Глава 22. Любуня и Сатана

В собратьях и сосестрах по посещению мощей и святых мест Вигнатю напрягало одно: непродвинутость. Убогие какие-то ей спутники попались, вроде и не глупые, не больные, не немощные, а убогие – и всё тут! Заводить разговор о том, что надо срочно спасать мир, спасать молодежь, было бесполезно. Никто напрямую не возражал: ага, спасать надо. Но далее мнения делились. Галина Николавна и примкнувшие к ней глуховатая Надежда и с артритными суставами Дарья Степанна были убеждены, что все в руках Божьих, потому надо спасаться самим, а уж за тобой сами собой спасутся другие, по примеру и с Божьей помощью. Иван-старший, супруг перманентно спящей, но весьма милой, когда не спит, Томы, с Галиной Николавной позволял себе не соглашаться, и настаивал на том, что хотя все в руках Божьих, Сатану никто не отменял, потому спасать от его влияния детишек всенепременно надо, но маленьких, невинных – в первую голову, путем крещения. Причем лучше крестить всех поголовно, прямо в роддомах, перед первой прививкой, независимо от вероисповедания. Сестры Онипко Ивану поддакивали: сразу по рождению – это лучше.

– Помилуйте, Иван, что вы такое говорите? – возмущалась Вигнатя. – Как это «всех поголовно»? А если ребенок – мусульманин или иудей? Родители против будут. И нельзя это, по нашим христианским законам нельзя.

Галина Николавна, знающая православный закон лучше других, однозначно соглашалась:

– Нельзя!

Но Иван не сдавался:

– Нельзя, но ради детей можно. Ведь спасение-то в чем? В крещении. Что ждет на небесах некрещеного? То-то же. А когда все сто процентов населения крещены, то всё, бабоньки, всё! Сатане придется исчезнуть.

Игнорируя возмущающее слух обращение «бабоньки», Вигнатя пыталась вырулить на наболевшее:

– А подростки, которые крещены? Смотрите, сколько их у нас, крещены – да, а ведут себя так, что мама не горюй! Ни норм не соблюдают, ни постов, ничего. В храм не ходят. Библию не читают.

– Вот о чем я и говорю! С младенцев надо начинать! – твердил свое Иван.

– Вера Игнатьевна, а ваши внуки Библию читают? – вопрос Галины Николавны был риторический, потому как о внуках Вигнати уже говорилось не раз: вежливый и внимательный Макс всем понравился мгновенно, и Евгения, хоть и заочно, по фотографиям – тоже.

– Мои – читают, – с достоинством кивнула Вигнатя.

– Ну вот! – победно воскликнула Николавна. – Вот видите. Моя точка зрения оказывается правильной. Спасись сам, и остальные последуют твоему примеру.

– Так я ж не только о своих внуках волнуюсь, я ж вообще… – пыталась возразить Вигнатя, которой приятно было быть примером, но не о том ж речь!

– А вообще всех надо крестить в роддоме! – вставлял Иван-старший. – Поголовно! Вы помните, как язычную Россию крестили? Насильно! Согнали всех к реке – и вперед! А в наше время не до рек-озер, не до роскоши. В роддоме надо крестить – вот вам и весь сказ!

И сестры Онипко опять соглашались. Иван-младший принципиально был с ними в одном направлении ходом мысли, но про себя, про себя, а вслух больше помалкивал. Бесплодная девушка тоже была «за», пусть крестят в роддоме, лишь бы ребеночек, лишь бы было кого крестить, лишь бы с ней случилось чудо, ведь дает же Бог деток даже тем, кто в него не верит, а она верит…

«Нет, ну разве не убогие, а?» – мысленно досадовала Вигнатя.

Любуня, как и младший Иван, тоже больше помалкивала. Она была уверена: Бог – это личное дело каждого, молись ли, постись ли, кайся ли – обсуждать на людях тут нечего. Из-за этого молчания Вера Игнатьевна на нее потихоньку дулась.

