары. Гара толкнул друга.
— Чего стоишь, иди приглашай кого-нибудь, а я болельщиком буду.
Ислам обреченно вздохнул и направился к девушке, огибая танцующих, издалека поймав ее удивленно-настороженный взгляд, но когда приблизился, перед ней возник какой-то подвыпивший лейтенант и пригласил ее на танец. Обескураженный Ислам, не останавливаясь, сделал зигзаг и вернулся на исходную позицию.
— Осечка, — сказал он Гара, который ухмыляясь наблюдал эту сцену.
— Быстрее ходить надо, — посоветовал Гара и добавил: — Ты зря вернулся, надо было там остаться — пока к ней подойдешь, опять уведут.
— Плевать, — гордо ответил Ислам, — баба с возу, кобыле легче.
Гара оставил вопрос открытым. «Будем посмотреть», — сказал он.
Следующий танец был быстрым, его в Ленкорани танцевали каким-то общинно-племенным способом: образовывалось несколько кругов, в которых люди дергались кто как мог, некоторые исполняли твист, некоторые шейк, кто буги-вуги, а кто и просто приседал, возможно, разминаясь после долгого и нудного медленного танца. Лейтенант девушку из рук выпустил, но никуда не убрался, приседал рядом, умудряясь при этом продолжать с ней беседу.
— Хочешь, я пойду наступлю ему на ногу, — предложил Гара. Он не шутил.
— Не надо, пойдем лучше покурим, — сказал Ислам.
Они вышли на улицу, где на ступенях, в поисках ссоры, околачивалось десятка два всякого рода шпаны, своего рода «вольные стрелки», и задымили. Шантрапа заглядывала в окна, всякий раз, когда открывалась дверь, подскакивала к ней в надежде проскочить внутрь без билета, потому что их даже с билетом на танцы не пускали. У ворот стояли вахтер вместе с танкистом-прапорщиком и контролировали ситуацию. Тут же крутилась мелюзга, торгующая семечками и сигаретами, мальчишки не старше десяти лет. Один из таких гаврошей подошел к ним стрельнуть сигаретку.
— Пошел отсюда, — цыкнул на него Гара.
— Сам пошел, — огрызнулся малец и едва увернулся от пинка. Отбежал на безопасное расстояние и принялся сыпать ругательствами. Гара сделал вид, что собирается догнать его, тогда мальчишка бросился наутек.
Из зала на свежий воздух вывалились двое подвыпивших офицеров, они весело обменивались шутками, среди них был тот лейтенант, с которым танцевала девушка.
— Пошли обратно, — сказал Гара, — девушка освободилась.
Но Ислам не думал возвращаться, ему вдруг расхотелось танцевать с девушкой. Тем более что лейтенант был рядом, и можно было наступить ему на ногу. Во всяком случае, настроение было подходящее. Словно почувствовав его настроение, Гара спросил: «Может быть, заварушку устроим?» — «Может быть», — уклончиво ответил Ислам, хотя уже чувствовал некоторое возбуждение. Он медленно, словно в задумчивости, двинулся к группе офицеров, Гара, ухмыляясь, следил за ним. Сделав несколько шагов, Ислам поравнялся с лейтенантом и, обходя, сильно задел, толкнул его плечом. Не останавливаясь, сделал еще шаг и услышал:
— Эй, парень, смотри под ноги, слепой, что ли. Ислам вернулся.
— Это вы мне сейчас что-то сказали?
— Гляди-ка, он еще и глухой, — весело сказал лейтенант своему товарищу, — смотри под ноги, мальчик, — повторил он.
— Ты меня мальчиком назвал, — оскорбился Ислам, — ты че, сапог, оборзел, что ли.
Подошел ближе Гара и громко поинтересовался:
— В чем дело, брат?
— Этот сапог обозвал меня слепым и глухим мальчиком.
— Слушайте, ребятки, идите своей дорогой подобру-поздорову, — великодушно сказал лейтенант (он был розовощек, на голову выше наших героев и значительно шире в плечах). Между тем, чуя ссору, стали подтягиваться и «вольные стрелки». Почувствовав неладное, лейтенант оглянулся на товарища, но тот оказался уже оттеснен к дверям. Ислам взял лейтенанта за пуговицу рубашки и предложил отойти в сквер и там поговорить, но побледневшего лейтенанта никакая сила не могла сдвинуть со ступеней. Ислам уже примерялся для удара, но кто-то бросил: «Псы здесь, расходитесь». Неподалеку в самом деле стояли трое милиционеров в ожидании начала драки, как стервятники, почуяв наживу. Гара взял друга за локоть и силой повлек в сторону. «После поговорим», — бросил лейтенанту Ислам. Толпа быстро поредела, и лейтенант, облегченно вздохнув, скрылся за массивными дверями Дома офицеров.
— Пойдем в чайхану, — предложил Гара, — танцы до одиннадцати, как раз к окончанию вернемся и поймаем его.
Ислам согласился, и они двинулись на вокзал. Вокзальная чайхана закрывалась последней в городе, потому что на вокзале вечером всегда было многолюдно. Весь праздношатающийся по городу люд подтягивался туда к одиннадцати, чтобы проводить поезд до Баку и уже после этого со спокойной душой отправиться спать. Чайхана была переполнена, они с трудом отыскали два свободных места. Сразу же подлетел подавальщик с маленьким чайником и двумя стаканчиками. Треснувший чайник был затянут в проволочный корсет. Гара наполнил стаканы и огляделся.