По приезде разместились в спортивном зале третий год ремонтируемого Детского Центра. Вигнатя, если и была в шоке, виду не подавала: обещали приличную гостиницу, а тут… А Любуня восприняла происходящее спокойно: в зале так в зале. «От церквы недалеко – и ладно!» – подумала Любуня.

Зал был разделен белыми двухметровыми перегородками с крючками для одежды. Кроватей не было, было что-то вроде… полатей, что ли? Люба не знала, как назвать спальные места: по двенадцать мест, залезать с ног – ну, то есть подушки у стены, в ряд, ноги к проходу. А через метр, вдоль ног – перегородки для одежды. На крайние места можно не залезать, конечно, а так садиться. Но крайние были заняты. Застиранные бурые и серые одеяла стопками лежали на подоконнике и под ним, у холодной батареи, на газетах.

– От благодать, от молодца! Чистенько! – одобрительно осмотрел лежбище Иван-старший. – Устроимся с комфортом!

Вигнатя поджала губы, но ничего не сказала.

– Вот мы годков пять назад на Великорецком были, помнишь, Том? – повернулся он к жене, одновременно устраивая рюкзак под вешалками. – Это было да-а…

– Это да, – согласилась жена.

– А что за Великорецкий? – поинтересовалась Люба.

– Великорецкий крестный ход, – охотно принялся объяснять Иван. – Человек тыща, наверно, шли. Колонной. Сто пятьдесят кэ-мэ пешком.

– Ско-олько?

– Сто пятьдесят, даже побольше будет.

– Побольше! – опять согласилась Тома и неожиданно засветилась, засмеялась: – Три с половиной марафона!

– Крестные ходы нехорошо марафонами мерить! – заметила Вигнатя.

Но то ли заметила она слишком тихо, то ли Тома рассмеялась слишком задорно, – факт, что никто не среагировал. И Иван продолжил:

– Три марафона пройти – дело нехитрое. Не пробежать же! Справились. Но как спали – это, конечно, да! Людей впрямь тыща. Мест нет, в туалет сходить – очередь. За водой тоже. Ну и пока в итоге спать уляжешься, ночь. А в три вставать, подъем.

– Господь кого любит, того проверяет, – вставила копошащаяся в сумке Галина Николавна.

– Спутница у нас боевая была, Ирина, – вспомнила Тома. – Одна раньше всех вспорхнет, в два утра уже на ногах, да потихоньку, чтоб никого не потревожить, все приготовит, молитву прочтет…

Бесплодная девушка прилегла на второе место у окна, вытянув руки к подушке. Вигнатя, не позволившая себе присесть, посмотрела на нее с неодобрением. Из-за перегородки в гости заглянули две девочки в одинаковых синих платках. Глуховатая Надежда угостила их карамельками.

– А завтра нам когда вставать, в три? – спросила Дарья Степановна, тяжело опускаясь на матрац и вытягивая толстые ноги.

Из-под коричневой Дарьиной юбки торчали синие спортивные штаны с начесом. Колени под начесом были обмотаны какими-то шерстяными тряпками. Вигнатя видела, как Дарья утром колдовала с этими тряпками, пропитывая их мазью цвета детской неожиданности. К счастью, мазь хоть не пахла.

– Не, завтра спим-высыпаемся! – объявила Галина. – В шесть-тридцать на службу. Служат утреню и Божественную литургию. А вот послезавтра…

Любуня не стала слушать, что послезавтра, ей приспичило. Отсутствовала она долго: наверно в дороге что повредило, а может, просквозило кишечник в поезде…

Когда Любуня вернулась, в зале никого не было. Нет, за перегородкой люди были, но чужие, и мало: тетка с двумя малолетками, один из которых совсем грудничок, в коляске, потом девушка с отсутствующим взглядом, потом старуха какая-то в дальнем углу… Хоккейные переносные ворота, в количестве почему-то трех штук, были сдвинуты в угол, к пирамиде из больших пластиковых кубов. На кубах лежали вещи, а в воротах спали еще дети, мальчик и девочка. Любуня мельком отметила, что «хоккейные» дети одеты довольно ярко, во все новое, и спят на надувной постели, тоже новой. Теткины же малолетки больше походили на маленьких оборвышей.