— Интересно, — сказал он, — у этих людей забот-хлопот нету, что они здесь торчат в такое позднее время.
— Ну ты же торчишь здесь, — заметил Ислам, — а чем они хуже тебя…
— Я через неделю в армию ухожу, я — другое дело, — сказал Гара, — а так бы я уже спал давно дома.
Из-за близости моря на вокзале было довольно прохладно, порывами налетал ветер, унося запах мазута, идущего от железнодорожных путей. Столики были вынесены прямо на улицу, так как в это время года в помещении сидеть было нельзя из-за близости огромного самовара, который сейчас в компании чайханщика, бьющего полотенцем по трубе для лучшей тяги, тускло отсвечивал медными боками.
— Посмотри на эту парочку, — сказал Гара.
Ислам повернул голову. По перрону, демонстративно обнявшись, шли парень с девушкой, в рубахах навыпуск, стянутых под грудью. Видимо, они бросали вызов обществу; главным элементом вызова был голый живот девушки — смелый поступок, поскольку на дворе стоял 1975 год. Парня Ислам не знал, девушка показалась ему знакомой, правда, он не сразу взглянул на ее лицо, так как сначала посмотрел на обнаженный живот. У парня, кстати, живот тоже был открыт, но его живот никто не разглядывал.
— Слушай, а ведь это та девица, которая твоей задницей интересовалась, — произнес Ислам.
— В самом деле, — оживился Гара и приподнялся, — пойду поприветствую.
— Сиди, — остановил его Ислам, — нам сегодня еще лейтенанта надо приветствовать, не будем размениваться по мелочам. А живот хороший, загорелый, даже в темноте медью отсвечивает. Когда она успела так загореть, я вон до сих пор бледный, как селедка.
— Подумаешь, медью отсвечивает, — воскликнул задетый за живое Гара, — я, к примеру, чугуном отсвечиваю и то молчу.
Но Ислам не принял его довода.
— Ты другое дело, ты от рождения такой, — безапелляционно заявил он и в этот момент увидел среди прогуливающихся по перрону людей знакомую фигуру. Ислам поднялся и замахал рукой, привлекая к себе внимание. Его действия не остались не замеченными. Человек направился к ним.
Подойдя, он обнял Ислама.
— Садись, — предложил Ислам, — знакомься, это Гара.
Виталик Маленький, а это был он, обменялся рукопожатием с Гара и на чистейшем азербайджанском языке произнес:
— Привет. Как поживаешь? Меня зовут Виталик, мы с этим мужчиной в Баку вместе учились.
Гара ограничился кивком. Виталик обратился к Исламу:
— Как дела, брат? Сто лет тебя не видел.
— Нормально, — ответил Ислам, — днем работаю, сварщиком на заводе, вечером, как видишь, отдыхаю. Ты как? Откуда взялся?
После сдачи экзаменов Виталика определили на стройку, в Ахмедлах, в один из микрорайонов Баку, где он и должен был сейчас трудиться.
— С прорабом договорился, взял несколько дней за свой счет, вчера приехал. Покупаюсь на море немножко, разве можно в такую погоду работать.
С лица Виталика не сходила жизнерадостная улыбка, он был рад встрече, весел и вообще похож на ангелочка — светлые кудрявые волосы, синие глаза, ямочки на щеках.
— Как там твоя пассия? — осторожно спросил Ислам.
— Какая пассия?
— Ну, армянка, — пояснил Ислам, собственно, он уже жалел, что не удержался от любопытства, предвидя болезненную реакцию.
Но Виталик был не из тех, кто живет прошлым. Он беззаботно махнул рукой.
А-а, армянка уехала в Армению, в Ленинакан, на все лето. Да ну ее, я с другой девчонкой встречаюсь, на Форштате живет. Вчера уже целовался с ней.
— Когда же ты успел, — завистливо спросил Ислам, — только вчера приехал, врешь, наверное?
— Ну, я же утром приехал, на поезде, а целовался вечером.
— Ну ты ходок, — только и сказал Ислам.
— Мы можем опоздать, — произнес Гара, внимательно слушавший их разговор.
— А вы куда? — спросил Виталик?
— На танцы, — ответил Ислам.
— Какие сейчас танцы, скоро одиннадцать, — удивился Виталик.
— Сапогу одному мозги надо вправить.
— Так я с вами, — горячо сказал Виталик.
Ислам насыпал в блюдце пятьдесят копеек мелочью, и компания покинула чайхану. На площади перед Домом офицеров продолжали тусоваться редеющие группы молодых людей. Однако в окнах танцзала горел лишь дежурный свет.
— Опоздали, — сказал Гара, — долго сидели.
— Эх, черт, а я-то думал, разомнусь сейчас, — сказал Виталик и выстрелил в воздух серией быстрых ударов.
Гара насмешливо смотрел на него.
— Главное, ему под свинг не попасть, — заметил Ислам Гара, — сразу нокаут.
Гара хмыкнул.
— Да-а, — протянул Ислам, — с танцами у нас сегодня незадача.
Со стороны вокзала донесся гудок паровоза, и площадь стала пустеть. После отправления поезда жизнь в городе быстро замирала. Постояли еще немного, выкурили по сигарете, договорились о встрече и разошлись. Пройдя несколько шагов, Ислам обернулся и вдруг заметил стоящую за колонной девичью фигурку.
— По-моему, это она, — сказал Ислам.
— Как это ты с такого расстояния разглядел? — спросил Гара.