Выяснилось, что все ушли в храм. «Могла бы и сама догадаться!» – подумала Люба и тоже пошла в храм по дороге, в сторону которой махнула рукой тетка, убаюкивающая дитенка. Но на полпути Любе опять приспичило. Пришлось вернуться.

Активированный уголь у Любуни был свой, а «Смекта» лежала в вещах Вигнати. Точно лежала, должна была лежать. Однако среди лекарств заветного средства не оказалось. Любуня вздохнула и собралась уж обратиться за помощью к застенной тетке, как тут в бордовой вместительной Вигнатиной косметичке требовательно и знакомо затренькало. Это было странно: чтобы подозрительная и педантичная хозяйка вот так бросила свой телефон? Люба открыла косметичку. Звонили дети из Америки. Люба решила ответить.

…Вигнатя появилась в зале бесшумно. Домработница и по совместительству подруга стояла к ней спиной и не видела, как у старушки Богачевой медленно вытягивается и белеет лицо и начинают трястись тонкие пальцы. Любуня окончила разговор и повернулась.

– Воровка! – прошептала Вигнатя. – Воровка и предательница!

– Вы что? Да я же не… Я ж за лекарством…

– За лекарством? – задохнулась от ярости Вера Игнатьевна. – Звонить в Америку и докладывать о том, что я свихнулась, это называется «за лекарством»?

Любуня поняла, что Вигнатя слышала если не весь разговор, то значительную его часть, поскольку вопрос детей о том, адекватна мать или «совсем уже свихнулась», был в самом начале беседы.

– Но я ж ничего такого! – отчаянно залепетала Люба. – Вы что, я же совсем наоборот!

– Я вижу! Ох… – Вигнатя схватилась за сердце, но Люба этого не заметила, как раз в этот момент она закрыла широкими белыми ладонями наполнившиеся обидой глаза.

– Дойти до того, чтобы вытянуть у меня из кармана телефон, потом рыться в моей сумке и звонить по моему мобильнику сыну!

– Из какого кармана, помилуйте, Вер Игнатьна! Вы его тут забыли!

– Я никогда! Его! Не забываю!!!

Вигнатю трясло от возмущения. Она уже не помнила, что конкретно услышала минуту назад. То ли Любка ответила сыну, что, мол, да, мать свихнулась, то ли что не совсем свихнулась. То ли Макс уехал к этой своей девке в Москву, прости Господи, то ли по делам – какие дела, что может быть важнее Бога? – но не в Опалиху, не за домом смотреть. То ли Ева совсем не читала Библию, а обманывает с помощью брата, то ли читает в каких-то эсэмэсках, чтобы отмазаться от свихнувшейся старухи… Внуки ладно, от них она и не ждала ничего хорошего… Но Люба, Люба, друг семьи! Тьфу!

Вера Игнатьевна стала шипеть гадости, а потом орать. Люба в голос разрыдалась.

– Тише вы, малышей побудите! – цыкнула на них высунувшаяся меж перегородок тетка. – Стыдились бы! В святое место приехали, а хуже детей неразумных!

Тетка скрылась. Вигнатя вновь перешла с крика на шипение. Любуня пыталась объясниться, но без толку.

– Вер Игнатьна, я надеюсь, что ваш сын может сказать, что…

– Надеешься?! Будь ты проклята со своей надеждой, воровка! – прошептала пересохшими губами Вигнатя, сунула в карман мобильник (собственно, она за ним только и возвращалась), схватилась опять за сердце и ушла то ли к мощам, то ли на службу. А Люба, всхлипывая и держась за живот и за стены, отправилась еще раз по нужде.