— Спинным мозгом чувствую, пойду подойду к ней, подожди пять минут. Если я сразу не вернусь, иди домой.
— Давай двигай, а то я уже спать хочу, мне в шесть вставать.
Если бы автор писал любовный роман, то сейчас следовало бы сказать — пылкое сердце не обмануло влюбленного юношу. Но поскольку он скупо излагает события, то лишь заметит, что Ислам не ошибся, это была действительно та самая девушка, которую ему не удалось пригласить на танец. Она стояла в тени античной колонны и с опаской смотрела на приближающегося парня.
— Привет, — сказал Ислам, подойдя к ней.
— Здрасьте, — ответила девушка.
— Почему ты не идешь домой? — спросил он. Русская речь, приветливые интонации успокоили девушку, и она не таясь ответила:
— Жду, когда эти вот разойдутся, — она кивнула на последнюю группу молодых людей, оставшихся на площади.
— Я могу проводить тебя, если хочешь…
Девушка колебалась недолго.
— Через площадь проведи, а дальше я добегу как-нибудь.
— Да я до дома могу проводить, — самоотверженно сказал Ислам.
— До дома не надо, — быстро ответила девушка. Мать увидит, потом из дома не выпустит.
— Ну ладно, как скажешь.
Спустились со ступеней и пошли рядышком, то есть не совсем рядом, на комсомольском расстоянии. Гара, увидев эту идиллическую картину, поднял руку и пошел домой. Он не был большим охотником до амурных дел, вот морду кому-нибудь набить — это было по его части.
— Тебя как зовут? — спросил Ислам.
— Лана, — ответила девушка.
— Очень красивое имя, а меня Ислам.
— Ничего себе, разве это имя, это же религия.
— Христианство тоже религия, а Христиан — имя, — пояснил Ислам.
— А меня вообще зовут Светлана, но мама зовет Ланой.
В этот момент они шли мимо группы молодых людей, которые замолчали при их появлении, но даже в их молчании чувствовалась агрессия. Ислам внутренне подобрался, однако все обошлось.
— Вроде ты не одна была? — спросил Ислам, когда они миновали площадь.
— Вроде, — вздохнув, ответила Лана, — с братом была и с подругой.
— Что же они тебя одну здесь бросили?
— Так вот брат-подлюка и пошел провожать подругу, змею подколодную, а я осталась горемычная, одна-одинешенька, — дурашливо запричитала Лана, — но ничего, я с ним дома поговорю, с этим козлом.
— Сколько тебе лет? — спросил Ислам.
— Четырнадцать, почти пятнадцать. А тебе?
— А мне почти восемнадцать, осенью в армию пойду. Ты в четвертой школе учишься?
— А где же еще, тут одна русская школа.
— В каком классе?
— В девятый перешла. А я, между прочим, тебя помню, я в пятом училась, а ты в восьмом. Ваша англичанка нашей классной была, один раз ей девать нас было некуда, и она провела совместный урок, мест всем не хватило, и некоторым пришлось сесть по трое, я с тобой села.
— Вот это да, — изумился Ислам. Он почему-то сразу вспомнил тот совместный урок и пугливую девочку, сидевшую рядом, но чтобы с ней за три года случилось такое превращение! — Слушай, так это же судьба!
Лана засмеялась. На ней была белая гипюровая блузка и черная плиссированная юбка ниже колен.
— А куда же делся этот лейтенант, с которым ты танцевала? — спросил Ислам.
Лана быстро с любопытством бросила на него взгляд.
— Да ну его, дурак пьяный, пристал как банный лист, я от него спряталась потом. А я видела, как ты шел ко мне, — лукаво сообщила Лана.
— Шел, да не дошел, — подтвердил Ислам, — зачем же ты с ним танцевала, если он пьяный дурак?
Лана пожала плечами.
— Не знаю, неудобно как-то было отказывать, взрослый дядька.
— А ты где живешь? — спросил Ислам.
— На Второй площадке, — ответила Лана, — я отсюда уже могу добежать, можешь не провожать меня.
— Я вовсе не поэтому спросил, — сказал Ислам.
Второй площадкой назывался один из четырех военных городков. Была еще Третья площадка. Два оставшихся назывались, соответственно, Танковый полк (он находился напротив вокзала, на берегу моря — именно там произошла стычка с теннисистами) и Батальон связи, где жил Ислам. Их именовали по роду войсковых частей, находящихся рядом. Тот, в котором жила Лана, располагался в центре города.
— В следующую субботу придешь на танцы? — спросил Ислам.
— Не-а, в субботу мы уезжаем в Рязань к папиным родителям, вернее, папа с братом уедут в субботу, а мы с мамой во вторник. Маму с работы не отпускают, а папа неделю отпуска торчать здесь не хочет.
На повороте, ведущем вглубь военного городка, Лана остановилась.
— Дальше провожать не надо, а то родители заругают.
— Странно, на танцы они тебя отпускают, ведь наверняка кто-то проводит девушку домой.
— Какой ты умный, — иронически протянула Лана, — они же меня с братом отпустили, не могу же я брата подводить.
— Но ты же все равно одна сейчас придешь, — упорствовал Ислам.
— Ну, совру чего-нибудь, скажу, довел до дому и куда-то с мальчишками пошел.
— Может быть, завтра встретимся, погуляем, — предложил Ислам.
Лана пожала плечами.
— Не знаю.
— А кто знает, у кого я могу спросить?
Лана улыбнулась.
— Вообще-то у меня завтра экзамен.
— Что сдаем? — поинтересовался Ислам.
— Математику.
— О, это ужасно, я тебе сочувствую.
— Почему, я к математике нормально отношусь.
В ответ Ислам продекламировал:
— А математики, скажу я вам,
Возьмите дозу, не больше, чем позволит ваш желудок.
В чем нет услады, в том и пользы нет;
Что вам по нраву, то и изучайте.
— Сам сочинил? — спросила Лана.
— Шекспир, — ответил Ислам, — но я присоединяюсь — у меня всегда была скрытая двойка по математике.
— Это как, скрытая?
— Тройка с минусом.
— Понятно. Ну, я пошла, спасибо, что проводил.
— Ты в каком корпусе сдаешь экзамен?
— Во втором.
— А во сколько?
— В десять начало.
— Я подтянусь, поболею за тебя.
Лана пожала плечами, сказала «пока» и пошла вперед. Ислам остался на месте. Через несколько шагов она обернулась и помахала ему рукой.
Самое чудесное время суток — это утро субботы. Просыпаешься от гомона птиц, галдящих в кронах деревьев, растущих под окнами. С кухни тянет сдобным запахом блинов. Героическая мама, несмотря на ревматическую ногу, стоит у керосинки, так как считает, что завтрак выходного дня должен отличаться от будничного. И самое главное, впереди два дня безделья. Собственно, всего этого уже было достаточно для хорошего настроения, но было еще вчерашнее знакомство. Ислам сел, свесив ноги с солдатской койки, оставшейся в память об отце, недолгое время служившим старшиной в войсковой части.
— Мам, сколько времени? — спросил он.
— Николай с рыбалки уже вернулся, — отозвалась мать, — значит, уже одиннадцать.
Мать часов не носила, в маленьком провинциальном городе значение имел только один временной рубеж — начало работы, все остальное было несущественно, пунктуальность не считалась правилом хорошего тона. Но были другие сигналы — утром мать просыпалась от звуков гимна, звучащего из радиоприемника. Происходило это в шесть часов, причем длилось довольно долго, сначала передавали гимн национальный, затем общенациональный, так что проспать не было никакой возможности.
Для всего остального также существовали свои ориентиры: спать ложились после того, как пройдет поезд, утром мимо дома проезжал на велосипеде почтальон — значит, уже восемь, ну и так далее. Ислам спустился во двор, подошел к умывальнику, прикрепленному к стене дома, побренчал алюминиевым соском, умылся, почистил зубы. Завтрак не отнял много времени, через полчаса Ислам в джинсах, цветастом батнике, сандалиях на босу ногу вышел со двора и направился к школе, ходу до нее было не более десяти минут. Он поднялся на шоссе, взошел на мост. Здесь были хорошо видны вершины гор в синеватой дымке. Внизу текла обмелевшая, разделившаяся на две протоки река, берущая начало где-то далеко в горах. В иссякшем русле бродили одинокие коровы, щипавшие зелень, покрывшую влажную почву. Прямо под мостом важно шествовала стая гусей.
В школу Ислам входить не стал, прошел мимо, заглядывая во двор, где кучковались школьники. Наблюдательный пост он занял у входа в парк «Дружба», в тени акации сразу за комендатурой, напротив старинного дворца бывшего правителя Ленкорани, в котором сейчас размещался исполком. Лана появилась примерно через час, за ней тащились двое малолеток из азербайджанского сектора, вслух обсуждая ее прелести. Выждав, когда Лана пройдет мимо, Ислам отогнал школяров и двинулся за девушкой. Парк пересекала аллея, вдоль которой на скамейке сидели старики и играли в нарды. Поравнявшись с девушкой, Ислам сказал:
— Привет, как успехи?
Девушка удивленно взглянула на него, но в следующий момент, узнав, улыбнулась.
— А, это ты… Что так поздно? Обещал прийти поболеть.
— Ну я же не мог в класс зайти, я давно уже здесь стою, болею.
— По твоему цветущему виду не скажешь, что ты очень болел за меня, переживал.
— У меня замедленная реакция, — объяснил Ислам, — вот увидишь, через час свалюсь с ног.
— То есть с тебя сейчас нельзя глаз спускать.
— Ты в самую точку попала, не спускай с меня глаз, пожалуйста.
— Вот еще, делать мне больше нечего.
— А сколько мы получили? — спросил Ислам.
Лана показала четыре пальца.
— Потрясающе, — воскликнул Ислам, — я теперь буду к тебе только на «вы» обращаться, то есть к вам.
— Это еще почему?
— Человек, сдавший экзамен по математике на четыре, заслуживает уважения, — пояснил Ислам.
— Да я списала, — простодушно сказала девушка.
— Чистосердечное признание заслуживает еще большего уважения, — заявил Ислам, — пожалуй, я сзади буду идти.
— Да ладно тебе, — засмеялась девушка, — иди рядом, все польза какая-то.
— Вот как, — удивился Ислам, — это какая же?
— Не пристают.
— А-а, действительно положительный момент налицо. Но зато, как смотрят, — заметил Ислам.
— Да уж, — согласилась девушка, — смотрят. Так смотрят — прямо дырку прожигают.
На улице в самом деле не было ни одного человека, который не проводил бы их взглядом. В провинциальном городе развлечений мало. Они прошли улицу, ведущую к центру города, к перекрестку, к которому выходил своими витринами универмаг. Здесь бездельников было еще больше, вернее, здесь были одни бездельники, не считая, конечно, таксистов, которые бездельничали вынужденно.