Ночь Любе облегчения не принесла. Живот прошел, но душа болела, и уснуть не было никакой возможности. Вера Игнатьевна, приняв любимые таблетки, задавала праведного храпака. Через подушку, за безмолвной Надеждой, ее было не видно, но отлично слышно. Справа от Любуни мягко и почти блаженно улыбалась во сне Тоня. За перегородкой возились выспавшиеся днем дети. В окно светил фонарь, затмевая далекую Луну. «Господи, – подумала Люба, – Господи, неужели Ты есть? Ведь есть же Ты, а?»

В первом часу, устав сдерживать слезы и вертеться на жестком, Люба выползла пройтись. Вечером крапал осенний дождь, но сейчас он кончился. С листьев иногда ветер срывал холодные капли, а порой и листья срывались вместе с каплями. Осень.

Люба вышла за ворота и побрела по единственной дороге, которую знала – к Храму. Никакой особой цели у нее не было, «в церкву» она не собиралась. Скамейки на ее пути попадались, но они были мокрые, да и сидеть не хотелось. Никогда в жизни ее никто не проклинал, и вот, дожили… Странно и, главное, ни за что, рушилась жизнь. Куда теперь ехать, куда податься? Хоть в реку с обрыва, так ведь грех… Куда?

Старшая дочь, Мария, в Смоленске, муж попивает, дети с ними, двое, в двух комнатах, да и что матери к Маше, с которой весь контакт – пять звонков год? Помоги, Господе, рабе твоей Марии нести свой крест и радоваться тому, что дети здоровы-живы, и мужик в доме какой-никакой, и с работы не гонят…

Средний, Тимоша-Тимофей, солнышко многострадальное, то с ним одно приключалось, то другое… На юге он прижился, в Украине, в селе, на здоровой пище, и слава Николаю-заступнику, что цел, что жив, что жена опять же, и дети, пусть не все свои, жёнины, пусть не всё в лад, ну так что, не может же всё быть в лад? Помоги, Господи, рабу твоему Тимофею, пошли здоровья его организму, подкошенному многими хворями, дай много покойных лет моему солнышку… И детям его, и своему, и принятым, здоровья и радости пошли…

Младшая доча, Наденька-Надёха, и совсем далеко от Москвы, у нее Любуня ни разу и не была даже. Благослови, Богородица, дочь мою Надежду, красавицу и умницу, дай ей…

– Тетенька, вы тут Сатану, случайно, не видели?

– Что, мальчик? – встрепенулась, отвлеклась от просьб Любуня.

– Кот мой, Сатаной зовут, пропал, – мальчику было лет десять, от силы одиннадцать; куда только родители смотрят, ночь ведь.

– Что ж ты его так обозвал? – удивилась Люба. – Нет, не видела.

– Это не я, это паломники. Я его Сократиком назвал, но прижилось – Сатана.

Мальчик пошел рядом.

– Иди-ка ты домой, парень, – сказала Люба. – Кот нагуляется и вернется, а родители твои уж в милицию небось звонят, и по больницам.

– Не звонят, – возразил мальчик. – Папа по соседним улицам ищет, мама дома с сестренкой…

– Вместе с папой и ходил бы, – Люба остановилась, заправила под платок выбившуюся прядку. – Безопаснее.

– Тут у нас место спокойное, – опять возразил мальчик, – тут божьи люди только, маньяков не бывает… Тут только Сатане опасно ходить.

– Почему?

– Прибить могут!

– За что ж божьим людям кота прибивать? – Люба опять остановилась, поправила прядку с другой стороны. – Не взаправду же он Сатана, прости Господи!

Люба на всякий случай перекрестилась.

– Так он же черный!

– Ааа…

– Потому его Сатаной и обозвали.

– Ясно.