— Ты торопишься? — спросил Ислам. — Погуляем, может быть?
— Не, не могу, умираю от голода, извини.
— Да нет, ничего, причина серьезная, я понимаю.
Она что-то уловила в голосе Ислама, посмотрела подозрительно.
— Издеваешься?
— Что ты, кто над тобой будет издеваться, двух дней не проживет, — пообещал Ислам.
— Поживем — увидим, — заявила Лана.
— Хочешь газировки? — предложил Ислам.
— Нет.
— А мороженого?
— Нет.
— Почему?
— Аппетит не хочу перебивать. Дальше не ходи. Здесь расстанемся.
— До дома далеко же еще.
— Там на углу, в киоске, наш сосед работает, увидит — матери скажет.
— Вечером встретимся? — спросил Ислам.
— Не могу, вечером отец с братом уезжают, мы с мамой провожать пойдем.
— Какой вагон? — деловито спросил Ислам.
— Зачем тебе? — насторожилась Лана.
— Я тоже приду, может, вещи, там, помочь поднести.
— Вот еще, не вздумай, — испугалась девушка, — я вообще с тобой разговаривать перестану.
— Хорошо, не буду, — пообещал Ислам, — вещи подносить, я только издали посмотрю на тебя.
— Ну, издали можно, — согласилась Лана.
— А завтра что ты делаешь?
— Завтра с утра на море пойду.
— С мамой.
— Нет, маме некогда, она поедет в Алексеевку к бабушке, я пойду с соседями.
— Ну, значит, завтра на море и увидимся.
— Ладно, пока.
— Пока.
Ислам повернулся и, насвистывая под нос мелодию из кинофильма «Бобби», пошел обратно. Несколько раз обернулся вслед девушке. На углу выпил газировки, купил кулечек жареных семечек, высыпал их в карман, а кулечек скомкал и бросил в канаву. Канализация в Ленкорани была открытого типа (впрочем, за прошедшие с тех пор тридцать лет там ничего не изменилось, там вообще время течет медленней). Шел, глядя себе под ноги, улыбаясь собственным мыслям. У входа в парк остановился, вспомнив, что не спросил у девушки, где именно на море она будет купаться, но бежать за ней было поздно. Ислам чертыхнулся, что, учитывая символичность имени, было ему совсем не к лицу, и вступил в парк.
Тенистая аллея делила его на две части: с одной — тир, бильярд, качели, карусели, летний кинотеатр, а с другой — шахматный клуб, закусочная с прилепившейся к ней чайханой, известной на всю страну: как-то заезжий фотокорреспондент сфотографировал заведующего, старика чайханщика по имени Мамади и опубликовал колоритный снимок в популярном журнале «Огонёк». Чайханщик позировал на фоне огромного самовара, держа в одной руке большой фарфоровый заварочный чайник, треснутый, затянутый в проволочный корсет, а в другой — целых шесть стаканчиков армуди в блюдцах, поставленных друг на друга. Собственно парк «Дружба» был не простым парком, а дендрарием бека, бывшего правителя Ленкорани, деревья, растущие в нем, имели почтенный возраст и мудреные названия.
Давным-давно, когда Ислам еще учился в начальных классах, во время грозы от сгнившего ствола отвалилась крупная ветвь и своим острием угодила точно в голову старика, который в этот момент шел по парку, держа над головой большой черный зонт. Они на перемене бегали смотреть на оставшуюся лужу крови и порванный зонт. С тех пор всякий, кто ступал ногой на аллею, вначале опасливо задирал голову, но все равно шел, рискуя собственной жизнью. Общественность какое-то время требовала, чтобы трухлявые деревья спилили, но власти ответили, что реликтовые деревья представляют научный интерес и повесили на них таблички, после этого общественность быстро угомонилась, многие стали гордиться парком и забывать о дамокловых мечах.
Этому способствовали старики, которые, то ли в силу возраста, то ли под влиянием игр, с успехом преодолевающих вечность, были безмятежны перед лицом нависшей, в буквальном смысле, опасности, — они облюбовали скамейки на аллеях для игры в нарды и шахматы. Дошагав до середины парка, Ислам непроизвольно повернул налево в чайхану. Сделал он это, повторяем, непроизвольно, но последствия оказались самыми непредсказуемыми. Ибо, как гласит древняя арабская пословица, ничтожные причины могут иметь великие следствия, или, как сказал писатель, — некая сила всегда бывает настороже, чтобы облегчить путь, ведущий нас к погибели. Сам дивясь тому, что он повернул к чайхане, Ислам подумал, что просто посмотрит: может, кто из знакомых там сидит.
Зимой чайхана едва вмещала в себя десяток человек, зато летом столы выносились на открытую площадку, обнесенную живой изгородью из лавровых, низкорослых в силу безжалостной стрижки, деревьев. В узком проходе между дощатой, выкрашенной в голубой цвет стеной чайханы и кустарником Ислам столкнулся с группой десятиклассников. Он не успел сосчитать, сколько их было (пять или семь), поскольку один из них, смутно знакомый, поравнявшись с Исламом, вдруг с ненавистью впился в него глазами.
— Что уставился? — недовольно спросил Ислам, припоминая, что это тот самый парень из военного городка, которому Гара залепил мячиком в лоб…
В ответ парень схватил его за ворот. Ислам попытался оттолкнуть его и в следующий миг оказался под градом ударов, посыпавшихся со всех сторон. В результате этой мгновенной потасовки Ислам, получив удар в голову, полетел на землю, а нападавшие оказались на нем. Он барахтался как мог под грудой тел, отбивался. В следующий миг положение изменилось, и количество людей над нашим героем поредело. Дюжий подавальщик, выскочив из чайханы, расшвырял нападающих и помог Исламу подняться. Не ожидая какой-либо реакции со стороны жертвы, парни пошли своей дорогой. Ислам оглянулся в поисках знакомых лиц, но тщетно. Все еще стоявший рядом с ним подавальщик, словно прочитав что-то в его глазах, сказал:
— Не связывайся с ними, иди лучше домой.
— Хорошо, — сказал Ислам.
И двинулся за компанией, за ним увязались мальцы, торгующие вразнос семечками и сигаретами. Парни, что-то живо обсуждая, неторопливо шли в сторону выхода из парка. Ислам нагнал их, набросился на крайнего и нанес несколько быстрых ударов и, не дожидаясь, пока вся группа опомнится, отскочил назад. За ним никто не погнался, парни видимо сообразили, что тактика противника изменилась, и решили не преследовать бегуна на короткие дистанции. Кроме того неподалеку, в бильярдной, многие игроки прервали игру и наблюдали за развитием событий, у одиночки могли появиться защитники. Развернулись и пошли. Ислам за ними. Число зевак увеличилось. Уличная драка в Ленкорани — народное развлечение.
Теперь школяры ускорили шаг, были напряжены, то и дело кто-нибудь оглядывался, желая удостовериться, продолжают ли их преследовать. Выйдя из парка, компания повернула налево по центральной улице. Ислам нырнул в простенок между оградой и будкой тира, проскочил между мангалами закусочной, на которых жарились шашлыки, окутывая близлежащее пространство умопомрачительным запахом. Пригнувшись, пробежал между столиками, подождал несколько минут, пока в проеме выхода появятся школяры, и выскочил наружу, вновь застав их врасплох. Два сильных удара достались ближайшему парню, а третий — стоящему рядом с ним. Не давая противникам опомниться, Ислам вновь отбежал. На этот раз парни бросились за ним. Ислам, легко одолев стометровку, неожиданно повернул обратно. Сбил с ног самого ретивого преследователя и, перепрыгнув через низкую ограду, вновь оказался в парке. Прыгнуть за ним никто не рискнул.
В некотором замешательстве компания повернула обратно. Ислам влез на парапет и пошел за ними. Пацанва свистела и улюлюкала, выражая одобрение. Противники шли теперь точно посередине улицы, благо улица была почти пешеходная, не оставляя никакой возможности для внезапного нападения. Но Ислам все равно преследовал их, вооружившись лозунгом времен Второй мировой, — «Гнать врага до самого логова». Он шел по тротуару, то и дело скрываясь за стволами пальм и нестриженых лавровых кустарников. Вдруг он увидел Гара, ведущего велосипед. Одной рукой он держал велосипед за рога, другой — лузгал семечки. С удивлением возрившись на Ислама и его свиту, он спросил:
— Что случилось, ала, что это за вид, фасон у тебя?
— Как ты вовремя, брат, — воскликнул Ислам, — у меня тут небольшая заварушка, иди за мной.
Получив подкрепление, Ислам не стал дожидаться удобного момента. Компания в этот момент пересекала перекресток у здания драмтеатра. Пока Гара разворачивал велосипед, он выскочил на дорогу и, совершив быструю пробежку, в прыжке ударил ногой в спину самого рослого парня, отчего тот, растопырив руки, полетел на землю. Приземлившись, Ислам устоял на ногах и тут же нанес две оглушительные затрещины тому самому теннисисту. Оставшаяся тройка обступила Ислама со всех сторон, но в этот момент подоспел Гара и пустил в ход свои кулаки. Через минуту Ислам отступил и потащил за собой Гара. Проходившая мимо пожилая женщина набросилась с упреками на Ислама, назвав его дикарем и выродком. Школяры, утратив боевой пыл, быстрыми шагами двинулись к центру города, где находилась автобусная остановка.
— Пошли, — сказал Ислам и направился за ними.
— Сейчас, — крикнул Гара и подбежал к валявшемуся на земле велосипеду, возле которого уже крутилась пара сорванцов.
Подняв машину, он прыгнул в седло и быстро доехал до приятеля.
— Может, догоним? — предложил он.
— Не надо, они сейчас сами остановятся, автобус ждать будут.
Но компания не решилась больше испытывать судьбу и подвергаться опасности еще одного нападения. Они остановили такси и быстро укатили. Такого поворота Ислам не ожидал.
— Говорил я тебе, давай догоним, — разочарованно сказал Гара, — только я во вкус вошел.
— Ничего, — сказал Ислам, — вечером пойдем в теннис играть.
Мать сидела во дворе, в тени дамирагача — железного дерева. Увидев Ислама, она насмешливо произнесла:
— Салам алейкум, где это вас носит? Обед давно остыл.
— Дела у меня были, — бросил Ислам, прошел к умывальнику и стал умываться.
Когда он повернулся за полотенцем, мать, разглядев его лицо, ахнула:
— Бисмиллах, что это у тебя с лицом?
— Упал, — сказал Ислам, трогая ссадины.
— Ты что же упал сразу на обе стороны? — с иронией поинтересовалась мать.
— А что, бывает, — сказал Ислам, разглядывая кровоподтек в маленьком облупившемся зеркальце, висевшем над умывальником, — земля же круглая.