Мальчик шел рядом. «Будь ты проклята со свой надеждой», – вертелось в голове у Любуни…

– Его уже пробовали прибить, было дело. Мы ему ошейник потом купили и на шлейке водить стали. Он сначала смирный дома сидел, помнил урок. А по весне загулял.

– Ну так и сейчас, наверно, гуляет, – сказала Люба. – Котам что весна, что осень… Гуляет.

– Не, – покачал головой мальчик. – Сейчас не. Я точно знаю. Искать его надо.

Люба хотела сказать, что, беседуя и прогуливаясь по тропинке, кота не найдешь, но тут мальчику позвонил папа.

– Яне, а ты?…Чо?…А где?…Ладно, ладно!

Дождь шел. Или не шел. Какая разница? Дождь висел в воздухе.

– Нашли кота? Что отец сказал?

– Не, завтра с утра будем искать. Сказал, стой, где стоишь, приду сейчас.

Они стали стоять вместе. «На Тимошку моего похож…» – думала Люба,

глядя на мальчика.

– Папа сказал, коты иногда подолгу загуливают, – вздохнул мальчик.

– Правильно сказал, – кивнула Люба.

Наконец вдали появился отец, покричал сына. Мальчик шепнул Любуне «Пока!» и убежал. «За пока бьют бока!» – вспомнилась Любуне присказка, которую любила повторять старшая, Мария. Дай ей, Господи, достатка хоть какого, ну дай, что Тебе стоит? Ведь есть же Ты, ведь можешь?

Любуня опять стала думать о сегодняшней нелепой ссоре с Вигнатей. Может, дети-американцы позвонят еще раз, растолкуют, объяснят, как все было, и Вигнатя поймет, и они помирятся. Куда ей ехать, к кому? Трое взрослых детей, а ехать не к кому…

Люба рассеянно брела к храму. Дождь был, как Бог: то ли был, то ли нет; то ли везде вокруг, то ли кажется.

Надя, младшая, живет в Нетании, в Израиле, и все у нее вроде хорошо, но все не по-нашему, не так все. И чего уехала? И там не своя, своей не станет, и тут все оборвала… Дай, Господи, мой маленькой, Надёхе моей…

– Ой, Господи Боже!

На дороге, на мокром асфальте, лежал черный кот. Люба трижды перекрестилась. Потом сняла с головы платок и завернула в него мокрое безжизненное тело.

Дождить совсем перестало.

В спортивный зал сырая от вновь припустившего дождя Любуня вернулась в пятом часу утра. Вигнатя демонстративно не спала. Дарья тоже оторвала голову от подушки:

– Ты где была?

– Сатану хоронила, спи! – честно ответила Любуня.

Вигнатя выразительно фыркнула.

…………………………………………………………………………………

ZOOPICTURE

Мир животных Породы кошек Клички кошек Фото собак

Породы собак Хомяки Попугаи Игры

Памятники кошкам

Котик из Барселоны

г. Казань. Памятник Казанской кошке

г. Тюмень. Угол ул. Республики и ул. Первомайской

Сидящий на гранитном валуне бронзовый кот Тотти (по-шведски правильнее Тутти) – полосатый любимец Эдит Ирене Сёдергран (финская поэтесса), которого застрелил Галкин, ее сосед по усадьбе. По другой версии Тотти умер на могиле Эдит от тоски. Эта скульптура выполнена финским скульптором Ниной Терно и установлена в поселке Рощино.

…………………………………………………………………………………

…………………………………………………………………………………

Памятник подопытной кошке. Скульптор А. Г. Дёма, архитекторы С. Л. Михайлов, Н. Н. Соколов. Установлен во дворе главного здания Петербургского государственного университета. Адрес: Университетская наб., 9

…………………………………………………………………………………

Из серии «Памятники Киева». Барельеф кота Бегемота на фасаде одного из домов на Андреевком спуске.

…………………………………………………………………………………