— Действительно, — согласилась мать, — я как-то сразу не подумала, да и голова тоже круглая.
Ислам с подозрением посмотрел на мать, пытаясь понять, серьезно она говорит или подыгрывает ему, затем, мучительно пытаясь осознать эту заданную им самим бессмыслицу, вошел в дом.
На обед мать приготовила овощное рагу из баклажанов, картофеля, помидоров и чеснока. Ислам ел во дворе, в тени пресловутого дамирагача, раскинувшегося огромным зонтом над головой. Мать очень любила это дерево, шутливо называя его своим приданым, — она посадила его в год, когда переехала в этот дом. Дерево очень быстро принялось и потянулось вверх. Мать его слегка подрезала, чтобы ветви росли в нужном направлении, а крона стала более пышной и тенистой. Дамирагач, теперь словно обидевшись, в отместку, в затянувшемся приступе самоунижения, рос натурально в форме зонтика. Ислам ел руками, подбирая хлебом овощную мякоть. Мать глядела на него, мелко кивая головой в такт своим мыслям.
— Что ты так смотришь на меня? — спросил Ислам, разделавшись с рагу и принимаясь за холодный компот из красной алычи.
— Тебе в армию скоро, — сказала мать, — вот я и думаю, что ты там есть будешь, на тебя ведь не угодишь. Наверное, я с тобой пойду в армию, буду тебе там отдельно готовить.
— Это было бы здорово, но ты, мама, по возрасту призыву не подлежишь, — заметил Ислам.
— Спасибо тебе, сыночек, за напоминание, — сказала мать.
— Извини, мам, я сказал бестактность, — покаялся Ислам, — ты еще молодая женщина.
— Ничего, — весело произнесла мать, она не умела долго дуться на него, — в пятьдесят лет жизнь только начинается — осмысленная. Если бы не нога, я вообще бы горы свернула. Иди полежи немного.
— Слушаюсь, джанаб Фархад, — шутливо сказал Ислам. Он вошел в дом, лег на солдатскую койку и через некоторое время, думая о Лане, уснул.
Вечер выдался неожиданно прохладным, сумеречное небо затянуло облаками. С моря дул сильный ветер и доносил гул прибоя. Ислам с Гара битый час прогуливались по улочкам военного городка, но тех парней до сих пор не встретили. Теннисный корт был пуст, а сам стол сложен и находился под навесом, в ближайшем дворе.
— Кто же в такую погоду играть будет? — наконец сказал Гара, — шарик улетит, ветер.
— Какой ты умный, ала, — восхитился Ислам, — а на улицу они тоже не выйдут? Дома будут отсиживаться? Пошли еще круг сделаем, а потом по пляжу пройдем.
Друзья еще раз обошли военный городок по периметру, на углу постояли немного у открытой двери женского общежития. Вожделенно покрутили головами, надеясь в сумрачной перспективе коридора увидеть обнаженную фигуру солдатки.
— Эх, полжизни отдал бы за шапку-невидимку, — мечтательно сказал Гара.
— Пошли, страдалец, — потянул его Ислам, — этого добра еще много будет в твоей жизни.
— Пусть Аллах услышит твои слова, — набожно сказал Гара и провел руками по лицу.
Вдоль высокого каменного забора, отделявшего городок от воинской части, они вышли на берег моря. Пляж был малолюден, почти пуст и большей частью залит водой. Море было темно-зеленого цвета, повсюду пенились гребни зарождающихся волн, которые с неудержимостью рока совершали движение к земле, чтобы обрушить на нее свою мощь. Под свинцовым небом парили чайки и бакланы, то и дело какая-нибудь бесстрашная птица камнем падала в беснующуюся воду, чтобы выхватить рыбешку, оказавшуюся на поверхности.
— Штормит однако, — сказал Ислам, — может, искупаемся?
— Делать мне больше нечего, — ответил Гара, — я в хорошую-то погоду редко купаюсь. Осталось только в такую волну плавать. Шарахнет о какую-нибудь сваю — будешь знать.
— Шарахнуть может, — согласился Ислам.
Каспийское море долго мелело, затем какой-то умник додумался перегородить пролив Кара-Богаз-Гол с другой стороны Каспия. С тех пор вода неудержимо прибывала. В штормовую погоду волны уже лизали фундамент домов первой линии. Бетонные блоки, разрушенный пирс, толстенные арматурные прутья, к которым рыбаки цепляли сети, вся береговая инфраструктура оказались под водой, и теперь без опасения водные процедуры можно было принимать только у берега, там, где вода была прозрачной. Более глубоководный спорт был сродни русской рулетке — чреват если не смертельным исходом, то серьезным членовредительством. Увязая в песке, друзья прошли сотню метров по пляжу, затем, не сговариваясь, взяли левее и вышли на твердую почву, сняли сандалии, вытрясли песок и двинулись в сторону вокзала. Они засели в привокзальной чайхане, устроив здесь дозорный пункт. До прибытия поезда было еще далеко, в этот ранний час перрон был пуст, и редкие прохожие, пересекавшие его, были хорошо видны, дорога из военного городка в центр вела как раз через вокзальный перрон. Дозорные выдули второй чайник, когда на перроне появилась тощая до безобразия фигура. Виталик, радостно улыбаясь, пожал обоим руки и сел рядом.
— Я так и понял, что здесь тебя обнаружу, — довольно сказал он.
— Да ты вообще парень смекалистый, — похвалил его Ислам, — умен не по годам.
— Ага, домой к тебе сначала пошел, мать говорит, нету, ушел. Ну, я сразу понял, в Танковый полк, а потом сюда.
— Подожди-ка, — запоздало удивился Ислам, — а почему ты решил, что я здесь?
— Земля слухом полнится, — былинно ответил Виталик, — Ленкорань город маленький. Я Корнева встретил, ты, кажется, с ним тоже знаком, он на Форштате живет, рядом с чувихой, которую я сейчас клею. Ты сегодня избил какого-то парня с Танкового полка.
— Я избил! — возмутился Ислам, — их пять человек было, а я один, потом вот Гара появился, к финалу. Ну и че дальше?
— Корнев предлагает тебе встретиться, — сказал Виталик.
— Подожди-ка, ты что, порученец, что ли?
— Да ты че, я послал его, но сказать я тебе должен.
— Что говорит? — спросил Гара, с трудом понимавший быструю речь.
— Тот парень, с Эйтибаром, со мной встретиться хочет.
— Пойдем, — немедленно откликнулся Гара.
— Пойдем, — сказал Ислам и, обращаясь к Виталику, спросил: — Где сейчас Корнев, не знаешь?
Не все так просто, — переходя на азербайджанский язык, ответил Виталик. — Я бы и сам ему по шее дал, ты же знаешь, я за тебя кого хочешь зарежу. Он дружит с одним азербайджанцем, с Таиром-тюремщиком, ему лет двадцать пять, здоровый такой парень, сидел два года, так вот, он за ним стоит. Нам тоже надо какого-нибудь авторитета найти.
— Не надо, — сказал Ислам, — завтра я занят, а в понедельник я готов с ним встретиться. Передай ему.
— Надо собрать ребят, — настаивал Виталик, — все равно Таир не один придет, с друзьями — тебе ничего не скажут, если ты кого-нибудь приведешь.
— Не надо, — повторил Ислам.
— Он правильно говорит, — вмешался Гара, — Корнев приводит Таира-тюремщика для разговора, а ты что, рыжий, что ли.
— Я не рыжий, — сказал Ислам, — я черный.
— Ошибаешься, — заявил Гара, — черный это я.
— Каждый из нас два человека с собой возьмет, уже будет, о чем поговорить, — добавил Виталик.
— Ладно, — неопределенно сказал Ислам, — где и когда?
— Он предлагает тебе назначить любое время и место.
— Он ведет себя вызывающе, — заметил Ислам.
— Так я же говорю, Таир ему поддержку обещал.
— Скажи, что в понедельник, послезавтра, вон там, — Ислам протянул руку в сторону привокзального Парка культуры и отдыха, в который почему-то никто не ходил несмотря на то, что здесь был клуб «Досуг» с чеканным изображением шахмат на фронтоне и навсегда остановившееся колесо обозрения. — Я до шести работаю, на восемь назначай время.
Наступило молчание. Несмотря на высказанную браваду и хладнокровие, произошедший разговор как-то озаботил всех, как бывает, когда вдруг сталкиваешься с непредвиденными трудностями, грозящими нарушить привычное течение времени. Все трое сидели, погрузившись в собственные мысли, пока наконец Гара молодецким гиканьем не прервал их тягостные раздумья.
— Пойдем в бильярдную, что носы повесили, сыграем на «Мальборо», а то у меня курить кончилось, — сказал он.
— Ну да, большое удовольствие, — заметил Ислам, — на этих кривых столах шары катаются сами по себе, поэтому ты и выиграл в прошлый раз.
— Два новых стола поставили, — сказал Гара, — Шами расщедрился.
— Ну, пойдем, — согласился Ислам, — раз тебе червонец ляжку жгет.
Он бросил полтинник в блюдце. Все встали. Виталик замялся.
— У меня свидание через час, на Форштате, заодно и Корнева увижу, он там живет.
Ислам пожал протянутую руку.
— Как успехи? — спросил он, — далеко продвинулся?
— Надеюсь, сегодня крепость падет, — высокопарно ответил Виталик.
— Ну-ну, — напутственно произнес Ислам.
Виталик протянул руку Гара, тот хлопнул по ней.
— Нам же по дороге, до универмага, — сказал Ислам, — там на автобус сядешь.
— Денег нет, — признался Виталик, — я из Баку тридцать рублей привез, каникулярные отдал матери на хранение, она их за два дня пропила.
Ислам полез в карман и достал три рубля.
— Возьми трешник, — сказал он, — отдашь, когда будут.
Виталик не чинясь взял купюру.
— Спасибо, но я все равно пешком отсюда пойду, берегом моря прямо на Форштат выйду. Пока.
Он повернулся и своей прыгающей походкой двинулся по перрону. Ислам, глядя ему вслед, вдруг почувствовал, как его хватает за горло и душит беспричинная жалость к этому парню, он даже едва не прослезился, хотя, учитывая его собственные перспективы, жалеть ему впору было самого себя.
— Что он приклеился к тебе? — спросил Гара ревниво.
— Он мой друг, — ответил Ислам. — Но не лучше тебя.
В бильярдной по причине лета все столы, кроме главного, на котором играли в карамболь, были вынесены на открытый воздух. Между смоковницами на натянутых проводах висели железные лампы, освещавшие зеленое сукно, под лампами вился сизый сигаретный дым. Из летнего кинотеатра доносилась песня Раши Капура, там тоже шел индийский фильм «Бобби». Один из столов действительно был новым, за ним как раз заканчивали партию.
